Глава 2

Несмотря на самоотверженные усилия врачей, лучшие лекарства и уплаченные за лечение деньги, в начале мая мой отец скончался.

Матушка была вне себя от горя, а я испытывал неведомые мне доселе чувства растерянности и страха перед свалившейся на меня ответственностью. Теперь роль мужчины, хозяина дома и главы компании «Крайсер» предстояло сыграть мне. Отец «умыл руки», а я вынужден отдуваться.

«Ты циник, Нико, – корил меня внутренний голос. – Как ты можешь паясничать в эту трагическую минуту? У тебя нет ни стыда, ни совести! Ты кощунствуешь у гроба того, кто дал тебе жизнь и щедро снабдил всеми земными благами!»

Я смутился. Он был чертовски прав, мой внутренний критик, второй Нико, которого никто не видел и не слышал, кроме меня. Иногда он перегибал палку, но не в тот раз. И все же он ошибался, обвиняя меня в бессердечии и черствости.

Боль моей утраты притупилась опасениями, что я не справлюсь с поставленной передо мной задачей и ударю в грязь лицом. Одно дело – учиться, и совсем другое – практиковать. Под крылом отца я мог позволить себе безалаберность, но с его смертью все изменилось. Он оставил меня один на один с бизнесом, бросил в воду, не убедившись, что я умею держаться на плаву. Он жестоко поступил со мной. Вот, о чем я думал, глядя на его мертвое землистое лицо, казавшееся мне чужим.

Матушка рыдала, склонившись над гробом, а я невольно прислушивался к монотонному бормотанию друга нашей семьи господина Долгова. Я привык называть его дядей Лешей и помнил, как он брал меня маленького к себе на колени и угощал конфетами.

– Берта, тебе нельзя так волноваться, – уговаривал он безутешную вдову. – Андрюшу не вернешь. Каждому отмерен свой срок, с этим ничего не поделаешь. Смирись. У тебя есть сын и это главное. Тебе надо жить, Берта…

Похороны, соболезнования и поминки отвлекли мое внимание от письма, переданного мне отцом. Я положил его в домашний сейф и… забыл о нем.

Прошло восемь дней, суматошных и невероятно тяжелых для нас с матерью. Она страдала бессонницей, я, напротив, ходил, разговаривал и действовал словно в гипнотическом сне. Ночью накануне девятого дня мне привиделся отец. Покойный грозил мне пальцем, выражая крайнее недовольство. Он стоял у открытого настежь окна, не чувствуя холода…

Я очнулся от тревожной дремы и вскочил, не понимая, что происходит. В комнате никого не было, только развевались от ветра занавески. Я торопливо закрыл окно, постоял немного, приходя в себя… и зачем-то посмотрел вниз, во двор. В пелене дождя, освещенной фонарем, мне почудилась фигура отца в его любимом длинном пальто. Я зажмурился и протер глаза, а когда снова выглянул во двор, там никого не было.

Дрему как рукой сняло. Я лег, но уснуть не смог и беспокойно ворочался до самого утра. Под утро я сообразил, чем вызвал недовольство отца. Письмо! Как я мог забыть о нем? Я немедленно отправился в библиотеку, снял с полки десяток книг, добрался до дверцы сейфа и открыл его. Запечатанный белый конверт из плотной бумаги лежал поверх стопки документов и двух пачек денег, припасенных на непредвиденный случай.

Отец считал, что всегда необходимо иметь под рукой некоторую сумму наличности. Очевидно, у него были на то основания. Я не собирался заводить новые порядки, – это утомительно. Куда удобнее поддерживать старые.

Признаться, я с осторожностью и трепетом вскрыл конверт. О чем отец не решился сообщить мне при жизни? Неужели это касается наследства? Вдруг мы разорены? Не знаю право, огорчило бы это меня или обрадовало.

Мои опасения оказались напрасными. Аккуратные строчки, начертанные отцом, гласили:

«Дорогой сын!

Вынужден прибегнуть к твоей помощи, ибо сам уже не в силах исполнить свой долг перед той, которую незаслуженно обделила судьба. Речь идет о моей осиротевшей дочери Анне, твоей сестре. Похоронив мать, она осталась совершенно одинокой и без средств к существованию. Это и заставило ее обратиться ко мне. Раньше она не осмеливалась беспокоить меня, что говорит о ее бескорыстии и благородстве. Теперь жизнь вынудила ее объявиться и признаться в нашем родстве, о котором я, к стыду своему, не знал. Я сразу же выслал ей немного денег, но эта сумма ничтожная. Если бы не внезапная болезнь, я бы сам позаботился о моей бедной девочке.

Стоя на пороге смерти, я не хочу обременять душу свою грехом невыполненных обязательств и тяжких сожалений. Надеюсь, я могу положиться на тебя, Николай, в этом щекотливом и чрезвычайно важном для меня деле. Ты ведь не подведешь? Не оставишь Анну без денег и родственного участия?

Должен заявить, что считаю себя не вправе каким-либо образом менять завещание в пользу Анны, которая росла вдали от меня и с которой я не успел лично познакомиться. Любая переделка завещания и выделения доли дохода от моего бизнеса Анне была бы неправильной по отношению к тебе и моей любимой супруге Берте, твоей матери. Так что полностью рассчитываю на твою сыновнюю преданность, дорогой Николенька, и твое доброе, чуткое сердце. Уверен, что передаю Анну в надежные руки, и мне не придется пожалеть об этом на том свете, откуда, как мне кажется, я смогу видеть вас.

Я не святой, и ничто человеческое мне не чуждо. Мимолетный курортный роман, о котором я легкомысленно забыл, принес мне неожиданный дар, – увы, слишком поздний! Я ухожу, а вы, мои дети, должны радоваться жизни. Пусть ничто не омрачит эту радость, даже моя кончина. Я все повидал, всего вкусил и добился того, о чем мечтал. Я еще не стар, но уже и не молод. Семьдесят два года, отмеренные мне судьбой, это немало. Я много успел, за что безмерно благодарен провидению.

Умоляю, не говори ничего Бетти! Она не заслужила такого подвоха с моей стороны. Вероятно, нет мужа, который был бы кристально чист перед своей избранницей. Не являюсь таковым и я. Бывали случаи и обстоятельства, когда я не мог устоять перед женскими чарами и силой природного влечения. Однако твоя мать – лучшая из женщин! – не заслуживает мук ревности. А она будет страдать, как страдала бы любая жена от измены мужа… впрочем, уже покойного. Смею предположить, что ревность не имеет срока давности. Посему прошу тебя, сын, оградить Бетти от этих столь же болезненных, сколь и бесполезных переживаний.

Раз ты читаешь это мое послание, Николай, значит, я мертв. Теперь я могу с облегчением признаться: ужасное предсказание, что я умру бездетным, сделанное одним рекомендованным мне магом, не сбылось. За что я не устаю благодарить Всевышнего. Исходя из своего опыта, обязан предостеречь тебя от обращений ко всякого рода предсказателям и ясновидцам. Эти самозванцы способны внушить опасную веру в свои лживые пророчества. Человек не стойкий, способный поддаться чужой воле, рискует изломать себе жизнь.

Вот, пожалуй, и все, что я хотел сообщить тебе в последнем послании. Надеюсь, моя просьба отложится у тебя в памяти, сын, и ты исполнишь данное мне обещание.

Письмо это сожги, дабы оно не попало в руки твоей матери и не нанесло ей душевную рану. Мы с ней прожили много лет в любви и согласии, и я никоим образом не желаю огорчать ее».

Внизу листка отдельной припиской был указан адрес Анны Андреевны Ремизовой, которая, судя по вышеизложенному, приходилась мне родной сестрой по отцу.

Я повертел письмо в руках, перечитал его и почесал затылок. Ну и задачка! Выходит, мне предстоит не просто познакомиться с сестрицей, а стать ее попечителем. Интересно, ей что-нибудь известно о моем существовании? Или она находится в том же неведении, в коем до сей поры пребывал и я?

Пожалуй, мне стоит предложить ей перебраться в Москву, и если она согласится, на первое время поселить… Где я ее поселю, черт побери? Сниму для нее квартиру? Закажу гостиничный номер? Приведу к нам домой?

Тогда я вынужден буду придумать какие-то оправдания для матери, чтобы та ничего не заподозрила. При том нет никаких гарантий, что новоиспеченная сестричка не выболтает тайну своего происхождения сразу же по приезде. В конце концов, она не обязана молчать. Правда, я могу поставить ей условие: она держит рот на замке, а я обеспечиваю ее жильем и деньгами…

Мысли каруселью закружились в моей голове. Я отметал вариант за вариантом, пока не выбился из сил.

«Так проблемы не решаются, – заметил второй Нико. – Не ставь телегу впереди лошади, парень. Сначала хотя бы погляди на эту Анну Ремизову, там поймешь, как правильно себя вести с ней».

– Ох-хо-хо! – выдохнул я, гадая, как бы мне изловчиться, чтобы и овцы остались целы, и волки сыты.

О, эти внебрачные дети! Короткая невинная интрижка, мгновение страсти, – и вот, милости прошу, извольте расхлебывать последствия. Недаром пуще всего я боялся этих самых последствий. Поэтому я в свои двадцать восемь лет холост и ни чуточки не жалею об этом. В своих отношениях с женщинами я прежде всего забочусь о том, чтобы ни одну из них не наградить ребенком и тем самым не дать ей повода для шантажа и необоснованных требований. Если уж я решусь иметь детей, то исключительно в законном браке…

«Тпрруу-у! – осадил меня внутренний голос. – Тебя не туда понесло, братец! Какие дети? Какая женитьба? Ты сперва разберись с дровами, которые наломал твой отец!»

Я скомкал злополучное письмо, положил его в серебряную пепельницу и щелкнул зажигалкой. Бумага занялась желтым пламенем, и через минуту от компромата осталась горстка пепла.

– Как будто ничего и не было, – пробормотал я, глядя на невесомый пепел. – Взять и забыть. Поставить точку в глупой сентиментальной истории.

Я оттягивал поездку к сестре, сколько мог. Прошли сорок дней со дня смерти отца, потом еще две недели, и я устыдился своего малодушия. Я даже не сообщил Анне о том, что она осиротела теперь уже окончательно. Я надеялся сделать это лично, а не по телефону. Наверное, я боялся… и как вскоре выяснилось, не зря.

Я оправдывал свое промедление тем, что не имею права оставить матушку одну в ее горе. Она перенесла два сердечных приступа и нуждалась в покое и уходе. К тому же заместитель отца еще не ввел меня полностью в курс дела управления компанией. Я был бы счастлив передать эти полномочия ему, но отец не простил бы мне капитуляции. Я неохотно, со скрипом вникал во все тонкости менеджмента и маркетинга.

Между тем мать понемногу оправлялась, к ней вернулись аппетит и желание жить. Она продолжала оплакивать мужа, но ее слезы стали светлее и мягче, если можно так выразиться. Это уже была горькая печаль, а не душераздирающая трагедия. Кажется, до матери дошли слова Долгова о том, что есть сын, за которого она в ответе.

Я старался вести себя безукоризненно, насколько мог. Хотя меня посещали тревожные мысли, я тщательно скрывал от всех свое беспокойство. Однако не удержался и задал матушке вопрос, который чрезвычайно удивил ее: не замечала ли она чего-нибудь странного или подозрительного в последние предрождественские недели.

– Что ты имеешь в виду? – насторожилась она.

Я промямлил:

– Хочу разобраться в причинах внезапной болезни отца. Не было ли стресса, который спровоцировал недуг?

– Какая теперь разница, Нико? – махнула она рукой. – Мы потеряли его. И нам придется привыкать к этому. И мне, и тебе. До сих пор мы оба жили, как за каменной стеной. А теперь нам надо самим о себе заботиться.

– Папа ведь не жаловался на здоровье?

– Андрей вообще никогда не жаловался, – отрезала она. – Но это не значит, что он был здоров. Семьдесят лет – не двадцать!

– Я понимаю, но…

– Ты меня обвиняешь? – вскинулась мать. – Что я недоглядела? Не заставляла его регулярно проходить медицинские обследования? Тебе отлично известно, отец не любил обращаться к врачам. Он был упрям, как бык, никого не слушал. И вот… доупрямился, – всхлипнула она.

– Успокойся, – примирительно произнес я, беря ее за руку. – Я не ищу виноватых. Я просто пытаюсь выяснить…

– Что выяснить? – перебила она. – Он умер потому, что пришло его время. Так он всегда говорил. Судьбу не обманешь.

– Да я не о том.

– А о чем?

– Ну… понимаешь, как-то все быстро произошло. Новый год, Рождество… ничто не предвещало беды, и вдруг – бац! Может, отец сильно перенервничал?

– Я не помню… – задумалась мать. – Твой отец был очень скрытным. Он считал проявление чувств слабостью, недостойной мужчины. Он не посвящал меня в свои проблемы. Оберегал.

Она прижимала кружевной платочек то к одной щеке, то к другой, промокая слезы. Я ощущал себя коршуном, терзающим голубку. В самом деле, чего я прицепился к матери с вопросами, когда ее рана еще совсем свежа. Неужели нельзя подождать?

«Потом может быть поздно, дружище, – нашептывал мой внутренний голос. – Поздно! Действуй, как подсказывает тебе сердце, и будь что будет!»

– Ты меня прости, ма, – виновато попросил я. – Тебе больно говорить об этом. Но мы должны обсудить все варианты.

Она вздрогнула и посмотрела на меня красными воспаленными глазами.

– Ты что? Какие варианты? Думаешь, его… он…

– Нет, нет, – искренне возразил я, понимая, чего она не решается вымолвить. – Речь не идет об убийстве. Папа умер естественной смертью, в этом никто не сомневается. Но… я должен знать все о его последнем годе. Я был невнимателен к нему, мы почти не говорили о серьезных вещах. Обменивались общими фразами. Доброе утро… спокойной ночи…

– Андрей был постоянно занят, – бросилась она на защиту покойного мужа. – Он работал для нас с тобой, Нико! Чтобы мы ни в чем не нуждались. Нечестно упрекать его теперь, когда он ушел.

– Я не упрекаю, – огорчился я. – Мы любили друг друга, как могли. Я рос разгильдяем и доставлял ему массу хлопот. Он заслуживал лучшего наследника.

Мать промолчала, глядя на портрет отца в траурной рамке. После сорокового дня я предложил ей убрать портрет, но она не соглашалась.

Я тоже молчал, не находя нужных слов. Она первой нарушила затянувшуюся паузу:

– Ты похож на своего отца… такой же упрямый и скрытный.

Я не стал возражать. Тем более, что и упрямство, и скрытность были мне присущи. Я надеялся, эти качества пригодятся в бизнесе. Отцу они по крайней мере не мешали преуспевать.

– Послушай… а ведь было что-то такое, – добавила матушка, наморщив лоб. – Андрюша как-то обмолвился, будто за ним наблюдают.

– Наблюдают?

– Ему казалось, что за ним кто-то наблюдает. Но кто именно… он не мог понять. Это было просто чувство… ощущение, которое его беспокоило на протяжении жизни. Он спросил, что я об этом думаю.

– И что ты ему сказала?

– Я посоветовала ему обратиться к врачу, – смущенно призналась она.

– Ты решила, что он не в своем уме?

Лицо матери, и без того покрытое красными пятнами, побагровело еще больше.

– Давай прекратим этот разговор, – испугался я.

Но теперь она сама хотела объясниться. Ее брови прыгнули вверх, губы задрожали.

– Это могли быть первые признаки паранойи. Разумеется, ничего такого я ему не сказала.

– Но подумала, да?

Она смущенно кивнула, прижимая платочек к носу.

– А что мне было думать? Правда, к врачам отец не пошел, как ты сам понимаешь. И больше у нас разговор об этом не заходил. Это наблюдение, – подчеркнула она, – могло существовать только в воображении Андрюши. Он хронически переутомлялся, не умел отдыхать. Психика не выносит таких нагрузок. Но убедить твоего отца хоть на десять дней отключить телефоны и послать бизнес ко всем чертям, было нереально.

Я рассеянно кивал, думая о сестре. Обещание, данное мной отцу, жгло мне сердце. Наступил момент, когда я понял, что не имею права дальше откладывать знакомство с Анной.

В середине лета я отправился навстречу неизвестности…