– Она Эльдебринк. – С нажимом произнесла королева. – Удочерив её, герцог и герцогиня Анвалонские укрепили её статус и узаконили положение. Да и её формальное имя, Бергквист, весьма древнее и статусное. Бергквисты по прямой происходят от Берга Однорукого, двоюродного брата Бъёрга Чёрного. Так что София – девица весьма правильных и чистых кровей. За нею не только Анвалонцы, за нею весь Норвежский Север. И подумайте о Эффемии. Если София родит наследника престола, ваша сестра станет бабушкой короля! Или королевы. Ведь всем известно: внуки от дочери – твои внуки, внуки от сына – чужие! Вы знаете мою сестру Алису, ваше высокопреосвященство!

– О, да! – Усмехнулся, оттаивая, кардинал. Королева вновь сыграла блестяще, заставив его взглянуть на брак Софии и Гарета именно с той стороны, с какой этот марьяж начинал выглядеть весьма и весьма заманчиво. Стотенберг в самом деле был настоящим отцом Софии. И любил дочь.

Очень.

Королева была несправедлива к Стотенбергам: кардинал не был ни скучным, ни невзрачным. Он был худ, высок, строен, с лицом длинным, но мужественным и довольно правильным. Оспа не сделала его уродом, так как привлекательность этого лица была не в красоте и не в совершенстве черт, а в его брутальности, которая осталась при нём. Более того – Адольф Стотенберг с возрастом становился только интереснее. В юности, благодаря крупному германскому носу и тощей кадыкастой шее он носил прозвище Гусёнок; заматерев, он превратился в стройного, мужественного, харизматичного мужчину, которому очень шла сутана. То же и его сестра Эффемия: худая, высокая, сухопарая девушка с возрастом только прибавляла полноты и мягкости, немного, ровно столько, чтобы становиться всё привлекательнее и женственнее год от года. А её материнство, вызывавшее столько злобной зависти у бездетной королевы, было вовсе не таким радужным: после седьмого своего сына, Артура, Эффемия подряд родила трёх мёртвых девочек, и эти мёртвые крошки до сих пор заставляли её рыдать по ночам и горько оплакивать их каждую годовщину. Вэлери просто спас её своим появлением от тоски и горя. Родив его, герцогиня Анвалонская вновь ожила, и постепенно вышла из опасной депрессии, а там и София появилась. Герцогиня так хотела девочку! Вэл и Софи были одногодками, очень дружили и были любимцами старших братьев. В этом Анвалонцам повезло: их дети были не ревнивы. Дружные, весёлые, добродушные, они были гордостью родителей, их главным богатством.

Нет слов, женить старшего, Седрика Эльдебринка, на Габриэлле Ульвен Анвалонцам очень хотелось. Во-первых, Хлоринги, как считали уже многие на Острове, доживали последние дни, и муж Габриэллы становился их естественным преемником. А во-вторых, весь Остров и пол Европы знало, что шестнадцатилетняя Габи неслыханно прекрасна, а какой отец не желает своему сыну красавицу-жену?.. Правда, ходил слушок, что красавица не в меру горда, строптива и спесива, но Седрика это не пугало. «Если в постели мы с нею поладим, – откровенно заявил он родителям, – то пусть её брыкается, мне это даже забавно будет». Письмо брата по поводу марьяжа Гарета и Софии застало герцогиню Анвалонскую врасплох. Первой эмоцией была: «Да ни за что!». Софи – дитя, ей ещё и шестнадцати нет, чистое, наивное и умненькое – и это беспокоило герцогиню больше всего. Умная девочка не будет уважать своего мужа только за то, что он муж. В случае, если в ней не будет настоящего уважения, она будет очень, очень несчастна в браке. Если средненькая девица найдёт утешение в тряпках, цацках и длине шлейфа, такая умненькая и пылкая девушка, как София, даже в детях едва ли обретёт счастье или хотя бы равновесие. Читая письмо брата и вникая в каждый из его доводов pro и contra, которые он излагал, как всегда, последовательно и дотошно, герцогиня начала, скрепя сердце, признавать выгоды и целесообразность этого союза.

«Насколько мне известно, – писал кардинал Стотенберг, – Гарет Агловаль не глуп, благороден, отважен и очень красив. Король Дании, рассказывая о нём в своём письме ко мне, использует только превосходную степень, и это, несомненно, говорит в пользу молодого человека. Гарет Агловаль начитан, образован, и это должно понравиться Софи. То, что он полукровка – серьёзный минус, но и не менее серьёзный плюс. Ты спросишь, как так может быть? Я отвечу. И отвечу так: полукровку на роль короля серьёзно никто не рассматривает, и это минус. Но вот его дети, дорогая сестра, обоего пола, от родовитой и достойной супруги, такими наследниками уже, несомненно, БУДУТ, со всеми вытекающими отсюда последствиями, и это уже для семьи невесты очень и очень серьёзный плюс. Габриэлла Ульвен, как мы с тобою это не раз обсуждали, дорогая сестра, вернёт Анвалону Маскарель, и это очень хорошо и выгодно для нас. Но по традиции Нордланда, которую ты знаешь не хуже меня, жених обязан сделать подарок невесте, и тут мы можем настоять на озере Долгом и на Эдессе, а это уже нечто большее, чем один Маскарель, и ты не можешь этого не понимать.

Теперь о том, что будет, если Гарет Хлоринг женится на Лауре Сфорца – а королева, конечно же, не случайно рассказала мне о ней. Лаура – родственница его святейшества. При всей моей преданности святому престолу, я не могу не сознавать, что, придя на Остров, Рим не потерпит конкуренции со стороны королевских семейств Нордланда, и избавится не только от Хлорингов, но и от остальных. Даже если у нас будет Габриэлла – она, всё-таки, не Хлоринг, она Ульвен. А вот дитя Гарета и Лауры будет Хлоринг – и Рим сумеет избавить его от соперников. О возможности брака Гарета Агловаля и Анастасии Кенки, я думаю, говорить вообще незачем. Подумай над этим, дорогая Эфи, и если найдёшь изъяны в моих рассуждениях, напиши мне, и я вновь хорошенько обдумаю всё это».

Далее он подчеркнул, что всё это следует не только обдумать, но и обсудить и с герцогом, и с самой Софией, и только после этого принимать решение. «Обстановка очень непростая, дорогая Эфи, очень непростая. Грозит новая война. Слабость Хлорингов привела к тому, что обстановка в герцогстве накалилась до предела. Юг уже совершенно им не подчиняется, и Междуречье всерьёз намерено отделиться в отдельное герцогство. Людей всё сильнее возмущает соседство эльфов, и то, что Хлоринги традиционно им благоволят. Лично я считаю, что эльфов пока что трогать нельзя. Нет слов: их давно следует изгнать на Север, в Эльфийские Горы, а лучше всего вообще уничтожить без всякой жалости, но ввязываться в войну с Ол Донна теперь, когда на Острове нет единства, и каждый готов вцепиться в глотку каждому, – самоубийство. Сначала нужно решить собственные проблемы, добиться мира, единства, и уже тогда, объединёнными силами, бросить вызов спесивым нелюдям. Но меня, увы, мало, кто слышит. Ох, боюсь, Эфи, Нордланд на пороге катастрофы! Северу пора вспомнить, что именно здесь возникла цивилизация людей; именно наши предки – Стотенберги, Эльдебринки, Карлфельдты, Бергстремы, – пришли сюда с Бъёргом Чёрным и сохранили и преумножили то, что он завоевал! По сути-то, Эфи, само государство заложили не Хлоринги, а их соратники, о чём Хлоринги предпочитают не вспоминать. Мы обязаны навести порядок! И самый простой путь к этому – брак наших детей, который развяжет нам руки и даст законное право вмешаться в процесс. Я считаю, что мирный путь к этому – самый правильный, и он более всего угоден Богу».

Эффемия, конечно, признавала все доводы брата вполне разумными, но как же ей не хотелось отдавать лапочку Софи за полукровку!

– Ведь все знают, как они неистовы и распутны! – Жаловалась она мужу, – нашу нежную, чистую девочку – этому красноглазому… сатиру!

– Ну, он сын Гарольда Хлоринга, – возразил герцог Анвалонский, Аскольд Эльдебринк, – так что я не думаю, что он плохо воспитан или слишком уж распутен. И потом, а кого бы ты хотела видеть мужем нашей Софи? Далвеганца, жирного извращенца? Его братца Кенку? Конрада Лефтера?

– Пусть это будет не принц крови, не герцог и не граф! – Воскликнула герцогиня. – Лишь бы девочке он был по сердцу и любил и уважал её! У нас есть сыновья, которые могут помочь нам укрепить своё положение и образовать нужные связи; а девочка пусть будет просто счастлива!

– А давай, познакомим их. – Пожал плечами Аскольд. – Я приглашу его в Урт – он ведь, насколько мне известно, уже вернулся?.. Погостит у нас, познакомится с Софи. Она у нас не уродина, не зануда, верно? Да и он наверняка не урод, ведь полукровка и Хлоринг! Может, всё между ними сладится само собой, а? Обещаю, Эфи, неволить девочку я не буду. Как бы ни было выгодно нам это событие, Софи пострадать не должна.

– А он примет приглашение? – Усомнилась герцогиня. – Он ведь только что приехал…

– Если не дурак и хоть что-то понимает в том, что творится – приедет. Мы ему очень нужны. А если он дурак, то он нам ни к чему… Все равно не проживёт долго.

Большую часть золота, доставшегося Хозяину от его опекуна и дальнего родственника, тот потратил именно на Сады Мечты, и не меньшую – на собственные покои на самом верхнем этаже Садов. Здесь были и бассейн с горячей водой из тёплого источника, и статуи обнажённых юношей, амуров, греческих и римских богов и героев, ковры, меха, дорогая мебель, золото, позолота, серебро, шёлк и бархат. Входя сюда, Гор начинал себя чувствовать неловко и неуместно, пряча эти чувства за своей обычной ледяной наглой невозмутимостью. У бассейна, где всегда тихо журчала вода, стояла позолоченная клетка, в которой когда-то долгие месяцы сидел он сам, связанный, чтобы не покончил с собой – Гор пытался сделать это столько раз, и столькими способами, что связывал его Хэ тщательно и так крепко, что у юноши до сих пор остались следы на руках, ногах и даже на шее. Теперь там сидел мальчик из нового Привоза, тоже темноволосый, тоже полукровка, весь в синяках, голый, стыдливо съежившийся при виде Гора и спрятавший лицо в коленях. Сердце Гора неожиданно сжалось. Больно резанули по сердцу воспоминание о самом себе и жалость к этому незнакомому пока мальчишке, и гнев, который он поспешно подавил в себе. Хозяин лежал в бассейне, обнажённый, но в маске, без которой Гор никогда его не видел, потягивал вино из высокого изящного бокала с золотым орнаментом. В полумраке в нише стояли его телохранители, без которых он никогда в Садах Мечты не появлялся и не оставался. В его покоях барельефов с монстрами и женщинами не было; только одна картина, на дереве, которую Гор ненавидел и которой даже боялся: на ней большой чёрный козёл насиловал эльфийку. Она висела напротив бассейна, в котором любил нежиться Хозяин, и, по-видимому, пользовалась его особой любовью. Художник, изобразивший это гнусное действо, немного не угадал с пропорциями и размерами, но главное – муку женщины и её отчаяние, – схватить сумел, навеки запечатлев её искаженное лицо и движение её тела. Находясь когда-то здесь, Гор не мог смотреть на эту картину, она рождала в нём болезненное и страшное чувство, до тошноты, до спазмов. Хозяин, обожавший наблюдать за мучениями нравственными даже больше, чем за физическими муками, очень любил следить за тем, как Гор прячет глаза и отворачивается от этой картины. Даже сейчас, давно, вроде бы, привыкнув к тому, Гор инстинктивно сжался, не видя этой картины, но чувствуя её. И зная, что Хозяин это видит.

– Что-то случилось, Гор? – Спросил он, делая знак мальчишке. Видя, до чего тому стыдно, он решил позабавиться, велев ему ублажить себя на глазах у Гора. Мальчишка съёжился, чуть не плача от бессильной ненависти и стыда, и то же самое, пополам с острой жалостью, чувствовал и Гор. Но Хозяин зорко следил за ним из прорезей своей чёрной, с золотом, маски, и Гор знал, что на его лице не дрогнет ни один мускул – это была его месть Хозяину за всё. Чего-чего, а своего удовольствия от его мук тот больше не получит!

– Всё в порядке? – Мягко, своим приятным голосом, даже с полуулыбкой, спросил Хозяин. Но Гор давным-давно не верил в его мягкость, не доверял его улыбками и знал, что в любой момент оттуда может проглянуть хищная и безжалостная злоба. Хозяин играл; но и Гор играл тоже. Их поединок начался давным-давно, и до сих пор Гор его выигрывал, по капле, по чуть-чуть, но отвоёвывал свои позиции. Он был сильнее в том, что не боялся смерти, и Хозяин это знал. Не было больше и тех, кем он мог шантажировать его – Гор больше не заводил ни друзей, ни любимчиков. Он был спокоен, холоден и почти бесстрастен.

– Да, в полном. – Ответил он.

– Я слышал, тебе досталось на арене.

– Фигня.

– Береги себя, Гор. Ты ведь знаешь, как вы мне дороги, все шестеро, но ты – первый из всех. Это место – моя Аркадия, где я создал земной рай… А вы – аркадийцы, Гор, юные, прекрасные, нагие и счастливые, лишённые предрассудков, ложного стыда и тлетворной женской власти…Так что привело тебя ко мне?

– Мне двадцать три.

– Понимаю. – Лицо Хозяина чуть исказилось от удовольствия, он запустил пальцы в волосы мальчишки, а глаза так и впивались в лицо Гора, ища в нём хоть тень истинных чувств, отношения к происходящему… Ничего. Лёд. – Ты хочешь в семью.

– Я полагаю, что буду там тебе полезнее, господин.

– Возможно. Но почему ты хочешь в семью? Каковы твои собственные желания, Гор?

– Я сделал здесь всё, что можно было сделать. – Осторожно сказал Гор. Он был умён, и этот вопрос предвидел, и в долгие часы раздумий отвечал на него и так, и эдак. Зная, что Хэ не поверит, если он будет говорить о пользе дела, преданности и прочей чухне, Гор решил быть предельно искренним. – Мне просто здесь уже скучно. Одно и то же каждый день… Чухи надоели уже так, что я их почти уж не хочу.

Хозяин мелодично рассмеялся:

– Вот тут я тебя, как раз, понимаю!.. Ну, и свобода, а?.. Ну, признайся, Гор, тебе хотелось бы время от времени покидать насиженное место?..

– Да. – Ответил Гор, делая в то же время вид, будто колеблется. Чуть-чуть, точно отмерив дозу, чтобы Хозяин решил, будто углядел, наконец, отголосок его истинного чувства и обрадовался.

– Что-то не так? – Тот клюнул и аж подался вперёд, жадно впившись в него глазами.

– Да… Я ведь полукровка. Ты сам говорил, и парни из стражи, они тоже подтверждают: полукровкам снаружи не сладко.

– И ты боишься? – Недоверчиво рассмеялся Хозяин.

– Ещё чего! – Гор сделал вид, что обиделся и прячет обиду. – Если и боюсь, то только того, как бы не наломать там дров… Я не привык, чтобы всякое быдло меня одёргивало.

– А вот это как раз хорошо. – Задумчиво произнёс Хозяин. Гор видел, что он что-то решает для себя, в чём-то сомневается, даже колеблется, и очень сильно. – Это, как раз, очень хорошо… Быдлу нельзя давать спуску, и ты как раз тот, кто это сможет… Кто сможет. Да и в руках остальных своих приятелей ты держать сможешь… Хорошо, Гор. Преемника ты себе уже приготовил?

– Арес справится, господин.

– Ты научил его всему?

– Нет ещё, но…

– Научи. Даю тебе… Три месяца на то, чтобы приготовить Ареса и Приют. И найди в Конюшне ещё одного мальчика, чтобы занял опустевшее место. Через три месяца я скажу тебе, что решил насчёт тебя.

– Спасибо, господин! – Гор так возликовал в душе, что чуть было не выдал это ликование, но Хозяину на несколько мгновений стало не до того. Отдышавшись и придя в норму, он посмотрел на Гора затуманенными похотью глазами:

– Завтра Привоз… Госпожа сказала мне, что там будет эльдар. Не трогайте её сутки, пусть смотрит, как вы работаете с остальными… Я завтра уезжаю, и не смогу сам ею заняться, но ты знаешь: ей – особое внимание. Эти твари самые опасные, её надо сломать так, чтобы головы поднять не смела и если надо, кровью ссала! Ты меня понял?

– да, господин.

– Ступай. – Хозяин махнул рукой, унизанной драгоценными кольцами и перстнями. И Гор ушёл.

И не сдержался: в два гигантских скачка слетел с крутой лестницы, подпрыгнул и завопил во весь голос:

– Й-а-аху!!!

Счастье, какого он не знал, наверное, никогда в жизни, и в последние десять лет уже точно, распирало его изнутри. Гору требовалось как-то спустить пар, но он точно знал, что поделиться ни с кем не может. Он добился-таки своего! Он дожил, он пришёл к концу пути и увидел свет в конце этого долбаного тоннеля! Хозяин любил рассказать ему, что он, Гор, никто, ничтожество, не имеющее ничего, и даже сам себе он не принадлежит, а является вещью Хозяина. Что он ничего не может, не может ни решать, ни действовать, ни как-то влиять на свою собственную жизнь… И вот – оказалось, что может! Он терпел, ждал и верил, и всё получилось! Прислонившись спиной к стене в тесном коридоре, Гор смотрел на узкое окно высоко вверху, и ему хотелось кричать и смеяться. Хозяина ждёт сюрприз! Нет, Гор не бросится опрометью прочь, как только у него возникнет такая возможность. Он был наивен и невежественен, но не глуп. И понимал, что, не зная ничего, абсолютно ничего о жизни снаружи, он в тот же день и пропадёт к чертям собачьим. Нет, у Гора и тут был план. Сначала он прикинется послушным, благодарным и исполнительным, всё выяснит, разведает, что за жизнь такая там, за стенами Садов Мечты, с чем её едят, подготовится, и свалит отсюда, от Хэ, от собак и волков, от извращенцев и убийц… Он столько ждал. Он столько терпел!.. Он не думал ни о реванше, ни даже о мести. Когда-то он не только хотел, но и пытался убить Хозяина, бросался на него, как впавший в бешенство от страха, боли и отчаяния зверёк. Но за прошедшее время тот успел основательно прочистить ему мозги, внушив веру в то, что всё происходящее – отвратительно, но неизбежно. Гор даже верил, что Хозяин на самом деле не самый злой и отвратительный человек на свете, что есть гораздо страшнее и злее, а главное – могущественнее, и вот они и вынуждают даже Хозяина поступать не так, как он хотел бы поступать с ними, которых считает своими детьми, а так, как он и поступает… В то же самое время Хозяин ведь находит возможность и как-то поощрить их, как-то продвинуть, дать им какие-то привилегии, и Гор не мог не признать, что где-то он прав. А жестокость… Что ж, в Садах Мечты без неё было никак, и это тоже Гор не мог не признавать. Он давно принял, как данность, то, что в его бедах и вообще в том, что он – вот такой и живёт вот так, виноваты не Хозяин, и не гости, а их паскудные мамаши, которые бегают трахаться с эльфами, не смотря на запреты и на то, что потом происходит с их детьми. А так же сами эльфы, которые тоже это знают, но, тем не менее, от траха с человеческими шлюшками не отказываются и судьбой своих детей совершенно не интересуются. И Гор ненавидел и тех, и других. Свою мать он даже мысленно иначе, как «эта тварь», не называл; а отца… Понятия об отцовстве у него были самые смутные, но откуда берутся дети, и куда деваются, родившись здесь, Доктор его просветил, и с той поры, как узнал это, Гор старался, чтобы его семя не попало ни к одной Чухе из тех, что он брал. В той части его души, где должны были находиться мысли и чувства к матери, у него была страшная чернота, какая-то пугающая его самого злоба и отчаянное неприятие этих чувств и мыслей; он не хотел, не мог и не позволял себе много думать о ней. Вообще старался не думать. А когда всё-таки приходили, непрошенными, эти мысли, он испытывал такую тоску, такую боль и злость, что быстро изгонял их из головы… жаль, что не мог окончательно изгнать из сердца. Порой Гор начинал непроизвольно мечтать о том, как оно будет: его свобода, его жизнь ТАМ?.. И порой он думал и о том, как найдёт свою мать, посмотрит ей в лицо, расскажет, что с ним было. В подробностях. И сделает с нею то же самое, что делали с ним – пусть попробует, каково это: стоять с содранными ногтями и исполосованной спиной коленями на битом стекле и подыхать от боли и жажды! А он оставит её вот так, и уйдёт… Навсегда уйдёт, обретя – Гор в это верил, – покой, свершив свою месть и восстановив справедливость. Потому, что, не смотря на всё его спокойствие, не смотря на выдержку и хладнокровие, и на то, что в целом теперь своей жизнью он был доволен, даже гордился собой, в глубине его души продолжал жить униженный и истерзанный подросток, который требовал справедливости и реванша.