Марии казалось, что это никогда не кончится – но когда она начала терять сознание, её оставили, наконец, в покое, и Приют отправился обедать. Доктор поставил ей клеймо и приказал вымыть и причесать. Мария была, словно во сне. То и дело она начинала падать, ей совали под нос какую-то вонючую дрянь и продолжали ухаживать. Что-то говорил Доктор, но Мария его не слышала, не понимала в полубреду. Когда ей позволили наконец лечь, она с облегчением провалилась в черноту. И не видела, как в Девичник пришли гости – мужчины в богатой одежде и масках, полностью скрывающих лицо, как выбрали себе девочек и объяснили, что им нужно – один потребовал, чтобы черноволосую девочку нарядили монашкой, а второй захотел фею со светлыми волосами. Выбранных девочек натёрли какой-то мазью, приятно и возбуждающе пахнущей, накапали в глаза сок белладонны, чтобы оживить потухший взгляд. Потом вернулись Гор, Локи и Янус с Аресом; Эрота и Ашура тоже кто-то купил. Гор пошёл взглянуть на Марию, предупредил Доктора, чтобы тот не калечил её и не избивал больше положенного, и вскоре куда-то ушёл, а остальные провели здесь время до вечера. Охранники приволокли вечером выбранных девочек, избитых, с кровоподтёками и ожогами, и Доктор занялся ими. К этому моменту девочки безумно устали и еле держались на ногах, но за это время уже усвоили, что любая смена позы чревата побоями, поэтому терпели изо всех сил. В сумерках над ними еще поиздевался Доктор, понимая, как они устали, и как ждут покоя, как он им нужен, этот покой, он еще куражился, прохаживался, поигрывая палкой и то и дело охаживая ею кого-нибудь из них. Но все кончается – кончилось и это. Наконец-то их, помыв и покормив, отпустили в их стойла… Они рухнули без сил, кто-то тихо плакал, но в целом стояла полная тишина. Всем новеньким, без исключения, страшно было даже подумать, что теперь это вся их жизнь – изо дня в день, из недели в неделю, без всякой надежды и всякого избавления.

В тот же день Приют, наконец, забрал Розу: ей выпала честь стать их личной Чухой, и жить в Приюте, в отдельном стойле. Вот только Роза не подозревала, что это честь, и визжала и рыдала так же, как все остальные. Если вдуматься, то Розе на самом деле повезло, только она этого не знала. Уже одно то, что она была избавлена от Доктора, остальные девочки посчитали бы чудом и счастьем, а ведь её ещё и не продавали гостям! Её насиловали только пятеро обитателей Приюта – Гор отказался, правдоподобно списав это на свое нежелание этой Чухи в Приюте изначально. Но она не знала о своём счастье, и страдала страшно. Она была слабой девочкой, и физически, и морально, и то и дело срывалась в истерику, что только бесило Приют. Как и предупреждал Гор, её красота заключалась в сияющих глазах, нежной коже и пышных волосах; как только её начали насиловать и бить, с неё всё это слетело, как пыльца с крылышек бабочки, и на первый план проступили не очень ровные зубы, чуть скошенный подбородок, короткая шея и некрасивые грудь и спина. Гор заявил, что они сами её выбрали, а он их предупреждал; и наотрез отказался просить о замене. Да и не могло быть никакой замены – личная Чуха и так была привилегией, которую Хозяин то и дело отнимал за любую провинность. Теоретически Гор мог поменять Розу на девушку с прошлого Привоза, но те уже давно превратились в зомби, и не привлекали парней совершенно. Само собой, злясь на себя и на Гора, отыгрывался Приют на Розе. Тем более, что три дня спустя, когда у новеньких зажили синяки, их выставили для гостей, и Приют теперь мог посещать Девичник не чаще двух раз в неделю.

Как обычно после Привоза, гостей было много. Все хотели попробовать «свежее мясо», и в Садах Мечты был аншлаг. Даже Гор, которого купить было баснословно дорого, в эти дни был занят. Гостей, способных заплатить за него пятьсот золотых, было всего двое: дама Бель и Гелиогабал. Но помимо этого, Гор участвовал в боях, когда ему приходилось бороться с другими полукровками, не уступающими ему в росте и физических данных, и даже с животными. Оружия, естественно, им в руки не давали никакого; но Гор отлично научился обходиться и без него. Он боролся с охранниками Хозяина, с Аресом и почти таким же сильным Ашуром, с собаками, и на его теле было немало отметин от собачьих зубов помимо следов от плетей и калёного железа. Это были бои всерьёз, и Гор был пока единственным, кто выжил в них во всех.

Первой пожаловала дама Бель, женщина, на взгляд двадцатитрехлетнего юноши, преклонных годов, то есть, лет сорока-пятидесяти, но при том прекрасно сложенная, сохранившая фигуру нерожавшей девушки, и с такими синими глазами, что они сияли, как сапфиры, сквозь прорези маски. Гор давным-давно, раз и навсегда, усвоил с гостями и Хозяином холодный, безразличный, грубовато-наглый тон, и не изменял ему, что бы ни случилось, и перед кем бы он ни оказывался. Все требования гостей он исполнял неукоснительно и холодно, была ли это дама Бель или извращенец Гелиогабал, обожавший смотреть, как Гор насилует мальчиков. Для более нежных созданий деликатного пола Гор был слишком высок, холоден, нагл и силён. И его это устраивало. Подросток, которого избивали и унижали, остался в прошлом, и Гор не хотел его воскрешать. Этот подросток когда-то страшно страдал от насилия и связанного с ним унижения, и придумал вот такую манеру, которая была его последним рубежом, и который он не перешёл бы даже под страхом смерти. В своё время Хозяин встал перед дилеммой: уничтожить строптивого полукровку, или всё же предоставить ему некоторые вольности, и он предпочёл второй вариант. Гор тоже благоразумно пошёл на кое-какие уступки, и до сих пор они вполне приемлемо сосуществовали. Гор не вставал на колени, разговаривая с Хозяином или гостями, не позволял лапать себя и не участвовал ни в каких играх, кроме борьбы; но, с другой стороны, он содержал Приют, Девичник и Конюшню так, что лучше и придумать было нельзя. Он ввёл кое-какие собственные нововведения, навёл образцовый порядок, и вот уже три года, с тех пор, как он стал вожаком, Сады Мечты существовали словно бы сами по себе, без происшествий, срывов и проблем. Мясо умирало реже и служило дольше, не было ни попыток побега, ни самоубийств, ни срывов. Дошло до того, что стражники, которых Хозяин набирал из бывших обитателей Приюта, перестали показываться в коридорах Садов днём, не караулили в Девичнике, не дежурили на кухне. Не было нужды, потому, что не было происшествий. Правда, как всегда в таких случаях, всем, в том числе и Хозяину, казалось, что это происходит само по себе, и он давно уже не замечал заслуг Гора, уверенный, что всё это – целиком заслуга его самого и системы, которую он создал.

А вот Гор знал, чего это ему стоило. Он обладал мощнейшими лидерскими качествами, тем, что в более позднее время будут называть харизмой, был умён и осторожен, отважен, отлично научился владеть собой, скрывать свои чувства и намерения, умел, если нужно, проявить жестокость и решительность, презирал боль и слабость. Он был доволен собой и гордился тем, как изменил мир вокруг себя. И не ожидал, что из-за какой-то Чухи мир этот начнёт рушиться, и сам он окажется на грани гибели… Ведь, не смотря ни на что, дурным и озлобленным Гор так и не стал, сохранив живую душу и горячее сердце. От природы он был прям и честен, и эти прямота и честность вкупе с врождённым благородством и мужеством, заставили его признать в Марии достоинство и живую душу, и больше уже он не мог жить и действовать так же, как прежде. Дольше всего и тяжелее всего Гору в своё время давалась борьба с жалостью. Он всегда жалел всех, кто был слабее, уязвимее, чем он сам. Всякие чудики, странные и хрупкие создания находили в нём заступника и опекуна; и жалость к девушкам была для него самой большой и опасной проблемой. Хозяин отлично сознавал, как опасны взаимные чувства меж его рабами, и бдительно выслеживал малейшие признаки их проявлений. Юноше, заподозренному в симпатии к какой-то конкретной Чухе, приказывалось забить её до смерти. Если он отказывался, её жестоко убивали у него на глазах, а его самого казнили, и тоже… весьма изобретательно и показательно. Гор уже не единожды становился свидетелем подобных расправ; но страх смерти его бы никогда не остановил сам по себе.

Как Гор и предвидел, Мария понравилась гостям настолько, что все хотели именно ее, и Хозяин назначил за нее небывалую до сих пор для девушки цену: пятьдесят золотых дукатов. Но даже эта сумма не отпугнула желающих, и в первый же день, как ее «выставили», Марии досталось так, что в Девичник ее принесли чуть живой. В этот день Гор понял, что тянуть нельзя, и ночью, дождавшись, пока Приют заснет, осторожно выскользнул за дверь, прихватив самодельную заточку и еще кое-что.

Коридоры Садов Мечты были намеренно запутанными, изобилующими тупиками, в большинстве своём узкими и тёмными. Огня здесь никогда не зажигали. Ночью всякая жизнь в Садах Мечты вообще умирала. Если в обычных борделях это был самый пик, то в Сады Мечты гости приходили к полудню и уходили в сумерках. Доктор ещё до ухода гостей запирался в своих покоях, и никакая сила не могла до восхода солнца выманить его оттуда. Только никто в Садах Мечты, кроме Гора, этого не знал… И коридоров Садов Мечты так досконально, как он, пожалуй, тоже никто не изучил. Гор несколько раз пытался бежать, и однажды почти месяц прятался в этих коридорах, в будуарах и даже в Галерее, питался сырыми крысами и пытался отыскать выход – тщетно. Его в конце концов поймали, и жестоко наказали за побег; но зато он с тех пор знал каждый уголок башни, пожалуй, едва ли не лучше, чем сам Хозяин. В ней было что-то… жуткое. Жутью дышало из колодцев. В поисках выхода Гор как-то проследил за процессией, состоявшей из самого Хозяина, мрачной тощей женщины в чёрном – Госпожи, – двух неизменных охранников и двух подростков, мальчика и девочки. Они спустились по винтовой лестнице глубоко в недра скалы, на которой стояла башня. Лестница кончилась площадкой без перил, освещённой зеленоватым вонючим пламенем, пылавшим в каменной чаше, а за площадкой угадывалась бездна, в которой, как показалось Гору, было нечто. Госпожа, произнося какие-то непонятные слова, нарисовала на обнажённых телах подростков какие-то чёрные знаки, которые вдруг вспыхнули таким же зелёным огнём. Дети закричали, вырываясь, и из бездны им ответил звук, от которого Гора всего скрутило: звук, похожий на скрежет железа по стеклу. Охранники швырнули визжащих детей туда, в бездну, и Гор опрометью бросился прочь, подгоняемый нестерпимым ужасом: он боялся услышать, и по звуку понять, что там происходит.

Помимо ужаса, обитавшего в недрах скалы, в Садах Мечты было что-то ещё. Гор не видел, что именно, но во время своих блужданий не раз слышал: шелест и скрип, шлёпанье и скрежет, клацанье когтей по камню, рычание и хрип… Гор был отважен, но ночных коридоров боялся даже он. И в эту ночь в Девичник пошёл, преодолевая нешуточный страх, то и дело замирая и напряжённо прислушиваясь и принюхиваясь, и сжимая в руке самодельную заточку.

– Рим недоволен вами, ваше высокопреосвященство. – Говорил мастер Дрэд, мягко, даже словно бы извиняясь, близорукие глаза доброго чудака сочувственно смотрели на кардинала, который, тем не менее, не выказывал никаких признаков раскаяния или тревоги. Знает, что за ним – весь Норвежский Север и половина Элиота, включая королеву! А если их Седрик женится на Габриэлле Ульвен – то и вовсе вся их семейка станет почти неуязвима…

Но в том-то и дело, что – почти.

– Вы совсем не работаете в пойме Ригины.

– В пойме Ригины сложно работать чужакам. Это анклав в сердце эльфийского леса, каждый чужак на виду.

– Подключите местных. Мне ли вас учить!

– Местные любят его высочество и почитают Хлорингов.

– И это плохо!

– Но это естественно. Там люди живут безопасно и хорошо, отличные дороги, никаких грабителей и банд, зажиточные крестьяне, богатые деревни…

– Это не может и не должно быть так! – Твёрдо сказал Дрэд. – Ибо процветание возможно только в лоне истинной церкви, процветание же еретиков и отступников есть нонсенс и вредит церкви, а значит, противно Богу!

– Его высочество – добрый католик. Я не раз прежде беседовал с ним и исповедовал его.

– Добрый католик не может иметь сына-полукровку, ибо никогда не свяжет себя какими-либо узами с нелюдью. Добрый католик не может осуждать святую Инквизицию, и открыто препятствовать ей на этом несчастном Острове!

– Увы, элодисцы – не единственные, кто не видит света истины и препятствует торжеству веры в лице инквизиции. Этого не хотят на Русском Севере, и даже в Далвегане, не смотря на их показное рвение, делиться властью не желают. Я уж не говорю о королеве… Её нельзя сбрасывать со счетов, её политическая слабость – мнимая. Изабелла, как кошка, всегда падает на все четыре лапы, и как кошка же, хитра и изворотлива. Найдёт дыру там, где и не чаяли, и пролезет туда, оставив всех с носом.

– Его высочество – это, конечно, особая статья. – Помолчав, сказал Дрэд. – Хотя на свете нет совершенных людей, его высочество – истинный человек возрождения. Я даже не попытаюсь как-то принизить эту роль. Я понимаю, что он любим своими подданными, и даже мятежное Междуречье медлит именно потому, что речь идёт о нём. Говорят, он очень сильно болен?

– У него был удар, впрочем, довольно давно.

– Но удар – это же приговор.

– Не понимаю вас. – Холодно сказал кардинал, глаза стали холодными, как два кусочка серого льда. Он тоже любил Гарольда Хлоринга. Его нельзя было не любить; это и в самом деле был прекрасный человек, против которого нельзя было сказать ничего. Рыцарь без страха и упрёка, блестящий ум, начитанный, образованный, тонкий… Слишком тонкий. Ему не следовало быть политиком, он и не был им – никогда. Это знали все, и даже его враги всегда оговаривались: «Конечно, лично против его высочества мы ничего не имеем!».

Дрэд знал и это, и то, что кардинал считал Гарольда Хлоринга своим другом. Поэтому заговорил мягко, почти вкрадчиво:

– Удар – это неизлечимо. Господь был милосерден к нему, несомненно вполне заслуженно, и его высочество не был ни убит, ни даже парализован… Но мы же с вами понимаем, что это лишь отсрочка.

– Все мы умрём.

– Да, да… все мы в руках Божьих! Вы знаете, до меня дошли слухи, будто в некоторых церковных кругах идёт речь о том, чтобы признать крещение, а стало быть, и брак эльфийки Лары Ол Таэр недействительным, а её сына – бастардом…

– Её крестил я. – Совсем холодно напомнил кардинал. – И венчал их тоже я.

– Да… да. – Дрэд помедлил, сцепив пальцы. – Я прямо так и заявил: это невозможно. Это решило бы некоторые проблемы – не так ли?.. Но это невозможно.

– Особенно, если не забывать, что Гарет Хлоринг не только родственник, но и фаворит датского короля, весьма дружен с герцогом Ланкастером, и получил рыцарский орден из рук кардинала Бенцони.

– Да… да. – Покивал головой Дрэд. – Конечно. Это следует учитывать, даже орден, да, да. Но ведь этот молодой человек – полукровка. А полукровки, как это признано всеми, существа изначально порочные и не умеющие контролировать свои страсти… Что, если он решит, будто отец мешает ему? Что, если он захочет власти прямо сейчас? Как вы думаете, простят ли ему смерть его высочества, столь любимого всеми, столь… уважаемого?

– Я не верю в это. – Помолчав, сказал кардинал. – И никто, я полагаю, не поверит.

– О! – Усмехнулся Дрэд. – Люди так легковерны… казалось бы, абсурд, невозможно – а люди верят… Уж вы-то должны знать это, как никто другой. Порой малейшего слуха довольно…

Кардинал промолчал, глядя на Дрэда колючими серыми глазами. «Я тебя насквозь вижу. – Думал Дрэд. – Вы всё-таки надумали женить Хлоринга на своей бастардке! Но это не входит в мои планы, да, да. Юные девочки так часто умирают до свадьбы!.. И становятся ангелами-хранителями своих родных. Так трогательно!».

«Думаешь, сможешь помешать мне, крыса Римская? – Думал кардинал, чувствуя холодную ярость. – Угрожаешь мне, угрожаешь моему другу, плетёшь интриги за моей спиной… Ты чужой здесь, и ты ничего не сможешь против нас! Какого чёрта тебе вообще здесь надо, упырь?.. Чего ты хочешь от нашего Острова?..».

– Может быть, отобедаете со мной? – Мило улыбнулся Дрэд. – Трапезничаю я скромно, хоть день и скоромный, но для дорогого гостя найдётся и что-нибудь поизысканней…

– Благодарю, но – нет. – Приподнял руку кардинал. – Я, знаете ли, тоже предпочитаю умеренность во всём. Да и возраст мешает предаваться излишествам… Мой повар готовит мне специальные блюда, которые только и может вынести мой желудок.

– Да, возраст, да, да… – Покивал головой Дрэд, ласково глядя на кардинала, но про себя ненавидя его искренней ненавистью. С не меньшей ненавистью вежливо и даже сердечно прощался с ним кардинал. Секретарь-доминиканец созерцал этот карнавал неслыханной благожелательности с усмешкой в латинских глазах.