Тропинка оказалась впору разве что для козы. Тропа опять неприятно напомнила Гэбриэлу его побег с Красной Скалы. И почему он здесь постоянно думает о прошлом, причем, о самом тяжелом прошлом?.. Легко прыгая по камням, Гэбриэл поднялся на скалу, огляделся. Все, что он видел отсюда, было так прекрасно, величественно и даже торжественно, что горло сжал спазм восторга. Суровые, непомерные в своей высоте горы, подернутые сизой дымкой Дебри, обитель прекрасных Фанна, море… Теперь Гэбриэл вдруг подумал, что лучше понимает своего оруженосца. Иво тоже красив, даже кажется немного нежным, но внутри он, как эти скалы и море – дикий, свободный и сильный. "А тетка-то его где-то тут проживает. – Мелькнуло в голове. – Надо бы ее навестить… Что бы он там про это ни думал". Восторг так и распирал его изнутри, захотелось как-то выплеснуть его, и Гэбриэл, раскинув руки, закричал от всей души, как он когда-то говорил брату, "что-то глупое, но громкое".

– Совершенно с тобою согласен, юноша. – Раздался рядом спокойный голос, и Гэбриэл резко развернулся.

Он представлял себе Афанасия Валенского сухоньким старичком, но перед ним сейчас стоял крепкий мужчина среднего роста, не старше пятидесяти, светло-русый, с короткой аккуратной бородкой и убранными в хвостик волосами. Одет он был в простую рясу, подпоясанную веревкой с узелками, из под краев рясы выглядывали добротные сапоги. Глаза – спокойные, серые, у губ морщинки, наводящие на мысль о непростом, немного насмешливом нраве. Гэбриэл в первый миг растерялся, разглядывая его, потом вспомнил, что это невежливо, а мужик для местных чуть ли не святой, не стоит его обижать, и вроде поклониться надо, а с другой стороны, он граф, или не граф?! Потом все-таки решил поклониться, но тут Афанасий поклонился сам:

– Здрав буди, княже.

– Я не князь…

– Ты сын принца, по-нашему, великого князя, значит, княжич. По-нордландски эрл, по-нашему, князь Валенский. – Глаза Афанасия улыбались насмешливо, но насмешка была доброй, без ехидства, и Гэбриэл улыбнулся сам:

– И тебе не хворать. Я тут…

– Знаю, за благословением пришел. Ну, что ж, коли пришел, благословлю. – Он оглянулся, вздохнул от всей души:

– Красота! Ничем отечество мое, Новгород Великий, не напоминает, а все же любо мне здесь все. А к Северу, к Вызиме, еще краше. Фьорды, как лабиринты в горах, развалины замков драконьих…

– Ты был в Ивеллоне?

– Был. Далеко мы зашли, дальше всех. До озера Табат, есть там такое, красоты место неописуемой, маками и ромашками холмы поросли, просто ковер цветной, низины – ирисами, да таких расцветок необычайных, глаз не верит. Там всех Орда и растерзала. Я один ушел. Чудо спасло, не иначе… – Он вновь огляделся. – Слышал я, что ты нашей веры, православной?

– Да, я… То есть, я хочу в вашу веру. Римская мне не нужна, не верю я в нее. После Эдикта этого…

– От противного, значит?

– Я из Элиота в Гранствилл шел с руссами. Со Ставром. Я тогда шальной был, только одно и понимал: что свободен. Но там священник был, отец Михаил, он мне рассказал много, и молитве научил, я только так и молюсь, хотя Отче наш знаю.

– Ну, что ж. – Афанасий указал на камни. – Присаживайся, Гэбриэл, сын Гарольда. – Он один не назвал Гэбриэла на русский манер, Гаврилой. – Поговорим.

Гэбриэл сам не понял, как произошло, что он рассказал Афанасию все. Про маленькую Алису, про ферму, про Сады Мечты, про Сета и Гефеста, про Конюшню, про Домашний Приют, про Марию и Киру. Даже про Мертвую Королеву. И при этом не чувствовал ни стыда, ни неловкости, ни сожаления о том, что так раскрылся незнакомому человеку. Афанасий слушал спокойно, как-то отрешенно, не показывая никаких эмоций, но Гэбриэл чувствовал, что он не просто слушает, а впитывает его рассказ, пропускает через себя, и возникало чувство какого-то облегчения. Словно с него сняли часть невыносимой тяжести, часть страшной его вины.

– Я каждую ночь молюсь о них, но разве им от этого легче? Их мучают при жизни и делают монстрами после смерти. И никому до этого дела нет! – Гэбриэл ударил кулаком по камню. – Брат говорит: интересы государства, то, се… Да манал я интересы такие, ради которых такое зло терпеть надо! А вот слушаю его, не перечу, прав он, наверное… И при этом такое в душе творится, что сил нет терпеть. Они ведь живые, мальчишки те, девчонки, Кира – она помогает, чем может, и каждую секунду жизнью рискует ради них. Попы говорят: они, мол, животные, у них души нет, то, се… Но разве эта девчонка, Кира – не святая?! Скажи?! Ее бьют, насилуют, в стойле держат, как скотину, Паскудой зовут, вместо имени, а она делает то, что должна делать, не смотря на страх, на ужас, на неминуемую смерть… Что моя молитва, она мне помогает, а не им! Марк этот говорит, что в монастырь надо идти, чтобы грехи отмолить, а я готов грешить и погибнуть, но хоть кого-то спасти!

– Ты прав. – После небольшой паузы произнес Афанасий. – В монастырь люди не для Бога идут, для себя. Бегут от мира, от горестей, страстей и страхов его, в тишину келейную. Ты не такой. Не могу я тебя утешить и успокоить, да и не нужны тебе ни покой, ни утешение. Много тьмы в тебе, страстей еще больше, но любовь в тебе такая, что жжет, как огонь. И я не о плотской любви говорю сейчас. Ты их истинно любишь, малых своих, поруганных, истерзанных. А любовь, Гэбриэл, это все. Любовь – это Бог, это начало и конец, это жизнь и смерть. Как сказал апостол: Теперь пребывают сии три: Вера, Надежда, Любовь, но Любовь из них больше. Ты всю свою жизнь ненавидел своего Хозяина, мечтал сбежать от него, но куда ненависть твоя привела тебя? На что дала сил? И сколько и сейчас душ ненавидят там, мечтают о том, чтобы сгинуло место этого поганое, смерти желают Хозяину его. Но что может ненависть?.. Ведь тебя, Гэбриэл, любовь спасла и вывела оттуда. Любовь спасла тебя, спасет и других, любовь разрушит Красную Скалу. Запомни: не ненависть, не жажда мести, а любовь и кровь сердца твоего, что болит за них. Я не буду говорить тебе о грехе и спасении, о покаянии – все это к тебе придет в свой черед, потому, что душа у тебя живая. Есть люди, которые всю свою жизнь живут по правилам, все посты соблюдают, ни разу перекреститься не забудут, в церковь ходят, милостыню подают – и при том ни Богу свечка, ни черту кочерга. Не холоден и не горяч, а только тепл – и с отвращением исторгнут тебя уста Мои. Ты горяч, ты так горяч, что люди тянутся к тебе, обожают тебя, ненавидят, боятся и боготворят, проклинают и восхищаются, и так будет всю жизнь твою. Завтра на рассвете прими от меня крещение в православную веру, и благословение тебе и всем, кто пойдет с тобой. И иди своим путем, иди туда, куда сердце зовет, и ничего не бойся. Страх – отец всяческой лжи и всякого греха. Захочется солгать – спроси себя: чего боишься? И только потом решай, лгать ли. Вот это мое тебе напутствие, Гэбриэл Хлоринг. А молитвы… что ж, это мой путь: молиться за других. За тебя теперь молиться буду, за девочек твоих, за Марию, за Киру. Пусть даст ей Господь сил дождаться тебя и не сгинуть во тьме.

– А Бог… он есть? – Спросил Гэбриэл с сомнением и с некоторым страхом. – Он со мной?

– Бог есть любовь. Никогда не забывай этого, не гони от себя любовь, и Он тебя не оставит.

Спускаясь со скалы, Гэбриэл ощущал нешуточный душевный подъем и облегчение. Прав был Устин, когда сказал, услышав о его предстоящем визите к отшельнику: "Сила в нем великая. Он каждого выслушает и услышит, каждому в самую душу заглянет и скажет так, что люди от него, словно птицы, улетают, а которые и исцеляются". Теперь Гэбриэл понимал, почему Афанасий был так уважаем и почитаем на Севере. Он и сам уже уважал его и верил ему. Если такой человек верит в Бога и живет вот так, значит, Бог есть, его не может не быть. "Наверное, – думал он еще, – права и Алиса, когда говорит, что люди приписывают высшим силам собственные глупости и предрассудки, а потом их же упрекают за это… Солнышко мое, как же я скучаю по тебе!!!".

И Мириэль была права. Она сказала: «Пройдя Альвалар, ты не будешь прежним". Он уже – другой.