Чужеземца Радим все-таки забрал и ни на миг после о том не жалел, хотя, правду сказать, мало кто верил, что доживет хванский мальчишка до Свирских стен. Его лихорадило, раны воспалились, и первые несколько дней он почти не приходил себя. Находясь в беспамятстве, метался под теплыми шкурами и бормотал что-то по-хвански, изредка вскрикивая. Слушать его было невыносимо. И хоть никто не понимал слов, сердце леденело у каждого, потому что каждый примерял это на себя. На четвертый день дружинники начали поговаривать, не вернее ли было оставить его там – все ж лучше упокоиться с предками, чем в чужом море да по чужому обычаю. Радимир в ответ отмалчивался, не желая признавать их правоту. А ну как из-за него не найдет душа этого мальчика упокоение да не встретится с душами родичей? Что может быть хуже? Но не мог! Не мог он оставить хванца на верную смерть, не попытавшись спасти! Радим, сцепив зубы, накладывал мазь на воспаленные раны, прислушиваясь к хриплому дыханию. Белокожий какой да тонкий – точно не настоящий. Кажется: тронь сильнее и сломаешь. Все ли хванцы такие? Радим не мог сказать с уверенностью, потому что сравнить было не с кем. Квары о том позаботились.

А на пятый день хванец вдруг очнулся и впервые смог сам выпить воды. И хотя ничего из выпитого в нем не прижилось, Радим вдруг поверил, что обошлось. А лихорадка и слабость? Справятся. И не с таким справлялись. Главное ему – захотеть жить, и выживет.

Хванец поправлялся медленно. Раны пришлось чистить, но все же худа не случилось. Правда, он по-прежнему почти не ел, и это тревожило Радима куда больше, чем не желавшие заживать раны. Но здесь воевода мог надеяться разве что на время да силу молодого тела. Тем не менее две седмицы спустя мальчик уже мог вставать и понемногу ходить по раскачивающейся палубе. Было заметно, что на корабле он чувствовал себя уверенно, словно находиться в море ему не впервой. Радим строго-настрого запретил своим людям дергать мальчишку. А то те, кто помоложе, только что пальцем в него не тыкали. Мало кто из его дружины надеялся увидеть живого хванца, и теперь каждого терзало: что же в них такого тайного? Радимир и сам не раз задавался этим вопросом. Совсем уж не походил хванец на тех, о ком говорили сказания. Ну какой из него великий воин? Не поймешь, в чем душа держится. Про летающие диковины и вовсе вспоминать стыдно было. Верил ведь в россказни всякие, как мальчишка. А тут тебе ни силы, ни вековой мудрости. Даже обидно.

Кварские суда им так и не встретились, и Радим от всей души желал, чтобы на них наткнулся флот Будимира. В те моменты, когда воевода не сидел на весле, он старался не отходить от чужеземца. И скоро детское любопытство уступило место беспокойству. У Радима сердце сжималось при взгляде на мальчишку. И нет-нет да невольно думалось: каково это вот так – один на всем свете остался да плывешь неведомо куда, а у самого сил нет даже на то, чтобы кружку воды до рта донести. Радимир старался гнать от себя эти мысли, потому что всем известно: думать о плохом – только беду кликать. Но не всегда получалось. Особенно, когда взгляд задерживался на неподвижной фигуре, свернувшейся в клубок. Он понимал, что нужно любой ценой разговорить хванца. О чем угодно. Главное, чтобы не молчал. И Радимир потихоньку – слово за словом – вытягивал чужеземца из пустоты. Слова подбирал осторожно, прекрасно понимая, что сейчас каждое воспоминание о доме отзывается в мальчишке острой болью.

Его вправду звали Альгидрас, но Радим быстро переиначил это имя на привычный лад, начав звать того Олегом. Хванец не возражал. Он вообще ни против чего не возражал, ни о чем не спрашивал. Казалось, будто ему все одно. Радимир рассказывал о походах, старался вспоминать только смешное, Олег кивал, рассеянно отвечал на вопросы. Но о себе почти ничего не говорил. Радиму удалось узнать только, что он – младший сын старосты. Староста приравнивался к князю, в понимании Радима. И все. Стоило лишь заговорить о хванах, и Олег менялся в лице. Это было, словно… ставни на окнах закрывались. Радим по-другому и объяснить бы не смог. И воевода старался побыстрее перевести разговор на другое и снова припоминал смешные истории, жалея, что рядом нет его Златки. Уж она бы нашла, что сказать и как утешить.

А потом случилось чудо. А вернее, кормчий Радимова судна. Как-то вечером тот спросил у Олега, верно ли, что хваны умеют читать путь по звездам будто бы лучше иных. Радим хотел одернуть не в меру любопытного – рано еще для таких вопросов. Но Олег, к общему удивлению, ответил. Голос прозвучал сорванно и немного неуверенно. Верно, от долгого молчания, а может, от того, что все, кто не сидел на веслах, так и подались вперед. Словно на потешника на торгу любовались. Радим решил было разогнать всех по делам, но потом почему-то не стал. Может, потому, что заметил: Олег, отвечая, смотрит лишь на Януша, задавшего вопрос, а остальных будто и не видит. Сам Радимир так не умел. Он привык обводить взглядом всех, отмечая, кто где стоит, что делает, как смотрит. Так делал отец, и так приучил себя Радим. Много позже Радим понял, почему Олег всегда смотрит только на одного, не растрачивая внимание понапрасну. Понял, когда спустя несколько месяцев они стояли на прогалине в лесу, и Олег так же смотрел на далекое дерево на другом конце поляны, до упора натягивая тетиву.

А тогда, на корабле, почти половину ночи Радим, едва не открыв рот от удивления, слушал, как мальчишка рассказывает кормчему о тех или иных созвездиях, о безопасных путях и морских ловушках. На лице Януша любопытство и азарт давно сменились благоговением. А Олег все говорил и говорил. Многие дружинники Радима смотрели с нескрываемым недоверием. Знамо ли: мальчишка, верно, вдвое моложе Януша, а разговаривает, как с равным. С кормчим свои-то лишний раз не заговаривали. Его еще отец Радима куда-то за море совсем мальчонкой учиться посылал. И молвили, будто ему чуть не горы золотые сулили, чтобы он в тех землях остался да те моря бороздил. Но Януш вернулся в Свирь. Никто так и не выспросил толком, почему. И вот теперь Януш с интересом вслушивался в непонятные названия, что-то переспрашивал, и хванец, наморщив лоб, принимался говорить те же названия на иных языках, пока Януш не узнавал одно из них. Знамо ли! Одни и те же берега да на нескольких языках.

Когда совсем стемнело, и почти все, кроме самых молодых, разбрелись отдыхать, Януш вернулся с картами. Боян, не дожидаясь просьбы, зажег два фонаря, и Радим не мог нарадоваться тому, что хванец то водил тонким пальцем по замызганному пергаменту, то указывал что-то на небе. Януш, кажется, впервые в жизни нашел себе достойного собеседника и на попытки Радима заставить их обоих отдыхать смотрел как на кощунство. Как можно, когда здесь столько знаний! Радим только усмехался. Хванец говорил по-словенски правильно, но с сильным выговором, и порой воевода не сразу понимал сказанное. Сам он не стал бы, боясь обидеть мальчишку, но Януш то и дело поправлял. За что Олег его искренне благодарил. Он немножко ожил от этого разговора. Словно отвлекся от страшного.

Радим был неплохим мореходом, но о тех водах, что поминал Олег, слышал только с чужих слов. И мелькнула было мысль усомниться в том, что мальчишка правда сам их видел, да только почему-то не усомнился. Он смотрел, как Олег, сгорбившись над разложенным на коленях пергаментом, вносит какие-то пометки в карту, что-то попутно поясняя кормчему, и думал: то ли все хваны такие, то ли один Олег, но писал он не той рукой, что прочие. А потом глаза у мальчишки начали слипаться, и Радим разогнал всех спать, ворча на Януша, но втайне радуясь тому, что остаток ночи Олег спал спокойно.

Так, потихоньку, хванец стал разговаривать и с остальными. В основном осторожно отвечал на немногочисленные вопросы. Радим заметил, что часть его дружинников сторонится мальчишки, точно опасается неведомо чего. Олег то ли этого не замечал, то ли делал вид. Сам он ни к кому не обращался, ничего не спрашивал, словно едино ему было: куда его везут и зачем.

И все-таки до прибытия в Свирь Олег с Радимиром поговорили. Это тоже было ночью. На корабле спали все, кроме дозорного и рулевого. Со всех сторон раздавались храп, бормотание и шорохи – привычные звуки походной жизни. Олег и Радимир сидели, опершись о борт, и негромко переговаривались. В ту ночь Радим слишком много узнал о кварах. Больше, чем хотел когда-либо знать.

На хванскую деревню напали ночью. За день до того часть кваров пристала к берегу и попросила дозволения поклониться Святыне. Хваны разрешили. На вопрос Радима «почему, ведь не могли не знать, на что они способны?» Олег долго молчал, а потом начал говорить – медленно, осторожно подбирая слова:

– Мы не воины, воевода. Мы делаем лучшие луки и арбалеты, мы хорошие стрелки. Но мы не воины… в твоем понимании. Четыре сотни лет нам никто не угрожал. На остров высаживались только поклониться Святыне. За четыре сотни лет один раз на наше судно напали в море, но когда разобрались, кто мы, бой прекратился. Наш остров считали святым местом. Понимаешь? Мы отвыкли бояться. Отвыкли воевать. Староста… – Олег на миг запнулся, – мой отец дал дозволение кварам и пригласил их переночевать. А потом… ночью к берегу пристали еще две лодьи. Когда они напали, это… – Олег снова запнулся, подыскивая слова, неловко взмахнул перевязанной рукой, – это не взаправду сначала показалось. А в ближнем бою они сильнее. Понимаешь?

Радим понимал. Он это сам не раз видел.

– Понимаю, – пробормотал он. – И ты… зови меня Радимом.

Олег медленно кивнул, глядя прямо перед собой.

– А дальше что было? – нарушил молчание Радим.

– Дальше? У нас дети, женщины, – негромко продолжил Олег. – Они их отпустить обещали. И отец отдал приказ оружие сложить. Те сказали, что только золото да серебро возьмут. А сами… Ну, ты видел…

Радим сглотнул, потом отпил из пузатой фляги. Тяжелый то был разговор, но нужный. Нужно было как-то вытаскивать мальчишку из этой пучины. Он протянул флягу хванцу, тот в ответ мотнул головой.

– Ты тоже оружие сложил? – прижимая к себе фляжку, негромко спросил Радим, просто чтобы не молчать.

Олег кивнул, глядя в пространство. Его губы были плотно сжаты, на лбу залегла складка.

– Мы тогда не знали, что они просто… потешаются. И про обряд не знали. Вернее… – Олег на миг поперхнулся воздухом и вдруг произнес: – Это моя вина. То, что случилось. Из-за меня все…

Радим смотрел на хванца, закусив губу и ругая себя на чем свет стоит за неуместный вопрос.

– Ну что ты себя-то коришь? – проговорил он наконец. – Будто бы ты один мог что-то против них сделать.

Олег, словно не слыша его слов, продолжал:

– Я должен был про обряд подумать и понять все сразу должен был. А я в святость места поверил, – горько усмехнулся он. – В то, что зла не будет. А не должен был. Понимаешь?

Радим не понимал, но ничего говорить не стал. В голове вертелся вопрос про обряд. Он слышал об этом во второй раз. Сперва от старого воина несколько месяцев назад, теперь от Олега. Как бы еще расспросить про то подробнее… Ладно. Пусть сначала выговорится, а уж потом…

– Они сказали, что им нужна добровольная жертва. Один за всех, чтобы… И отец поверил! А я должен был тогда понять!

Радим резко обернулся к хванцу. От этой фразы все мысли про обряд разом вылетели из головы.

– Так ты, что ли, добровольной жертвой был? – изумленно спросил Радим.

– Отец так решил, – кивнул Олег, а потом снова добавил непонятное: – И так правильно было. Но я должен был подумать, зачем им один нужен. А у меня как в тумане все было. Я… племянника спасти не успел. Ему всего четыре года было, он в меня всегда верил. Как никто. А я… я просто не успел добежать до него. Он… Они…

Олег снова судорожно вздохнул и резко сказал:

– Но я должен был понять, что происходит, и отца упредить. И так и так ведь погибать. Но их ведуна убить нужно было. Ведь могло получиться! А так… сколько еще тех деревень будет.

Олег ощутимо дрожал, но от протянутой фляжки снова отказался, и Радим понятия не имел, как еще тут помочь.

– Откуда ты мог знать про обряд заранее? – негромко спросил Радим.

– Я – младший сын, – медленно ответил Олег.

– И?.. – напомнил о себе Радим, когда понял, что это и есть весь ответ.

Олег встрепенулся и перевел на Радима непонимающий взгляд, а потом усмехнулся.

– Я забыл, что у вас не так. Всегда должен быть тот, кто ведает, – пояснил Олег и произнес что-то по-хвански.

– Звучит красиво, но непонятно, – попытался пошутить Радим.

– Знания должны сохраняться и множиться, – перевел Олег. – Когда младшему сыну старосты исполняется шесть весен, его отправляют на большую землю в Савойский монастырь и забирают в четырнадцать.

– Ты сейчас про себя?

– И про себя тоже. Я знал об обряде кваров. И я должен был понять сразу. А я просто вышел после приказа отца к ним. Даже не думал тогда ни о чем, кроме Азима, племянника… Просто вышел, и все, – голос был ровный, как будто другой человек говорил.

– Так твой отец отправил тебя умирать за всех? – Радим с трудом мог представить себе необходимость такого выбора. Он бы ни одного своего воина вот так не отдал. Себя бы разве что, а тут… сына.

– Не суди о том, чего не знаешь! – голос Олега прозвучал неожиданно жестко. – Так надо было.

Радим только головой покачал и, погодя, спросил:

– А дальше что?

– Дальше? Я вышел, и тут-то ведун и появился, за плечо взял. И я понял. Но только поздно было. Их Боги уже признали жертву добровольной. Он успел. А потом их рог протрубил, и один из них убивать приказал. А наши по-кварски не поняли, что это… их.

Олег с силой провел рукой по лицу, словно что-то стирая. Радим заметил, что его пальцы мелко дрожат.

– Я им крикнул, а до оружия все равно мало кто успел дотянуться. У меня нож был охотничий спрятан. Я ближнего квара ударить успел, а потом… все.

Радим сжал хрупкое плечо. Он видел кваров в бою. Говаривали, что они опаивали себя настоем, чтобы впадать в неистовство, в коем не ведали страха и боли. Страшны они были и сильны. И что могли сделать несколько десятков воинов, за чьими спинами дети да женщины, против двух сотен кваров?

Впервые увидев Олега, Радим решил, что перед ним совсем мальчишка. Так оно и было. Но иные мальчишки покрупнее мужей бывают. А создавая Олега, природа поскупилась на силу, восполнив это умом. Радимир успел в этом убедиться. Большая часть свирского войска была неграмотна, потому что они с детства обучались земледелию да ратному делу. Писать учились девчонки, да и то больше для забавы, как Златка. А еще те, кому без письма никуда. Вон как Янушу. Как ты будешь карты читать, коли ни одного значка не разберешь? Сам Радимир, спасибо отцу, читать и писать умел, но все одно, кроме словенской, никакой другой речи не понимал. А Олегу не в диковинку были ни словенская речь, ни кварская. Он умел составлять карты и был обучен мореходному делу. И Радим понимал, что ему повезло, что они сбились с курса и высадились именно на остров хванов. И что сделали это так скоро после беды, и хванец был еще жив. Да не просто жив, а в сознании. Ведь не предупреди он Радима тогда, везли бы сейчас воеводу, тканью обернутого, к родным берегам.

Чтобы как-то отвлечь Олега от мыслей про родичей, Радим спросил:

– Ты почему про стрелу предупредил-то? Умирал ведь. Не все ли одно тебе было?

– Ты сказал: я не враг, – просто ответил Олег. – Да ты и не похож на квара. Я, правда, и за словена тебя не принял.

Радим только хотел спросить, за кого же он его принял – любопытно стало, как Олег добавил уж совсем странное:

– Да и должно так было быть.

Радим покосился на хванца:

– Почему должно?

– Просто должно. И все, – резко ответил Олег.

Радим проглотил следующий вопрос – не ожидал от хванца такого отпора. Помолчал, а потом спросил то, что мучило несколько дней:

– Ты от всех болезней так тяжело оправляешься?

Олег посмотрел на него устало и ничего не ответил.

– Раны-то не слишком страшные были, а все одно гноились нехорошо… – продолжал Радим.

– Тебе зачем? Поправился и поправился, – откликнулся хванец.

– Затем, что нужно знать, чего дальше ждать. Я не для того тебя выхаживал, чтобы ты от простуды какой зачах, – начал злиться Радим.

– Не зачахну, – едва слышно откликнулся Олег.

– И еду ты не принимал первые дни… – продолжил Радим, и вдруг его озарило: – Это же не от ран! Они что-то сделали с тобой?

Олег вздрогнул и чуть отодвинулся, точно ждал, что Радим на него накинется и начнет правду выколачивать. Хотя воевода уже и к этому готов был. Злило его упрямство мальчишки неимоверно.

– Что это за обряд?

– Не нужно это тебе, воевода!

Опять «воевода». Словно отгородился.

– Это мне решать, нужно или нет, – хмуро ответил Радим.

Хванец промолчал.

– Добром не ответишь? – прищурился Радим.

– И не добром тоже не отвечу, – вскинул подбородок мальчишка.

– За борт бы тебя выкинуть, – сердито проговорил Радим, вспоминая слова матери, что на его упрямство однажды другое упрямство найдется. Вот, видно, и нашлось.

– Сейчас выкинешь или до утра подождешь? – раздалось в ответ.

Радим только головой покачал и сделал большой глоток из фляги, пообещав себе вернуться к разговору позже.

Получилось вернуться только через год. Все не до того было. Да и не хотелось Олега лишний раз мучить. Но после недели безнадежных поисков Всемилы Радим не выдержал. Едва сойдя на берег после еще одного дня в море, он догнал побратима почти у самых городских ворот и, схватив за плечо, развернул к себе. Нутром чуял, что просто так ответа не получит, но все-таки спросил:

– Что за обряд у кваров?

Олег дернулся, попытался отступить. Да куда там, когда стена позади, а рука на плече, точно клещи?

– Не нужно это тебе, Радим.

– Отвечай! – рявкнул воевода, не помня себя.

– Радим! Послушай… – Олег старался говорить спокойно, но Радимир уже понял, что тот не собирается отвечать. Сейчас снова словами запутает, а ничего не скажет. Это он умеет.

– Отвечай! – пальцы до боли впились в кольчугу на мальчишеском плече, когда воевода толкнул побратима в бревенчатую стену.

– С ней этого не сделают!

– Почем знаешь?!

– Просто поверь!

И вырвалось тогда злое, бессильное:

– Ты ведь только рад, что она пропала! Ты же ее всегда ненавидел! Как они все!

А в глазах напротив усталость и боль. Такая же, как у него самого. И в ответ тихое:

– Ты устал, воевода. Иди спать. Завтра поговорим».