Вначале Зимин не проявлял никакого интереса по отношению к Марфе, замечая, однако, ее особое отношение к нему. Зимин всегда пользовался успехом у женщин, но внимание Марфы, жены человека, с которым он зарабатывал хорошие деньги, вызывало в нем только осторожность. Он старался никогда не оставаться с ней наедине, всегда любезно принимал ее благосклонность, но не распалял в ней опасной для него страсти. Зимина останавливали не столько хорошие и даже дружеские отношения его с Катричем, сколько доход, который приносили ему эти дружеские отношения. Связь же с Марфой, пусть даже мимолетная и ни к чему не обязывающая, могла лишить его всего, чем он так дорожил.
Однако на третьем году брака Марфа, воспринимавшая теперь Зимина едва ли не как члена семьи, стала замечать ту перемену его отношения к ней, которая необыкновенно ей льстила. Он перестал избегать ее общества и проявлял к ней теперь то внимание, которое она искала в отношениях с ним с самого первого дня их знакомства. Перемена эта была едва заметна для окружающих, но Марфа чувствовала ее и необыкновенно радовалась ей, как радовалась бы любой другой перемене, которая ворвалась бы в ее пресную, однообразную, лишенную всяческих надежд жизнь.
Что породило эту перемену отношения к ней Зимина, Марфа не знала, и едва ли причины этой перемены интересовали ее. Она снова стала весела, стала меньше злиться на мужа и просыпалась теперь с улыбкой в предвкушении нового дня, когда Марк мог заехать к Катричам в отсутствие Филиппа.
Начались эти приезды около недели назад.
Было воскресенье. Зимин заехал к Катричу в седьмом часу вечера, чтобы обсудить с ним вопросы, касающиеся строившейся в Петербурге галереи, проект которой принадлежал Катричу, а также чтобы завезти ему документы. Филипп, вызванный неожиданным звонком, собрался ехать в Петербург следующим днем, и документы требовались ему незамедлительно. Однако, когда Зимин приехал в дом Катричей, он застал там только Марфу.
– Филипп у родителей, – улыбнулась она Зимину, обрадованная его приездом. – Он будет дома с минуты на минуту.
Марфа предложила Зимину выпить чаю. Зимин не отказался. Положив папку с документами на край светлого кресла в гостиной, он опустился на диван и стал наблюдать, как Марфа разливает по чашкам уже заваренный чай, принесенный ею на подносе перед самым приходом Зимина. Филипп позвонил жене около шести часов вечера и сказал, что к нему должен заехать Марк. До самого прихода Зимина Марфа не переставая кипятила чайник, находя в этом ожидании закипания воды успокоение своему волнению.
Когда чай был разлит по чашкам, Марфа опустилась на диван напротив Зимина и взяла со стола широкую белую чашку с блюдцем. Сделав небольшой глоток из чашки, она подняла глаза на Зимина, который продолжал внимательно рассматривать ее с нескрываемым интересом. Было во взгляде его синих глаз что-то, что почему-то откликнулось в душе Марфы томным страхом, но она снова опустила глаза, и страх этот тут же исчез.
– Ты не едешь вместе с Филиппом в Петербург? – спросила Марфа, чтобы прервать показавшееся ей напряженным молчание, хотя сам приезд Зимина являлся ответом на этот пустой вопрос.
– Я там не нужен, – не сразу откликнулся Зимин, выдержав долгую паузу. – Случилась какая-то сложность с проектом, и Филипп нужен там как его создатель. Мое присутствие совсем не обязательно.
Марфа сдержанно улыбнулась, как делала это всегда, когда ответ на какую-либо реплику не сразу приходил ей на ум. Улыбка всегда была лучшим ответом на любой вопрос, и Марфа пользовалась этой мудрой уловкой.
– У тебя очень талантливый муж, – произнес Зимин, откинувшись на спинку дивана. – Ты знаешь об этом?
– Догадываюсь, – в тон замечанию Зимина ответила Марфа, хотя едва могла по достоинству оценить способности своего мужа.
– Запасу его проектов мог бы позавидовать любой именитый архитектор.
Марфа усмехнулась – ямочки на ее щеках игриво затемнели.
– Филипп уже показывал тебе проект нового бизнес-центра, который он планирует предложить на продажу зарубежной строительной корпорации? – спросил Зимин.
– Нет, – заинтересованным голосом сказала Марфа, выпрямившись и поставив чашку с блюдцем на стол.
– Как? – изумленно воскликнул Зимин, тут же подавшись вперед. – Ведь это едва ли не самый грандиозный проект за всю историю существования нашей компании!
– Мы с Филиппом редко обсуждаем его работу, – сказала Марфа так, будто занимательные беседы с мужем были неотъемлемой частью ее жизни.
– Это ужасное упущение! – продолжал ошеломленным тоном восклицать Зимин. – Я незамедлительно должен это исправить! Срочно проводи меня в кабинет Филиппа – я познакомлю тебя с человеком, о котором, как оказалось, ты знаешь так мало…
Зимин выглядел таким растерянно-изумленным, а красивое лицо его было исполнено такого участия, что Марфа тут же поднялась с дивана и прошла к лестнице, ведущей на верхние этажи дома. Зимин последовал за ней.
Дверь кабинета, расположенного в самом конце коридора третьего этажа, была плотно закрыта. Открыв дверь, Марфа вошла в комнату.
Стены кабинета теплого серого оттенка в свете затухающего дня казались совсем темными; стеллажи с книгами занимали левую стену, у правой стены стоял квадратный деревянный столик, два стула и пуф; над столиком висела картина, на которой были изображены расплывчатые очертания какой-то усадьбы в окружении цветущего сада, и два светильника. Напротив входа располагалось высокое окно, занавешенное светлым тюлем, с отдернутыми плотными шторами стального оттенка; напротив окна на полу стоял большой деревянный глобус; слева же от окна находился рабочий стол Катрича, с разложенными на нем курительной трубкой, несколькими книгами, альбомами, телефоном, черным ноутбуком и записной книжкой в плотном темно-коричневом кожаном переплете.
Марфа прошла к столу и включила стоявший на нем светильник. Мягкий золотистый свет тут же залил кабинет, смешавшись с серым светом несолнечного летнего вечера.
– Если честно, я не знаю, где Филипп хранит свои проекты, – сказала Марфа, беспомощно разведя руками над столом.
Зимин подошел к ней и обвел внимательным взглядом разложенные на столе предметы.
– Насколько я знаю Филиппа, он любит работать по старинке, – задумчиво протянул Зимин. – Где могут храниться чертежи?
Марфа закусила нижнюю губу. Обернувшись, она осмотрела стеллажи с книгами, прошла к ним и извлекла вдруг с одной из полок широкий альбом. Положив его на стол, Марфа раскрыла его.
В альбоме рукой Катрича были начерчены аккуратные чертежи, ни о чем не говорящие Марфе. Увидев их, Зимин ближе подошел к столу и едва коснулся пальцами ободка плотной обложки. Глаза его несколько секунд внимательно рассматривали первый чертеж, после чего пальцы аккуратно перевернули страницу, и взгляд его вновь впился в карандашные линии с надписанными узким мелким почерком заметками.
– Здесь его нет, – заключил Зимин после того, как просмотрел весь альбом. – Возможно, Филипп уже перенес его в компьютер.
Марфа открыла крышку ноутбука и нажала на кнопку включения. Скоро загорелся экран, на котором высветилось поле для ввода пароля.
– Пароля я не знаю, – пожала она плечами, с сожалением посмотрев на Зимина.
Марк глубоко вздохнул. В его глазах появилось искреннее разочарование.
– Очень жаль, – сказал он, встречая взгляд Марфы.
Марфа, стоявшая спиной к Марку, почувствовала этот его ответ самой своею кожей – дыхание Зимина касалось ее шеи и щеки, а взгляд, который она встретила, обернувшись, проник в самые глубины ее существа. И вновь взгляд этот откликнулся в ее душе потаенным страхом, будто было в нем что-то, чего она подсознательно опасалась, но чему никак не могла дать точного определения.
Марфа поспешно захлопнула крышку ноутбука. Убрав альбом обратно на полку, Марфа выключила светильник, и в кабинете стало еще темнее, чем было, когда они только пришли.
Марфа и Зимин спустились обратно в гостиную. Настенные часы показывали без четверти семь. Марфа предложила Зимину выпить еще чаю, но Марк отказался. Выражение лица его, спокойное, любезное, нисколько не изменилось, когда они вернулись в гостиную, но Марфе почему-то казалось, что что-то все же стало иным в этом лице, – что-то, что едва уловимо и заметно только тому, кто внимательно изучил все малейшие изменения, которые только могут коснуться знакомого лица, – будто в кабинете произошло что-то значительное для них обоих, что-то, о чем не следует никому говорить.
Скоро приехал Филипп, и Марфа оставила их, поднявшись к себе в спальню. Сквозь приоткрытую дверь Марфа слышала приглушенные голоса, доносившиеся с первого этажа, но не могла разобрать слов. Спустя час все стихло – Зимин ушел. Марфа торопливо поднялась с кресла и плотно закрыла дверь в свою комнату, чтобы у мужа не возникло мысли зайти к ней, – Марфе не хотелось ни о чем говорить с Филиппом. Она вспоминала взгляд Зимина, зародивший в ее душе потаенный страх, и прикосновение его дыхания, которое коснулось ее загорелой шеи и щеки…
Марк приехал вечером следующего дня. Утром Катрич уехал в Петербург, и Марфа не предполагала, что Зимин может заехать к ней в отсутствие мужа. Но Зимин заехал, и Марфа была этому рада.
Зимин сказался голодным, и Марфа вызвалась накормить его вкусным ужином, который приготовила приходившая в первой половине дня кухарка. Марфа открыла бутылку вина, на которую намекнул ей Зимин. Вино разгорячило ее тело, взгляд ее заблестел тем янтарным цветом, который делал необычайно привлекательным ее лицо, а ямочки на ее щеках стали темней и отчетливей.
– Ты не хотела бы заняться чем-нибудь? – спросил Марфу за ужином Зимин. – Например, открыть свою школу английского языка. Я уверен, Филипп бы помог тебе в этом.
– Во мне совершенно отсутствует дух карьеризма, – сказала Марфа, при этом широко улыбнувшись. – К тому же мне достаточно того, что я и так занимаюсь с детьми.
– Мне кажется, ты недооцениваешь себя, – склонил голову Зимин, при этом ласково улыбнувшись.
– А мне всегда казалось, что меня переоценивают другие, – ответила Марфа.
– Филипп говорил, что твои уроки английского бесплатны, – вдруг сказал Зимин.
– Это очень приятно – что-то отдавать, – отозвалась Марфа. – Моя плата – благодарные улыбки этих детей, когда они приносят из школы пятерку. К тому же дети одинаково доверчивы и ждут чуда, будто все их мечты когда-нибудь обязательно исполнятся только потому, что они этого просто хотят. Жизнь успеет их в этом разуверить. А задача взрослых, я думаю, отдать детям то, что они могут отдать. Безвозмездно и в то же время вознаграждаемо. Все дети одинаково наивны и доверчивы, – повторила задумчиво Марфа. – Это мы делаем из них карьеристов и закомплексованных людей.
После ужина Зимин горячо поблагодарил Марфу, еще поговорил с ней немного, запивая слова вином, а после, попрощавшись, ушел. Перед тем как уйти, он предложил Марфе следующим вечером сходить с ним на концерт, организованный по случаю вручения литературной премии и проходивший на берегу озера в каком-то поселке, недалеко от Москвы. Он аргументировал свое предложение тем, что в отсутствие Катрича не хотел бы, чтобы Марфа проводила не только дни, но и вечера в одиночестве. Марфа с восторгом согласилась, не находя ничего предосудительного в том, что пойдет на концерт в обществе близкого друга семьи.
Зимин заехал за Марфой в пять часов вечера следующего дня. Марфа надела темно-зеленый брючный костюм, цвет которого очень гармонировал с ее пепельно-русыми волосами, и такого же цвета широкополую шляпу, которая очень подходила к форме лица Марфы, делая его нетривиальным, даже несколько экзотичным с этими круглыми щеками, ямочками и янтарными глазами, выглядывавшими из-под полей шляпы. Марфа любила носить головные уборы, и в ее гардеробной было отведено отдельное место для целой коллекции различных шляпок и платков. Зимину Марфа показалась в тот день даже красивой, несмотря на то что до этого он считал жену Катрича совсем просто сложенной, хотя признавал, что именно в этой ее простоте и кроется привлекательность, которой нет в красоте явственной, кричащей.
Концерт, проходивший под открытым небом, показался Марфе скучным. Все песни, которые исполнялись, она уже слышала, а награждаемых писателей она не знала. Никто из зрителей не был знаком ни Марфе, ни Зимину, поэтому они не были никем узнаны. По окончании концерта Зимин предложил Марфе заехать в ресторан, чтобы поужинать, и Марфа не стала возражать на это его предложение.
В ресторане, куда Зимин привел Марфу, несмотря на поздний вечер будничного дня, было много людей. Столики были вынесены на открытую широкую веранду, так что не чувствовалось ни духоты, ни тесноты пространства, а ощущался только тихий летний вечер, который в середине июля кончается лишь с рассветом.
– Как ты думаешь, в чем заключается главная сложность человеческой жизни? – обратился к Марфе Зимин, глядя на нее своим странным проницательным взглядом. – Отчего бывает трудно принять решение, хотя ответ кажется очевидным? Почему мы всегда сомневаемся?
Марфа не выдержала долгого взгляда Зимина и опустила глаза, рассматривая узорчатую поверхность деревянного столика.
– Моя мама всегда говорила, что главная сложность в жизни заключается в желаниях, – сказала она после короткого молчания. – В желаниях, которые не могут быть однозначно оценены, а значит, не могут являться опорой человеческой жизни.
– Но ведь вся жизнь – это череда желаний, – в сомнении сузив глаза, произнес Зимин.
– Наверное, поэтому я не раз задавалась вопросом, чем же живет моя мать, если философия ее жизни сводится к отрицанию того, что единственное является признаком одухотворенности неживого существа, – грустно усмехнулась Марфа. – Хотя… – вдруг протянула она, поддавшись минуте забвения и внутреннему взору, вдруг открывшемуся в ней, – я и сама, наверное, едва жива…
– Мне ты кажешься самой живой и одухотворенной, – тихо проговорил Зимин, но Марфе показались эти его слова необычайно четкими и ясными.
– Возможно, потому, что ты сам одухотворяешь меня, – сказала Марфа.
Но, вопреки словам, исполненным доверительного откровения, Марфа не хотела разговаривать с Зиминым о своих жизненных опорах и философиях. Ей нравилось вот так сидеть и говорить с ним, как нравится человеку все новое, неизведанное и обещающее открытие. И даже если бы Зимин молчал и вовсе не говорил с ней, ей бы все равно понравился тот вечер, со скучным концертом и ужином, который был так непохож на все ужины в ее жизни.
После ресторана Зимин довез Марфу до дома. Прощаясь с ним, Марфа не коснулась ни его руки, ни ткани его рубашки. Она попрощалась с ним так, как прощалась всегда, не выделив этого прощания из десятка других. Но все же, помимо ее воли, прощание это выделилось среди других, оно получилось каким-то особенно благодарным и нежным, и Марфа, вновь испугавшись чего-то, поспешно открыла дверцу и вышла из автомобиля.
Вернувшись домой, она не включила свет. Пройдя по всем комнатам, Марфа раскрыла окна, впустив в дом свежий воздух июльской ночи.
Марфа долго не могла уснуть. Не мысли мешали ей, но какое-то исступленное, жгучее, разрывающее грудь беспокойство, смятение и все тот же страх. Чего она боялась? Не было ее, этой причины, форменной, определенной, но было чувство, все то же желание, которое ее учили отрицать. Но отрицать, изжить его из себя не получалось, и Марфа испытывала что-то похожее на внутреннюю, невидимую борьбу.
Борьба эта продолжалась до самого утра. Сон так и не пришел к Марфе, и в шесть часов утра она поднялась с постели и вышла в сад.
Солнце уже позолотило верхушки молодых яблонь, слышен был звонкий щебет птиц, а небо было подернуто дымчатой пеленой отступающей ночи, что мягко скользила к самому основанию небосвода.
Свежесть раннего утра несколько охладила разгоряченное тело Марфы. Она прошла в самую гущу сада и опустилась на скамейку, с которой сквозь редкие тонкие стволы деревьев просматривалось поле, освещенное солнцем.
Марфа испытывала то расстройство своего состояния, которое она сама определяла как надлом, – что-то надломилось в ней, трещина расползалась все дальше, глубже, в груди щипало, ныло, а сердце билось в висках так, будто вот-вот должно было произойти что-то страшное, опасное и даже трагическое. Она с трудом теперь вспоминала те дни, такие, казалось бы, недавние, когда она не замечала этого надлома, все дышало ровно вокруг нее, все было правильно, хотя и пусто. А теперь это отягощающее ее сомнение… Откуда оно? Что породило его? И что в ней так ожесточенно борется?
Марфа просидела в саду около часа. Когда солнце, поднявшись выше, бликом упало на ее высокий лоб, она встала со скамейки и вернулась в дом. Поднявшись в спальню, она легла на кровать и сразу же провалилась в глубокий сон…
Казалось, все годы сошлись к одному дню, и все скупые переживания заключились в одном часе, вобравшем в себя всю жизнь Марфы.
Наступил четверг. К вечеру должен был вернуться из Петербурга Филипп. Марфа чуть ли не впервые ждала возвращения мужа так сильно, как только позволяло ей это ее слабое, безвольное существо и ее ставшее уже безотчетным презрение к нему.
Но ждала она мужа не по воле тоски по нему, а по причине все тех же сомнений и страхов, которые его приезд должен был разрешить. Накануне же случилось то, что являлось совокупностью возможности исполнения желания человеческого и стремления подавить в себе это желание.
На следующий после концерта день, после бессонной ночи и короткого сна утром, Марфа не чувствовала себя разбитой – напротив, она ощущала прилив сил и какое-то яростное, граничившее с истерикой воодушевление.
Время приближалось к восьми часам вечера. Марфа думала о Зимине с самого утра, и когда для нее стало очевидным то, что в этот вечер он не приедет к ней, то она решила сама поехать к нему. Она испытывала потребность узнать причину тоски, охватившей ее, и, раздумывая о прошедших днях, что было несвойственно ей, она приходила к выводу, что причина этого ее надлома кроется в Зимине.
С самого первого дня знакомства с ним в ней зародилось это угнетавшее ее сомнение. Быть может, если разрешить его (а прямой, благосклонный, ласковый взгляд Зимина говорил ей, что это возможно), то жизнь ее снова станет такой, какой она была в первые дни замужества, – внемлющей любви и свободной от предубеждений.
Марфа, быстро собравшись, спустилась вниз и, взяв из комода ключи от машины, вышла из дома и прошла к гаражу, где стоял автомобиль. Ездила она на машине редко, потому что ездить ей было некуда. Теперь, заводя двигатель, Марфа испытала еще больший душевный подъем от того, что у нее появилась как будто важная в жизни цель, и она могла свободно достигнуть ее, самостоятельно доставив себя к ней.
Спустя полчаса езды по свободной пригородной трассе, Марфа въехала в Москву и скоро остановилась напротив многоэтажного жилого дома, расположенного недалеко от центра.
Зимин удивился приезду Марфы, хотя удивление почти совсем не отразилось на его лице, которое тут же приняло приветливое и привычно-услужливое выражение. Он был в рубашке и костюмных брюках – должно быть, он только недавно вернулся домой.
Марк пригласил Марфу в гостиную. Она прошла в просторную, показавшуюся ей слишком темной от непривычных темно-серых тонов комнату, и остановилась, рассматривая простой интерьер, в котором преобладал строгий минимализм.
Зимин, расценивший приезд Марфы так, как расценил бы его всякий мужчина, не стал расспрашивать ее о причинах, которые привели ее к нему, а, с секунду помедлив, подошел к ней и, развернув ее к себе, крепко сжал пальцами ее плечи, впившись своим проницательным взглядом в ее глаза, встретившие его глубоким янтарным блеском. Он не увидел во взгляде Марфы ничего, кроме этой медовой глубины. Только губы ее, слегка приоткрывшись, так что он почувствовал на своих губах ее дыхание, произнесли:
– Принеси мне что-нибудь выпить…
Зимин впервые за все время знакомства с Марфой испытал влечение к ней, которое она могла пробудить в мужчине этим своим податливым смирением, что таило в себе обещание страсти. Встретив ее покорный взгляд и услышав слова, произнесенные голосом кротким и спокойным, он отпустил ее плечи и отстранился от нее. Сочтя ее спокойствие за решимость, он прошел на кухню, открыл бар и достал оттуда бутылку вина. Налив в бокал вино, он плеснул себе в стакан виски, сделал большой глоток, налил еще, бросил в стакан несколько кусочков льда, взял стакан и бокал и вернулся в гостиную.
Марфы в гостиной уже не было.
О проекте
О подписке