Глава 5

Благословенная земля Тосканы^[9], нагретая горячим итальянским солнцем, источала запахи перезревшего винограда и поздних цветов. Флоренция, страстное сердце Тосканы, затихла в преддверии ночи. Отгремела ослепительная рыцарская джостра^[10], триумф отважных, коварных и обольстительных братьев Медичи^[11] – Лоренцо и Джулиано. На флорентийские сады опустилась влажная темнота, полная таинственных звуков. Дивные римские мраморы отражались в освещенных луной бассейнах уснувших фонтанов… Вдоль стены, за которой тянулись могильные кресты и белые надгробия, осторожно пробирались две закутанные в темные плащи фигуры.

– Сюда!

Неизвестные скользнули в проем в стене. В колючих кустах дикой розы были заранее припрятаны орудия труда – две железных кирки и лопата.

– Скорее…

В глухом уголке кладбища двое принялись раскапывать свежую могилу. Тот, что повыше, все время оглядывался; второй, чуть пониже и поплотнее, быстро копал, тяжело дыша. Земля, жирная и рыхлая, поддавалась легко. Показалось завернутое в плотную ткань мертвое тело. Неизвестные взяли его с двух концов и понесли к забору. Тело было тяжелым и отвратительно пахло.

Недалеко от кладбища, в глубине заброшенного сада, стоял мрачный каменный дом с высокой крышей и узкими окнами. Окованная железом дверь открылась с натужным скрипом. Двое в плащах втащили мертвеца в дом, заперлись и придвинули к двери тяжелую дубовую лавку. Только после этого тот, что повыше, зажег медный светильник.

– Манфред, ты проверил окна?

– Да, учитель, – почтительно ответил молодой человек, стройный и широкоплечий. Его красивое лицо имело благородные черты.

Комната с высоким деревянным потолком из грубых балок была почти пуста. У северной стены стоял массивный стол, на который неизвестные положили покойника. У стола в каменной нише теснились склянки с остро пахнущими снадобьями, лежали ножи, пилы и разные железные крючки.

Высокий человек принялся разглядывать мертвеца. Судя по всему, тело принадлежало нищему – мужчине лет сорока, худому и длинному, черноволосому, со смуглой кожей, которая приобрела тусклый серо-зеленый цвет. Глаза трупа ввалились, бескровные губы разъехались, волосы прилипли к обтянутому кожей черепу.

Молодого человека едва не стошнило. С трудом преодолевая спазмы в горле, он подошел, помогая учителю разрезать и снять с трупа одежду, в которой уже копошились черви. Покойников он давно не боялся, но никак не мог превозмочь отвращение к извлеченным из земли трупам. Особенно летом, когда жара, влага и черви быстро делали свое дело.

Манфред старался отвлечься, чтобы тошнота и спазмы в желудке не мешали ему помогать учителю, известному лекарю и астрологу Луиджи. К его услугам прибегали самые богатые и знатные флорентийские семейства – Веспуччи, Торнабуони и даже сами братья Медичи. Искусство врача высоко ценилось, ибо болезнь не признавала различий между благородными сеньорами и простолюдинами. Под ярко сияющим небом Тосканы свирепствовали холера, чума, черная оспа и чахотка. Жизнь становилась призрачной и упоительной, подобной скоротечному сну, готовому прерваться в любой миг. Будет ли завтрашний день? Этого никто не знал.

Луиджи сделал продольный разрез трупа и вытащил скользкие, покрытые гнилостным налетом внутренности. Манфред смотрел на эти отвратительные останки того, что не так давно было человеком, и содрогался…

Память совершенно неожиданно вернула его к блистательной джостре царственных братьев, волшебному видению с развевающимися знаменами из восточного шелка. Отважный Джулиано выступал впереди в ослепительном наряде из серебряной парчи, разукрашенном жемчугом и рубинами. На штандартах^[12] Медичи сияло золотое солнце, символизирующее жар любви, и Минерва^[13] в белоснежном одеянии, вооруженная щитом и копьем, взирала на великолепных всадников. Крупные бриллианты горели на шлемах рыцарей. С увитых цветами и лентами трибун еще жарче светились глаза прекрасных дам, провожающих томными взглядами своих возлюбленных…

Перед Манфредом предстали вытянутые к вискам зеленоватые глаза прекрасной генуэзки Симонетты Веспуччи. Она была в голубом платье, расшитом лилиями, сама такая же бледная, как прозрачный газ на ее хрупкой груди. Ее длинная шея сгибалась от тяжести драгоценного ожерелья, льняные локоны покрывала тончайшая паутинка золотой сеточки. Изредка молодая дама подносила к губам белоснежный кружевной платок. Симонетта была больна, она кашляла, и все чаще на шелковых кружевах платков появлялись зловещие кровавые пятна. Лихорадочный румянец играл на ее нежных щеках, и Джулиано то и дело бросал на нее полные тоски и беспокойства взгляды.

Луиджи почти каждый день посещал в закрытой карете огромный палаццо сеньора Веспуччи – пытался продлить жизнь красавицы, которая висела на волоске. Он, как врач, ясно понимал это. «Прекрасная роза Флоренции» умирала, и ничто не могло ее спасти – ни любовь всесильного Джулиано Медичи, ни несметные богатства ее пожилого супруга, ни красота, данная ей Богом, ни врачебное искусство Луиджи, лучшего среди лучших.

Манфред иногда сопровождал учителя в палаццо Веспуччи, где все, казалось, пахло смертью.

 
Розовый миндаль, благородный лавр и свечи кипарисов,
Залитые солнцем пинии и белые розы,
Загадочные окна дворца и белое лицо дамы в золотой вуали,
Запах магнолий в прохладной тени – и все это… смерть…
 

– Видишь? Этот человек умер от болезни сердца, а вовсе не от теплового удара. О чем ты думаешь? – недовольно прервал Луиджи мысли своего ученика. – Вернись с небес на землю, мой мальчик! Туда ты еще успеешь отправиться, и, возможно, гораздо быстрее, чем надеешься!

Врач обладал скверным характером, постоянно ворчал и выражал недовольство по любому поводу. Угодить ему мог только Манфред, да и то не всегда. Молодому человеку частенько доставалось от желчного и вечно раздраженного учителя. Но все это было пустяком по сравнению с теми знаниями, которыми был буквально напитан Луиджи. Он знал все о звездах, растениях и минералах, умел приготовить действенное снадобье, бальзам, мазь или косметическое средство и охотно обучал этому Манфреда, полюбив его как родного сына.

Богатые родители Манфреда долго не имели детей. Отчаявшись заполучить наследника и продолжателя рода, они обратились к знаменитому прорицателю, который пообещал им рождение мальчика, столь же красивого, сколь умного. Однако при условии, что достигший юного возраста сын станет учеником целителя.

Потерявший надежду иметь наследника отец дал скоропалительный обет. А дальше все пошло как по писаному. Прекрасный ребенок родился точно в срок, указанный прорицателем, и рос здоровым, смышленым мальчиком, превратившись затем в красивого и образованного юношу. Пришла пора выполнить данное обещание. И Манфред, оплакиваемый безутешной матерью, отправился во Флоренцию…

Город поразил его обилием изящных дворцов, фонтанов, площадей, садов и мраморных скульптур. Римские боги отражались в искусственных прудах, овеваемые прохладным ветром, приносящим запах олив и апельсиновых рощ. Солнце придавало розовый оттенок старинным колоннадам и мускулистым телам мраморных Гераклов. По каменным мостовым гарцевали разодетые всадники, проносились, гремя колесами, кареты знатных сеньоров, над площадями переливались медные звоны церковных колоколов.

Густое синее небо лилось сверху, горячее, как раскаленная лазурь. Купол флорентийского собора Санта Мария дель Фьоре парил над крышами домов, превращая изысканный и роскошный город в сказочный мираж, блестящую оправу к самым зловещим и кровавым страницам своей истории. Этот город – «царство вечного праздника», любезный душам всех дерзких мечтателей, храбрых и отважных кондотьеров^[14], знатных патрициев, политиков, проповедников, художников, философов и прекрасных женщин – завораживал сразу и навсегда.

Флоренция любила искусство, воинскую доблесть, ум и золото, золото, золото… Дух легкого и восторженного безумия царил повсюду – под высокими сводами дворцов и в вихре карнавала, на рыцарских состязаниях, дружеских пирушках и в интеллектуальных спорах.

«Счастливы те блаженные духом, которые в своем безумии приятны себе и другим…» – вот кредо флорентийцев.

Манфред с трудом отыскал неприметный и суровый дом Луиджи, притаившийся среди деревьев старого сада. Маленькие окошки были плотно закрыты ставнями, дверь оказалась заперта. Молодой человек долго стучал и совсем отчаялся, когда, наконец, послышался скрип заржавелых петель и на пороге появился молодой мужчина, высокий, крепкого телосложения, с колючим и настороженным взглядом.

Луиджи знал все и обо всем, он был кладезем самых неожиданных сведений, невероятных и чудесных. Манфред, получивший хорошее образование, понятия не имел ни о чем подобном.

Несколько комнат в доме были отведены для производства алхимических опытов, приготовления лекарств и разных других вещей, о которых Манфреду не было известно. На чердаке Луиджи установил подзорную трубу и подолгу запирался там, рассматривая звезды и планеты. По ночам к нему приходили таинственные незнакомцы, желавшие оставаться инкогнито. Они закутывались в темные плащи и надевали на лица плотные маски, нервно оглядывались, заметно трусили и говорили прерывающимся шепотом. Луиджи выслушивал их просьбы и почти никогда не отказывал. В карманах Луиджи всегда звенели золотые монеты, которым он не придавал никакого значения. Он вспоминал о деньгах только тогда, когда надо было покупать еду, одежду или составляющие для лечебных снадобий. В углу каминной залы стоял большой резной сундук из темного дерева, – в нем тоже хранилось золото, которое никто не считал. Манфред и Луиджи просто брали оттуда, сколько требовалось, на свои нужды.

Луиджи научил Манфреда готовить яды, которые в малых дозах исцеляли. Эта грань – порция не убивающая, а исцеляющая, – была настолько тонка, что перейти ее невзначай ничего не стоило. Искусство врача как раз и состояло в умении отмерить дозу, удержавшись на «лезвии бритвы».

Молодой человек впервые увидел цикуту – страшный, не оставляющий следов яд, убивающий безболезненно.

– Сократ^[15] в предсмертные часы не ощущал ничего, кроме холода, – сказал Луиджи, раскладывая на подносе ядовитое растение.

Им оказался болиголов пятнистый: Манфред не раз его видел, играя ребенком в зарослях, которыми покрылся старый ров, некогда окружавший замок его предков, а ныне почти сравнявшийся с землей. Мальчишки рубили страшное растение игрушечными мечами, не подозревая о его тайне.

– Как проявляется действие яда? – спросил Манфред.

– Если человек побледнел, не может глотать и у него постепенно, снизу вверх, отказывают все органы, но сознание ясное, можно подозревать отравление цикутой, – объяснял Луиджи, обычно добавляя от себя еще множество интересного. Например, что лекарство из болиголова готовить нужно, когда растение цветет и у него свежие зеленые листья.

Однажды Луиджи взял с собой Манфреда для сбора цветов болиголова. Место, куда они пришли, оказалось настоящими зарослями ядовитого растения, стволы которого внизу были покрыты отвратительными красными пятнами, напоминающими бурую несвежую кровь. В этом ядовитом лесу, где растения достигали двух метров, резко пахло мышами, от душного чада кружилась голова. Манфреду вдруг стало по-настоящему страшно. Необъяснимая паника нарастала стремительной и тяжелой лавиной. Какое-то время он боролся с ней…

Очнулся ученик уже на поляне. Луиджи поливал ему лоб родниковой водой.

– Ну, как ты?

– Что случилось? – Манфред ничего не понимал.

– Это с непривычки, яду надышался.

Манфред попытался встать, но голова закружилась, желудок свела судорога, и его вырвало.

Цветы и листья болиголова Луиджи насобирал сам, сложил в сумку из бархата, крепко закрыл.

– Вставай, пошли, – сказал он молодому человеку. – Голова кружится?

– Нет…

На самом деле голова болела, сознание мутилось и глаза резало, но признаваться в своей слабости Манфреду не хотелось. Поэтому он поднялся и пошел за Луиджи, удивляясь, как это тому удалось не отравиться ужасным ядовитым чадом.

– Напрасно ты скрываешь свое недомогание. В этом нет ничего позорного.

– Но ведь ты тоже дышал ядовитым воздухом? Почему же на тебя он не оказал никакого действия?

Врач усмехнулся, помолчал, обдумывая ответ.

– Во-первых, я привык. А во-вторых… у меня с ядами особые отношения. Видишь ли, Манфред, – я их понимаю. Поэтому не боюсь. Вот они и бессильны против меня. Своим страхом ты придаешь им силу. Тебя они наверняка отравят насмерть, а я отделаюсь промыванием желудка. – Луиджи засмеялся.

Непонятно было, шутит он или говорит серьезно. Молодой человек решил не расспрашивать больше, чтобы не выглядеть совсем уж глупо. Но Луиджи как будто читал его мысли.

– Знаешь, в чем твоя беда? Гордый ты больно.

– Что ж, это плохо, по-твоему? – обиделся юноша.

– Вулкан гордости тлеет под пеплом бессилия и неудач. Тебе повезло, что ты учишься у меня. Не огорчайся так, я расскажу тебе, как исцеляли розенкрейцеры.

– Кто-кто?

– Потом объясню, – снисходительно похлопал его по плечу Луиджи. Он подошел к огромному дереву и уважительно погладил шершавый, нагретый солнцем ствол. – Посмотри, какой красавец, настоящий Иггдрасиль.

– Что?

– Иггдрасиль – это священный ясень древних кельтов^[16]. Они считали, что дерево хранит силу богатыря. И если повредить дерево, то непобедимый воин станет беспомощным, словно младенец. Здорово придумано, а? Как ты считаешь?

Луиджи улыбался, и Манфред предпочел не отвечать. Учитель смеется над ним. Ну, ничего, он еще пожалеет. Ученик не только впитает все знания своего наставника, но будет намного искуснее его.

Каким образом это произойдет, Манфред пока не представлял себе. Однако он обязательно исполнит обещание, данное в минуту унижения. Наследник богатого и благородного рода был упрям во всем, что касалось его чести.

Врач удовлетворенно хмыкнул, ему пришелся по душе такой подход к делу. Похоже, мальчику полегчало. Он уже способен злиться и принимать ответственные решения. Что ж, неплохо. Пожалуй, из него выйдет толк.