– Беги… – вспомнила она его безумный, дрожащий шепот, горячечный блеск глаз. – Прячься… Если меня не станет, ты окажешься один на один с ними… Никому не говори, где ты, куда едешь… Исчезни, не оставляя следов. Иначе…

Тогда Нина уже ощущала страх, но думала, что это безумие Корнилина так опасно влияет на нее. Он оказался прав, предсказывая свою смерть. Пожалуй, даже лесное озеро тут ни при чем. Все началось гораздо раньше, когда у Артура вдруг появились все эти видения, которые он переносил на свои полотна с такой гениальностью, что хотелось плакать и одновременно таять от восхищения и восторга.

Нина вспомнила, как художник лежал мертвый в своей мастерской, усыпанной осколками гипсовых масок и глиняных кувшинов, среди разбросанных холстов, красок и кистей, – такой одинокий, отрешенный уже от этого мира, в котором так и остался никем до конца не понятым, – даже ею, женщиной, которую любил. Слезы потекли по ее побледневшему лицу. С улицы доносился запах дыма из печных и каминных труб, слабый, едва слышный бой ритуальных барабанов; завывал ветер, в стекла стучала ледяная крошка.

– О Господи, Господи! – взмолилась Нина. – Почему все это происходит со мной? Как я оказалась совсем одна, в чужой стране, где все чужое и все чужие? Где никому нет дела ни до меня, ни до моего горя, ни до Артура? Его картины представляют коммерческий интерес, только и всего. Деньги! Вот идол, которому поклоняются все эти люди. Напрасно я приехала сюда.

Она вспомнила свое паническое бегство из Харькова, брошенный дом, где умер Корнилин, их старую, густо заросшую акацией улочку, ромашки во дворе… Она почувствовала себя такой обессиленной, словно жизнь начала вытекать из нее по капле, когда Артура не стало, и вот теперь она пытается удержаться на краю обрыва, а последние жизненные силы угасают, и с этим ничего нельзя сделать.

Нина присела на высокую деревянную кровать, всю изукрашенную старинной бретонской резьбой, и устало вздохнула.

Она была искусствоведом, и у нее загорелись глаза, когда она впервые вошла в этот дом, больше похожий на музей быта позапрошлого века, – теперь же все это показалось ей таким далеким, неважным и даже, пожалуй, пустым. Гораздо интереснее для нее сейчас были бы люди, которые здесь обитали, переживая драму жизни, любили, надеялись, мечтали… Куда все это ушло? Уходит человек и уносит с собой всю свою вселенную, великую и неповторимую, как загадочная далекая Звезда. Если бы знать, на каком небосклоне она загорится вновь!

Тогда, убегая из Харькова, она, объятая страхом, уехала в Кострому, где гостила у тетки, но долго там не задержалась. Гонимая неведомой опасностью, Нина переезжала с места на место, меняла города и небольшие поселки русской глубинки, пока, наконец не остановилась в крохотном рыбацком селении близ озера Хандога, затерянного на необъятных просторах Архангельской области.

Дома рыбаков стояли у самого берега. В пустых дворах сушились сети, под навесами лежали дрова, почерневшие от сырости. Вдалеке виднелся еловый лес. Озеро было огромное и неприветливое, ветер гнал над ним низкие серые тучи, свинцовые волны кое-где закручивались барашками. На деревянных мостках женщины полоскали белье в ледяной воде.

Нина ходила в лес по грибы и по ягоды вместе с Катериной, у которой она снимала комнату в деревянном рубленом доме, сухом и теплом, полном запаха лампадного масла и хлеба, который в поселке каждая хозяйка пекла сама. В большой горнице висели темные старые иконы в серебряных окладах, под ними горели лампадки, под потолком сохли пучки трав. На выскобленном добела деревянном столе стоял выпеченный с утра хлеб, накрытый чистыми полотенцами, кувшины с моченой брусникой и клюквой, пироги с рыбой. Муж Катерины уходил на охоту и пропадал неделями, женщинам было некуда девать время, и они переговорили обо всем, что приходило в голову.

Говорила, в основном, Катерина, – о том, как ей надоело одно и то же: лес, озеро, несколько домов на берегу, жареная рыба на обед и ужин, соленые грибы, клюква, стук дождя по крыше, зимой снег по пояс, мороженое мясо, нескончаемые метели и бледное студеное небо. А Нине все нравилось. Грибы собирать было одно удовольствие – присядешь на корточки, и, не вставая, наберешь целое ведро волнушек или оранжевых подосиновиков. Ножки Катерина велела не брать, – только шляпки. Вернувшись домой, женщины растапливали баню, мылись, жарили на большой сковороде грибы, пили чай с медом диких пчел. Спали на высоких жарких перинах, застеленных вышитыми крестом простынями.

– Это еще мое свадебное приданое, – говорила Катерина. – Свекровь покойная вышивала. Красиво?

Нина соглашалась. Северная вышивка поражала ее своей простотой и изысканным вкусом. Она уговорила Катерину показать ей содержимое сундуков, и они часами перебирали и рассматривали пододеяльники, наволочки, передники, старинные юбки, кофты из тонкого отбеленного полотна, головные повязки. Сундуки пахли нафталином и можжевельником, и напоминали Нине детство. Все это было ново и замечательно, – и огромное суровое озеро, и большие смоленые лодки на берегу, и неспешный северный говор, и одинокое житье, и рубленая баня во дворе, и огромная русская печь, в которой Катерина варила уху из рыбы, картошку и пекла пироги. Вместо кастрюль у нее были закопченные казаны, которые она таскала из печки ухватом. Такое Нина видела только в кино, и не переставала удивляться, как по-старинному не торопясь, основательно и спокойно живут еще на земле люди. Она тоже успокаивалась, приходила в себя. Где-то далеко, за необозримыми далями и непроходимыми лесами остались городская суета, сутолока, шум, волнения и тревоги. И даже неведомая опасность словно отступила, стала постепенно забываться.

По утрам Нина ходила к колодцу. Бледный рассвет стыл над оловянными водами Хандоги. Пожухлая трава покрывалась седой изморосью, в пустынных палисадниках гулял ветер. Казалось, на тысячи километров вокруг нет ни души. Былые страхи чудились нервным кошмаром, который ушел и не вернется. Невозможно было себе представить, что кто-то может добраться сюда, на край земли, чтобы расправиться с ней так же, как расправились с Артуром. Неизвестные враги остались так далеко, что стали почти сном. Таинственный «черный человек», – проклятие гения, – тоже превратился в призрака, рожденного больным воображением сначала художника, а потом и ее, Нины. А может, и в самом деле, она все это выдумала?

Она вспомнила, как прощалась с опустевшим харьковским домом, бродя по комнатам, все еще хранящим запахи масляных красок и индийских благовоний, которые любил Артур. Слабый аромат сандала заставил ее задуматься. У Корнилина был потайной ящичек в изголовье кровати, который был его причудой, одной из его экстравагантных странностей и капризов. В этом ящичке он хранил большой ларец из сандалового дерева, покрытый изумительно красивой резьбой. Артур никогда ни при ком не открывал ларца, и Нина не знала, что он там хранил. Она и не интересовалась. Ей хватало забот и хлопот, к тому же Корнилин терпеть не мог расспросов, и говорил что-то только тогда, когда сам считал нужным. Нина привыкла к этому и не приставала по пустякам. А когда он умер, мысль о ящичке и ларце просто не пришла ей в голову. Сразу столько навалилось, – горе, страх, похороны, распродажа имущества… Массивная деревянная кровать, сделанная на заказ, по эскизам художника, так и не продалась. Никто не пожелал ее приобрести. Она казалась неуклюжей и излишне громоздкой.

– К счастью? – спросила себя Нина, входя в спальню.

Пахло пылью и валериановыми каплями. Здесь она расчесывалась, готовясь ко сну, в ту самую ночь, когда Артура не стало. Нина чувствовала себя виноватой, что сердце не подсказало ей, какая их ожидает беда. Ничего не подозревая, она легла и уснула. Ужасно…

Кровать стояла одинокая, без матраца и горы пуховых подушек, разоренная, ставшая ненужной. Нина ощутила, как сильно забилось сердце. Она подошла к изголовью, увенчанному высокой деревянной спинкой, и нащупала внизу планку с пружиной. Механизм оказался исправным, и потайной ящичек выдвинулся быстро и бесшумно. У нее перехватило дыхание, когда она увидела сандаловый ларец, целый и невредимый. Никому не пришло в голову искать его здесь. Даже она сама совершенно о нем забыла. Неужели, это Артур подсказал ей? Он всегда говорил, что между ними существует незримая связь, которую ничто разорвать не в силах, даже смерть.

Сандаловый ларец, – это единственное, что Нина взяла с собой, кроме документов и денег, пускаясь в свое непредсказуемое путешествие. Только в Костроме, у двоюродной тетки, закрывшись вечером в комнате, она открыла ларец. Руки дрожали, а по лицу текли слезы. В ларце оказались дневники Артура, – несколько толстых тетрадей в кожаных обложках. Корнилин любил все необычное, дорогое и красивое.

Нина вздохнула и закрыла ларец, – она поняла, что пока не в силах сделать это: открыть тетради и прочитать то, что в них написано. Просто не в силах. Она не может. Ей вдруг захотелось уехать еще дальше на север, исчезнуть, затеряться в глухой российской глубинке. Следующим утром она отправилась на вокзал и села в поезд, оставив тетке поручение ходить на почту и проверять, нет ли чего на ее фамилию «до востребования». Нина ждала сообщения от маклера по поводу продажи дома: ей были нужны деньги. Неизвестно, сколько времени придется прятаться. Сначала она хотела использовать киевский главпочтамт, но потом передумала. Кострома дальше, у тетки другая фамилия, – не Корнилина, а Елизарова. Так безопаснее. Нина записала теткин телефон и сказала, что сама будет звонить. Если придет сообщение от маклера, она скажет, что делать дальше. Тетка мелко кивала седой головой, щурилась и плакала. Она была совершенно одинокая, а Нина, ее единственная родня, хоть и дальняя, уезжает, не оставляя адреса. Даже проводить не разрешает. Что нынче за молодежь?

Нина ехала все дальше и дальше в сторону диких хвойных лесов и Белого моря, – за окнами вагона тянулись почерневшие штабеля бревен, редкие поселки, бесконечная полоса темных вековых елей. На глухой, затерянной в лесах станции, она вышла. Дальше поехала на автобусе, не зная точно, куда, зачем. Так она добралась до Хандоги.

Здесь, у Катерины в доме, она остановилась на время. На сколько? Бог знает! Нина решила полагаться на свою интуицию и шестое чувство. Теперь пусть они ей подсказывают, как жить, что делать.

Однообразная, как рябь на озере, жизнь в рыбацком поселке, безлюдье, невероятные глушь и тишина, вернули Нине душевное равновесие. Она решила взяться за дневники Артура.

Почерк у художника был неразборчивый, а в этих тетрадях – особенно. Как будто Корнилин писал их то ли в темноте, то ли в подпитии, то ли спросонья… ни слова не разберешь! Уж на что Нина умела догадываться, что означают каракули ее супруга, но тут и она стала в тупик. Прочтение записей оказалось делом кропотливым и медленным. К тому же Нина старалась это делать только оставаясь в доме одна, когда муж Катерины уходил на охоту, а она сама уезжала в соседний поселок к сестре. Тогда Нина запирала двери, зажигала какую-то довоенную настольную лампу и садилась разбирать записи в тетрадях. То, что удалось прочесть, она переписывала наново, и так постепенно, страничка за страничкой, дело продвигалось.

Сентябрь моросил дождями, унылыми и нескончаемыми. Госпожа Корнилина заскучала и в один из ненастных, каких-то сизых промозглых дней, напросилась с Катериной в гости к ее сестре. Этот другой поселок оказался побольше, – в нем было дворов двадцать, и, самое главное, – имелись почта и телефон.

Сестра Катерины угощала их жареной рыбой, пышными пирогами с брусникой, горячим чаем. От бани Нина отказалась, решила прогуляться. Стояла светлая холодная ночь, в пустых дворах брехали собаки. Госпожа Корнилина зашла на почту и позвонила в Кострому. Дрожащим от волнения и обиды голосом тетка Елизарова сообщила ей, что «до востребования» пришли деньги, довольно приличная сумма, и письмо.

– Это от маклера, – догадалась Нина, и у нее от волнения перехватило горло. – Почему я испугалась? Ведь все хорошо, все идет, как должно было быть, как я сама задумала! Почему забытое уже беспокойство шевельнулось вновь?

– Почему не звонишь, ведь обещалась, – причитала тетка. – Я совсем одна, помирать скоро буду. Приезжай…

– Обязательно, только не сейчас, – машинально ответила Нина, напряженно думая о своем: как поступить?

– Обманешь ведь, знаю… – заплакала тетка. – С деньгами-то чего делать? Выслать тебе, что ли?

– Вышли, пожалуйста, вместе с письмом. – И Нина продиктовала адрес поселка.

В эту ночь она так и не смогла заснуть. Притихший, но не покинувший ее страх, вновь завладел ею. Беспричинная нервозность вызвала сердцебиение и головную боль. Нина забросила записи Артура, она ничего не могла делать, – только сидела у окна, смотрела на озеро, на черный лес в дымке дождя, и ждала.

– Ты, чай, не заболела? – спрашивала ее Катерина, заглядывая в побледневшее лицо гостьи. – Прямо сама не своя стала! Я тебе травы заварю, выпьешь на ночь.

Нина послушно пила, но болезненная тревога не проходила. В начале октября пришли деньги и письмо. Маклер сообщал, что дом продан, и что он посылает еще письмо из Франции. Всю остальную корреспонденцию, пришедшую на его имя для Нины Корнилиной, он выбросил, как она и велела, а это решил все-таки послать. Вдруг, что-то важное?! Франция все-таки, Европа! Может, премия какая-нибудь Артуру? Мало ли…

Нина распечатала конверт, думая о том, что она ни слова не понимает по-французски, – но письмо оказалось на русском языке. Нину Корнилину приглашают владельцы парижской галереи, которые хотят устроить выставку картин ее мужа, составленную из работ, хранящихся в частных коллекциях. Они предлагают мадам Корнилиной представлять на выставке творчество Артура Корнилина, прочитать несколько лекций по искусствоведению и написать в художественный журнал статью о жизни ее гениального супруга. Французские ценители искусства с нетерпением ждут мадам Корнилину в Париже. Виза и необходимые документы будут готовы. В Москве могут возникнуть небольшие формальности, которые ей поможет уладить чиновник из посольства, с которым есть договоренность.

Франция! Лувр! Версаль! Лазурный берег! Виноградники Лангедока! Шампань и Прованс! Марсель, Бордо и Альпийские курорты! Эти названия музыкой зазвучали в голове Нины. Она с детства мечтала побывать во Франции, завидовала Сергею Горскому, и вот…ее мечты сбываются! Ее приглашают в Париж! Обещают интересную работу, деньги, путешествия по этой прекрасной стране…Она не стала колебаться. Тем более, что Франция еще более надежное укрытие, чем озеро Хандога. Уж туда точно не доберутся недоброжелатели Артура, там она будет в полной безопасности!

Ночью Нине снились высокотравные альпийские луга, заснеженные горные вершины, Монблан, лыжники, освещенные солнцем, Елисейские поля, сад Тюильри и напоследок – цветущие на морском берегу магнолии…