От неё напахнуло розовым маслом и сексом, так сильно, что Шторм едва не задохнулся, вновь испытав дичайшее желание. Она была близко от него, так близко, что он видел сдвоенную родинку на её ключицах, слегка влажных после бурно проведённого времени, или от дождя, поливавшего её, Шторма, заросли… Ему казалось, что от неё пышет жаром, как от очага, жаром и страстью, неприкрытой, животной, безрассудной. И Шторм не смог даже шевельнуться, не то, что наброситься на неё.

Габи тоже его почуяла – приостановилась, скользнула взглядом по кустам, в глазах, сверкавших голубизной сквозь прорези маски, мелькнула тревога.

– Кто здесь, Иво, ты? – Спросила она. Шторм перестал дышать. Миг – и он бросился бы на неё, а там невесть, что произошло бы: убил ли он её, или изнасиловал, он и сам не знал, оба желания были в нём одинаково яростно сильны. Но Габи вдруг испугалась чего-то, и бросилась прочь, подхватив юбку.

– Представляешь?! – Говорила она Беатрис, которая прикрывала её, объясняя слугам и сопровождающим дамам, что госпожа прилегла для послеобеденного сна, – кто-то был в кустах… Я слышала, как он дышит, бурно так! Я спросила, кто здесь, и он дышать перестал… тихо, жутко так стало! Я и побежала, и теперь до сих пор отдышаться не могу, во рту пересохло…

– Выпейте, госпожа! – Угодливо метнулась Беатрис. – Наверное, Иво захотел над вами пошутить!

– да, я тоже так подумала… – Габи выпила яблочный сок, перевела дух. – Ну, получит он от меня в следующий раз!!!

Шторм уйти от дома, где находилась Габи, так и не смог. Он стоял в кустах, под дождём, мокрый, потрясённый, и смотрел на этот дом, и сама мысль о том, что там, внутри, Габи, продолжала мучить и возбуждать его. Дождь утихать не хотел, превращая тропинки в ручьи, переполнив дождевые бочки у кухонных дверей, загнав всех горожан в дома. Даже непоседливые дети оставались в доме, превращая его в арену для игр и вредительства. Дворовые собаки уныло сидели в будках, куры – на своих насестах. Габи со своим кортежем так же застряла на улице Вязов. И только Шторм мок под дождём, карауля – он и сам не знал, с какой целью, – этот дом, или Габи в нём, кто знает?.. В этой точке Гранствилла неожиданно, и пока неведомо для всех, пересеклись линии судеб многих людей, и даже целых герцогств, целого королевства. Никто из заинтересованных лиц никогда так этого и не узнал, но начало всем неудачам, удачам, провалам и триумфам было положено именно здесь и именно сейчас, а не в головах интриганов и политиков. Все хитроумные планы и расчёты оказались повязаны на страсти, безрассудстве, глупости и испорченности Габи и страсти тех, кого она сводила с ума.

– Это не сглаз и не порча. – Сказал Иосифу врач, молодой еврей, моя руки в серебряном тазу. – Это сердечная хворь, девочка больна.

– Это лечится? – Спросил Иосиф.

– Нет. – Ответил врач, выпрямившись и вытирая руки. – Она скоро умрёт.

– Когда?

– Одному Богу известно. Может, прямо сейчас, может, через месяц, или полгода. Даже если бы она жила в лучших условиях, хорошо питалась, она не прожила бы долго.

– Лечение поможет?

– Не особенно. Нет, конечно, если начать лечить, не волновать и не пугать её, она, вероятно, проживёт чуть дольше. Или нет. Но я бы не рассчитывал на это. Слишком поздно.

– А это заразно?

– Совершенно точно нет. Христиане, – врач чуть усмехнулся, – считают эту хворь грудной жабой. Якобы, девочка выпила вместе с водой головастика, и тот, выросши в её груди, теперь душит её. Полнейшая чушь… Но суть передана верно.

– Благодарю. – Иосиф отдал врачу оговоренную плату. Подошёл к двери в комнату, где оставил девочку, собираясь с духом… Вошёл. Люси сидела на подоконнике с ногами, и, тихонечко напевая что-то своё, слегка покачивалась и улыбалась, глядя наружу. Странно, невероятное существо… Иосиф вдруг подумал, что её якобы помешательство – это защита, инстинктивное стремление выжить. Она отгородилась от мира, создала себе свой, собственный мир, в котором она принцесса и живёт в замке… И просто не видит окружающего ужаса. И хорошо, что не видит.

– Это дворец? – Спросила вдруг Люси, и Иосиф даже вздрогнул – ему казалось, что она полностью погружена в себя, и не видит его.

– Ещё нет… Ваше высочество. – Серьёзно ответил он. – Скоро мы отправимся туда, обещаю.

Он снял виллу за городом, настолько роскошную, насколько это было возможно на деньги Гэбриэла, и вскоре действительно отвёз Люси туда. Девочка по-прежнему была слабенькой и медлительной, но ничего не предвещало, как казалось Иосифу, её близкой кончины. Она не жаловалась, не проявляла того, что страдает от боли, у неё не были серыми губы, как у многих, кто страдал от сердца. Может, – думал Иосиф, – молодой врач ошибся, и это всё же что-то другое? Может, действительно, хорошенькую девочку кто-то сглазил?.. Нанятые им слуги кланялись Люси, называя её «ваше высочество», её обрядили в богатое платье, и девочка несколько минут не могла отвести от себя глаз, крутясь перед зеркалом. Глаза её сияли, щеки порозовели. Потрясённая и очарованная, она бродила по богато обставленным комнатам, а потом и по маленькому, но очаровательному саду, и казалась такой счастливой, что Иосиф почти поверил, что, вопреки всем прогнозам врача, с нею всё будет хорошо. Он ушёл, чтобы отдать все распоряжения слугам, а Люси прилегла отдохнуть… И уже не проснулась.

– Она умерла счастливой. – Утешая Иосифа, произнесла служанка.

– Да. Разумеется. – Холодно бросил он. Откинувшись в паланкине, который вез его домой, Иосиф плакал и смеялся над своими слезами, и ругал себя за сентиментальность, и всё равно оплакивал маленькую странную девочку, которую нельзя было спасти.