Глава 5

Женщина резко повернулась, и Матвей понял, что не обознался. Это Лариса… По-прежнему привлекательная, стильная, благоухающая китайской магнолией и марокканской розой. Те же тщательно уложенные волосы, те же немыслимые каблуки, тот же перебор с духами…

– Лара? Что ты здесь делаешь?

– Тебя поджидаю, – не растерялась она. – Неужели трудно догадаться?

– Я догадался…

– Тогда не задавай глупых вопросов!

Ее манеры не изменились, как, вероятно, и характер. Она уже не могла обмануть Карелина напускной светскостью. Когда отпадала необходимость в заученном этикете, Лариса становилась особой весьма бесцеремонной, напористой и давала волю своему необузданному темпераменту. Эгоизм – вот что руководило ею. Эгоизм во всем – начиная с денег и заканчивая сексом. В любых обстоятельствах госпожа Калмыкова в первую очередь заботилась о себе и делала это с таким искренним удовольствием, что становилось как-то неловко упрекать ее…

Она откровенно любовалась Матвеем, скользя плотоядным взглядом по его поджарой тренированной фигуре.

– Обожаю мужчин, с которыми можно смело надевать высокие каблуки, – произнесла она, делая шаг навстречу ему. – Рядом с тобой, милый, я не выгляжу каланчой. Это счастье! Какие у тебя мышцы… м-ммм! Угадываются даже под курткой. И на животе ни грамма жира! Не то, что у Калмыкова… Ты не представляешь, каким он стал рыхлым, какой курдюк отрастил… – Брезгливая гримаса пробежала по ее безукоризненно накрашенному лицу; губы, покрытые помадой в тон свитера, скривились. – Скажи, неужели все мужчины к пятидесяти годам становятся импотентами, желчными ворчунами и скрягами?

– Насколько мне известно, Калмыков и смолоду не был половым гигантом…

– А теперь он совершенно не способен удовлетворить женщину!

– Тем более такую, как ты, – усмехнулся Матвей. – Это не каждому по плечу.

– Ну, тебе удавалось…

Она опустила глаза, изображая стыдливость. Чего-чего, а чувства стыда Лариса, пожалуй, сроду не испытывала. Как и любви к ближнему. Людей она рассматривала исключительно сквозь призму пользы, которую они могли принести лично ей.

– Чем обязан твоим визитом? – нахмурился он.

– Хочу поговорить кое о чем…

– Надо было позвонить. Сейчас я не смогу уделить тебе много времени…

– Не узнаю тебя, Карелин, – рассердилась она. – Джентльмены так не поступают! А ты всегда отличался хорошими манерами. Потому-то я и увлеклась тобой. Я ведь тоже разборчива!

– Ладно… садись в машину…

– Пообедаем вместе? – обрадовалась Лариса. – Ты все же не равнодушен ко мне, признайся!

Он галантно открыл перед ней дверцу «Пассата». Салон тут же наполнился ее восторженной болтовней, густым запахом ее духов. Матвей с трудом выдержал полчаса, пока они добирались до диетического ресторана «Грация».

– Здесь отлично кормят, – по пути убеждала его бывшая любовница. – Вкусно и с минимумом калорий!

Они выбрали столик, над которым висел овощной натюрморт, по-видимому, пропагандирующий идею здорового питания. Тощая долговязая официантка принесла им свежевыжатый грейпфрутовый сок. Она обращалась к Ларисе как к постоянной посетительнице.

– Вам как всегда?

Та милостиво кивнула.

– А господин Карелин пока почитает меню…

– Умеешь ты строить из себя барыню, – заметил Матвей, когда девушка отошла. – Что за пошлый снобизм?

– Положение обязывает.

«Какое положение? – едва не вырвалось у него. – Жены Калмыкова? Это даже не титул! Сама-то ты ничегошеньки не достигла в жизни. Пообтерлась в столице при муже-бизнесмене и задираешь нос…»

Он благоразумно промолчал, изучая перечень малокалорийных блюд. Ну и обед ему предстоит! От одних названий аппетит пропал.

– Что ты выбрал?

– Овощное рагу и паровые котлеты из телятины… – уныло пробормотал Матвей. – Терпеть не могу мясо, приготовленное на пару!

– Надо беречь печень и желудок, – назидательно произнесла Лариса. – Калмыков объедается жареным и сладостями и уже довел себя до ручки. Напьется пива, а потом глушит таблетки… У него от этих таблеток весь организм отравлен. Они, наверное, ему на мозги действуют… Лекарства – это яд! Он медленно травит себя… вместо того, чтобы сесть на диету…

Он терпеливо слушал про болезни Калмыкова вплоть до возвращения официантки. Лариса наконец замолчала, занявшись едой. Она мгновенно преобразилась, вспомнив о правилах хорошего тона. С нее можно было брать пример изящного обращения со столовыми приборами.

Матвей ломал голову – зачем она притащила его сюда. Как пить дать, соскучилась и решила снова возобновить отношения. Интимные, разумеется. Время от времени она предпринимала такие попытки. Интересно, какой предлог для встречи Лариса заготовила на сей раз?

– Мне нужна твоя помощь, – заявила она, ковыряя вилкой фаршированную свеклу. – Надеюсь, ты не откажешь… по старой памяти… Нам ведь было хорошо вдвоем?

– Что случилось?

– Меня беспокоит Калмыков… с ним творится нечто… невообразимое…

– Опять подозреваешь его в маниакальной страсти к убийствам? Помнится, твои прежние страхи оказались совершенно необоснованными. По-моему, все гораздо проще. Калмыков переживает переломный период, это бывает в жизни каждого мужчины, достигшего полувекового рубежа. У него ломка… нервы обострены, здоровье оставляет желать лучшего, бизнес требует сил, а они уже не те, что раньше.

– У него появилась любовница! – глаза Ларисы расширились и потемнели.

Матвей рассмеялся:

– Вот удивила. Что тут особенного? Ты себе тоже не отказываешь в любовных приключениях.

– Ты не понимаешь! Калмыков не способен к сексу! Абсолютно!

* * *

Между тем Астра все еще прогуливалась по Ботаническому саду в обществе Алевтины Долгушиной…

– Почему же вы сразу не отказались от услуг той женщины, если она вам не понравилась?

– Я боялась провалить задание шефа, – призналась чернявая бухгалтерша. – Без Бабы Яги было не обойтись! Где искать замену? Да и поздно… До вечеринки оставались считанные дни.

– Подошли бы к этой вашей Марине, навели бы справки о даме под вуалью. Кто в наше время носит вуаль?

– Я спрашивала у нее, – оправдывалась Долгушина. – Марина разозлилась и обозвала меня неблагодарной. Мол, поступай как хочешь! Раз тебе не подходит моя приятельница, сама играй Бабу Ягу! Я ее спрашиваю: «Что у нее за имя такое, Донна Луна?» А она говорит, что сейчас модно заковыристые сценические псевдонимы придумывать: чем нелепее, тем круче. И одеваться чудаковато тоже модно. Артисты не терпят обыденности, тривиальности – как в одежде, так и в поведении. Они-де живут по другим канонам! Богема!

– Вообще-то да…

– Ну, я все взвесила… и рискнула доверить роль этой Донне Луне. Разве у меня был выбор? Не самой же переодеваться в лохмотья и цеплять на голову косматый седой парик? – она обратила на Астру свои большие глаза, обрамленные смоляными ресницами, и притворно вздохнула. – Посудите, что мне оставалось делать?

– Действительно, положение безвыходное, – иронически усмехнулась та.

– Я же и помыслить не могла, чем все кончится!

– Значит, вы безоговорочно связываете смерть своего шефа с выступлением Донны Луны… вернее, с ее гипнотическим воздействием?

– А с чем мне еще связывать внезапную болезнь и кончину молодого, полного сил человека? Если это не так, я хотя бы успокоюсь! Жить под бременем вины жутко тяжело…

При всей выразительной мимике и скорбной интонации Долгушина не походила на истерзанную чувством вины женщину.

– От меня-то что требуется? – не выдержала Астра. – Установить истинную причину смерти господина Тетерина? Вывести Донну Луну на чистую воду? Или, напротив, реабилитировать ее, а, следовательно, и вас?

– Найдите эту… ведьму! Не испарилась же она, в самом деле?

Мимо них торопливо прошла молодая пара – парень и девчонка в джинсах, в ярких курточках и бейсболках. Бухгалтерша замолчала, провожая их настороженным взглядом.

– Вы кого-то боитесь?

– Вы бы на моем месте тоже боялись! – выпалила Долгушина. – Мне повсюду мерещится черная тень этой Донны Луны, которая крадется за мной…

– Скажите, тогда, во время представления, вы где находились? В зале?

– Ясно, что в зале. Сидела за столиком, как и все. Рядом с Тетериным… покойным… Только поближе к сцене. Я ужасно переживала за артистов, из-за того, как они выступят, как шеф отреагирует.

– Что вы называете сценой?

– Специальный помост, предназначенный для таких случаев. Иногда мы приглашаем на вечеринки музыкантов, и они там устанавливают свою аппаратуру, инструменты…

– Понятно. Донна Луна подошла к краю помоста, когда произносила те слова?

– Да, к самому краю, и встала как раз напротив Тетерина… То есть она сознательно его выбрала мишенью для… для колдовства!

– Гипноз – не колдовство. Если это был гипноз.

Смуглое лицо Долгушиной покрылось красными пятнами. Она отпрянула и с возмущением произнесла:

– Вы меня за идиотку принимаете? По-вашему, я тут комедию ломаю? Между прочим, Баба Яга отлично вошла в роль, она будто саму себя играла! У меня мороз по коже пошел, когда она затянула: «Смотри на меня неотрывно…» Между прочим, я посмотрела… Если хотите знать, я глаз не могла оторвать от ее черных зрачков! Маска сверкала, у меня слезы текли градом, а я все смотрела и смотрела… Как вы думаете, на меня ее ворожба тоже… могла подействовать?

– Но вы же до сих пор живы, – улыбнулась Астра. – Когда была вечеринка?

– Две недели назад… Мало ли что? На всех гипноз влияет по-разному… На одних сразу, на других позже…

Теперь она волновалась по-настоящему, Астра это почувствовала.

– Хорошо, я попробую отыскать эту Донну Луну. Но мои услуги стоят дорого.

Ей хотелось проверить, сколько денег готова истратить бухгалтерша фирмы «Маркон» на частное расследование. Судя по внешнему виду, она не богата. Хотя… внешний вид бывает обманчив.

– Я заплачу, – уверенно заявила смуглая дама. – Сколько скажете. У меня есть сбережения. Если я умру, деньги мне не понадобятся…

Глава 6

Москва. Август 1917 года

Ольшевский купил эти письма на Кузнецком у махонькой сгорбленной старушки. Его не заинтересовала шкатулка из темного дерева, похожая на сундучок, которую она держала в руках. Скользнул взглядом и отвернулся. Старушка робко тронула его за рукав.

– Возьмите, сударь… мне больше нечего продавать…

Она казалась такой несчастной, неприкаянной, что он ощутил угрызения совести.

– Сколько? – спросил он, кивая на сундучок.

Старушка назвала сумму. Ольшевский прикинул, хватит ли на книги, и полез в карман. Хорошие манеры, как, впрочем, и многое другое, отошли в прошлое. Он был ученым, знал несколько языков, писал труды по германской филологии. Кому теперь все это нужно? Нынче все германское стало, мягко говоря, непопулярным. За одно упоминание об этих познаниях его запросто побить могут.

Затяжная война на Западном фронте обозлила людей. Сотни калек возвращались из госпиталей и просили милостыню на церковных папертях. Армия роптала… Народ, подстрекаемый революционерами, устраивал митинги и забастовки. Повсюду стало неспокойно. Из северной столицы приходили тревожные вести. Фабрики и заводы останавливались. Деньги обесценились, продовольствия не хватало… Участились грабежи и случаи разбойных нападений на граждан. Надвигалась тяжелая голодная зима. Никто не знал, что будет дальше…

– Спасибо, сударь, – прослезилась старушка, пряча деньги за пазуху поношенной кофты. – Дай вам Бог удачи!

В том, что она пожелала ему не здоровья, а удачи, чувствовалась всеобщая неуверенность в завтрашнем дне. Ольшевский не хотел брать сундучок.

– Не надо… оставьте себе…

– Что вы, что вы! Нельзя… Мне уж на тот свет пора, а они должны жить…

– Кто «они»?

– Письма…

– Ведь вам жаль с ними расставаться, – он отвел ее руки, сжимающие шкатулку. – А мне чужие письма ни к чему. Я просто рад помочь… Простите…

– Вы должны их взять, – настаивала она. – Я даже не знаю, кому они адресованы. Возможно, они найдут того, кому предназначались…

– Мне, право, неловко будет читать чужую переписку, – отнекивался он.

– Они развлекали меня долгими годами одиночества… они заслуживают внимания, поверьте!

В ее голосе прозвучали нотки мольбы, и он сдался:

– Хорошо, давайте.

Старушка просияла. Ольшевский готов был поклясться, что судьба писем волновала ее куда сильнее, чем собственная. Испытывая странное чувство вины перед ней, он поспешил скрыться в толпе. Держа сундучок под мышкой, он пробирался между торговцев. Нашел задешево нужные словари, и, довольный, вернулся домой, где его ждала работа.

– Надобно чем-то заниматься, чтобы не сойти с ума, – говорил его сосед, доктор Варгушев. – Вот я, старик, а добровольно хожу в больницу, пользую раненых. Хотя мог бы давно уехать к сестре в Крым. Она звала. У нее там морской воздух, персики, виноградник во дворе. Делал бы вино – и в ус бы не дул. Однако не то нынче время! Опасное! Подует вражий ветер, всех сметет… и нас с вами в том числе…

Что именно Варгушев подразумевал под «вражьим ветром», он не уточнял. Так он называл неведомую и грозную силу, которая клокотала не только на фронте, в жестоких кровопролитных сражениях, но и в тылу. Император отрекся от престола. Вековые устои государства Российского вдруг поколебались, привычный порядок сменился хаосом. В Петрограде положение Временного правительства было шатким. Многие предусмотрительные люди переводили капиталы за границу, иные пустились прожигать жизнь, словно не видели впереди никакой перспективы. В среде интеллигенции царило брожение. У всех на устах было заветное и пугающее слово – «революция»…

– Вы бумажный червь, Ольшевский, – добродушно критиковал его доктор. – Скрипите пером, когда надо браться за оружие!

– Я не годен к военной службе… у меня слабые легкие…

– А вас никто не агитирует идти воевать. Но как вы собираетесь дать отпор в случае нападения грабителей? Давеча квартиру купца Филатьева, который верхний этаж снимает над нами, обчистили. Обобрали до нитки! Вы небось не слышали?

– Меня дома не было. Я в библиотеку ходил…

– В библиотеку! – смешно выкатывал глаза Варгушев. – Вы чудак, ей-богу! Не от мира сего. Вокруг земля горит, а он по библиотекам шастает. Неужто библиотеки еще открыты?

– Представьте, да! Не все… – справедливости ради добавил Ольшевский. – Я свой труд хочу закончить.

Доктор хрипло смеялся, его смех был похож на кашель.

– Не обижайтесь, милый вы мой, – вытирая выступившие слезы, извинялся он. – Вы правильно делаете. Лучше не думать о том, что творится на улицах. Армию объявили свободной, преступников выпустили из тюрем… город наводнен дезертирами и уголовниками. Они, между прочим, вооружены… Мне-то бояться нечего, я свое пожил. А что будет со всеми вами?..

Он долго, с наслаждением живописал грядущие ужасы. Ольшевский только делал вид, что слушает. В сущности, Варгушев был прав, но что толку в правильном диагнозе, если нет средства излечить болезнь?

Отделавшись от разговорчивого соседа, Ольшевский запирался у себя и всецело предавался германской филологии.

В этот раз он начал не с книг, а со шкатулки, которую всучила ему старушка. В нем внезапно проснулся дух исследователя. Он водрузил приобретение на стол и поднял крышку…

Каково же было его удивление, когда он прикинул примерный возраст писем. Не меньше двухсот лет… Где, каким образом хранились они? Как уцелели? Кем были написаны? А главное – кому?