Мы с Джоном постепенно влюблялись друг в друга заново. Я каждое утро проводила аутотренинг: это мой муж, я его люблю. И каждый день я пыталась найти в нем то хорошее, за что я могла его полюбить. Надо сказать, мне это удавалось. Да и за что его было не любить? Он был на самом деле очень мил, к тому же красив. Темные, почти черные волосы слегка падали ему на лоб, когда он о чем- то с воодушевлением рассказывал, тогда он нетерпеливо поправлял их рукой. Этот жест мне уже снился, он казался мне отчаянно родным.

Синие- пресиние глаза всегда лучились дружелюбием, а длинные ресницы почти смыкались и бросали густые тени, когда он смеялся, запрокидывая назад породистую голову. Мне нравились его губы, достаточно мужественные и четко очерченные, но в тоже время такие мягкие. Меня уже не один раз подмывало прикоснуться к ним губами, и я ловила себя на мысли, что слишком часто смотрю на них, а не ему в глаза, когда он со мной разговаривает. Он был высоким и мускулистым, но не громоздким, двигался изящно и с достоинством, и был бесконечно обаятелен. Я начинала понимать, что не смогу прожить без него и дня, и осознавала, что, скорее всего, это была моя инициатива, бегом бежать в церковь. Такое обожание вызывало у меня легкое недоумение, но я с ним быстро справилась, успокоив себя тем, что мы все равно уже женаты, значит, он меня тоже любит, и мне не надо прятать своих чувств.

Со временем встал вопрос перед нами обоими: что нам делать дальше? Меня собирались выписывать. Джон все это время жил в доме нашего врача, но разместить там нас двоих было невозможно, да и неудобно с моральной точки зрения. Три тысячи ушли на оплату моего лечения. Я, правда, не очень- то забивала себе всем этим голову. Мой муж (как странно это звучит, когда ты не помнишь ни венчания, ни фаты, ни звона свадебных колоколов) производил впечатление настоящего мужчины, я полностью полагалась на него. Была уверена, что он что- нибудь обязательно придумает. И он полностью оправдал мои ожидания.

За день до моей выписки, он пришел ко мне с торжествующим лицом, держа руки за спиной. Он не мог скрыть лукавой улыбки, его губы подрагивали, а озорные глаза блестели.

– В какой руке?

Я сделала вид, что задумалась, хотя мне было абсолютно фиолетово, в какой руке и что именно. Я доверяла ему полностью, и что бы он там для меня ни приготовил, я приму это с радостью. Наконец, я подняла руку и показала куда- то за его спину.

– Угадала!

И он протянул мне на ладони старый, потертый ключик.

– Я снял для нас с тобой квартиру. И еще деньги от зарплаты остались, завтра же пойдем с тобой по магазинам, оденем тебя с ног до головы. Ты у меня будешь как куколка.

Вот- вот, именно как куколка. С фарфоровой пустой головенкой и зеленющими глазами. Я буду хлопать ими и говорить «Мама!», когда меня опрокинут на спинку. А если положат на животик – буду орать благим матом и просить каши. Вот и все мое содержательное существование. А что я еще должна делать? Я ничего не умею!

И я всерьез задумалась о том, что я буду делать в этой нашей маленькой квартирке. Интересно, хотя бы готовить- то я могу? Или буду сидеть дома бесполезной тумбочкой и ждать с работы моего красавца, накидываясь на него каждый вечер с ревнивыми вопросами: «Где был? С кем? Что делал? Когда ушел?» и далее до бесконечности…

Из невеселых мыслей меня вывел голос Джона, который расписывал акварельными красками заманчивые картины нашей будущей жизни. Как же все- таки хорошо, что он у меня есть. И на следующий день, переодевшись в выстиранные и отутюженные вещи, которые были на мне в момент аварии, я зашла попрощаться с доктором Гаррисоном, с которым, можно сказать, практически сроднилась за это время.

Он дал мне строгое напутствие:

– Обязательно раз в неделю приходите ко мне на осмотр, будем следить за возвращением к Вам памяти. И не смотрите на меня так скептически, Вы обязательно все вспомните, дайте себе время. Да, и не забывайте, что Вам нужно какое- то время будет пить успокоительные, чтобы смягчить отдаленные последствия сотрясения мозга и комы. Иначе последствия могут быть необратимы, возможно перерождение личности.

И вот после таких утешительных слов, мы с Джоном спустились вниз, и вышли на улицу. Вернее, вышел он, а меня выкатила на кресле- каталке молчаливая медсестра. Оказавшись на крыльце, я встала, опершись на руку моего мужа, сестричка быстро попрощалась, и автоматическая стеклянная дверь поглотила ее вместе с креслом для инвалидов.

Некоторое время мы стояли на ступеньках, я дышала и пожирала взглядом внешний мир, от которого я так давно была отлучена. Разочарованию моему не было предела. Теплый ветер дул мне прямо в лицо, по обеим сторонам аллеи, ведущей от больницы к дороге, стояли высокие пальмы, которые нежно шелестели разлапистыми стрельчатыми листьями. На ветру их ветви раскачивались, как опахала, разгоняя ленивый воздух.

Там, где заканчивался импровизированный садик из нескольких кустов роз, вокруг которых змеились черные шланги системы полива, начинался бесконечный песок. Беловато- серый, он дышал одиночеством и тоской, я зябко поежилась.

– Тебе холодно?

– Мне бездомно…

Подъехало белое такси, и мы, не торопясь, отправились в наше гнездышко на самой окраине города. Как муж и жена, которые поклялись быть вместе и в горе, и в радости.

10.

1 ноября 1998 года.

Дом производил удручающее впечатление. Он стоял на узкой улочке, сжатый с двух сторон другим такими же уродцами, один повыше, другой пониже. Стены из темно- красного кирпича навевали тоску и уныние. А для меня и вовсе выглядели зловеще, как зловещим для меня был сам красный цвет. Лестница была грязной, обшарпанные перила кое- где были ободраны до железного основания, видимо дерево пустили на костры. И запах стоял соответствующий.

Джон старался не смотреть на меня, опасаясь выражения моих глаз. Я сжала губы, пытаясь не расплакаться. Молча мы поднялись на четвертый этаж.

Не менее удручающе выглядела и сама квартира: маленькая, с одной спальней и гостиной, которая служила одновременно и столовой. Все было выкрашено в какой- то незапоминающийся, серый цвет, везде лежала печать запустения и бедности.

Пока Джон ставил чайник и заваривал чай, я бродила по комнатам, переставляя с места на место стулья и перекладывая подушки на диване. У меня в голове не укладывалось, что это – мой дом. Я воспринимала себя иначе, более независимой, привыкшей к уюту и благополучию.

Так же молча мы пили чай с сухариками. Больше ничего не было. Он все понимал, мой муж. Только изредка он смотрел на меня с ободряющей улыбкой, как бы напоминая: «Ну, где же твой оптимизм, кузнечик? Мы выплывем, ты же знаешь. Иначе и быть не может». И я верила ему. Верила без слов. Это был мой муж. Это было самое главное, что могло случиться в моей жизни. У меня был рядом любимый человек, и одно это стоило того, чтобы улыбаться.

И я улыбнулась ему в ответ, а через пять минут мы уже смеялись. Над собой и убожеством нашего райского гнездышка, над соседями и смешным рыжим котом на соседнем окошке.

Ну и что, что сейчас здесь мрачно и неуютно. Я все приберу, избавлюсь от пыли, уж это- то я смогу сделать, я чувствовала. Расставлю на подоконниках маленькие горшочки с разноцветными фиалками, постелю красивые салфеточки, и белоснежной крахмальной скатертью покрою стол. Я превращу эту халупу в самое сладкое гнездышко из всех, что вы когда- нибудь видели. Я смогу.

Было тепло, в Калифорнии всегда тепло, я начинала постепенно к этому привыкать. Мне захотелось на улицу, я так долго сидела взаперти, что немедленно, сию же минуту, мне надо было оказаться на свежем воздухе.

И мы пошли за покупками. Прохожие с интересом поглядывали на нас, в их глазах явственно читалось восхищение: «Какая красивая пара! А как заботливо он держит ее под руку!». Я чувствовала себя все лучше и лучше. Плевать на бедность, плевать на мрачные дома и озабоченных людей вокруг. Жить – хорошо, а жить с Джоном – еще лучше. Сначала мы отправились недалеко, в соседний магазинчик, где купили овощей и мяса на ужин и маленькую, солнечную дыню, которая оказалась такой сладкой, что наши губы слипались от ее сока, и мы не могли отклеиться друг от друга в одном бесконечном поцелуе.

Нам пришлось вместе идти в душ, так как то ли дынный сок, то ли наше желание не давало нам расстаться ни на секунду, и мы ласкали друг друга под теплыми упругими струями воды, и снова целовались, и прижимались горячими телами.

Потом мой муж отнес меня на узкую кровать, застеленную синим постельным бельем, с безумными желтыми цветами, которые вскоре смешались в моей голове в один сумасшедший хоровод страсти, танец нашей любви.

Мне понравилось заниматься с ним сексом. Это было не утомительно и приятно, он всегда чувствовал, что и как надо делать. После первой ночи проведенной вместе, засыпая в его объятиях, я подумала, что замуж за него я вышла не зря. Прижавшись к нему всем телом, слушая его дыхание и постепенно погружаясь в сон, я думала, что никогда и ни при каких обстоятельствах я не откажусь от этого человека, я буду вместе с ним, что бы ни случилось, до тех пор, пока смерть не разлучит нас.

11.

2 ноября 1998 года.

На следующий день у Джона тоже был выходной, и он, выполняя свое обещание, повел меня за покупками, ведь мне, и правда, было нечего надеть. Мы, не торопясь, ходили с ним по маленьким магазинчикам, выбирая для меня повседневные вещи. Я с недоумением рассматривала то, что было надето на мне, понимая, что это – совсем другой уровень. Снова возникла убежденность, что я оказалась не в той точке пространства, в которой должна была быть по определению.

Проходя мимо огромного магазина, на который Джон даже не посмотрел, не то что решиться зайти, настолько шикарно выглядели вещи в его витрине, я неожиданно зацепилась взглядом за часы. Обычные мужские часы, но они поразили меня в самое сердце, так, что я невольно застыла у огромного стекла, отмытого с такой тщательностью, что казалось, будто его вообще нет. Джон этого не заметил и уходил все дальше. А мне казалось, что мир покачнулся, и опять раскололся пополам, и я снова явно стою не на своей половине.

Это были часы Джона. То есть, конечно, не лично его часы, а той же марки, которую он носил. Те, что он отдал тогда мне в моей больничной палате, чтобы я могла реально осознавать, сколько времени требуется на то, чтобы узнать биографию случайно встреченного тобой человека. И даже цвет у кожаного ремешка был тот же самый, элегантно- бордовый…

Но поразило меня не это. В полный ступор меня ввела пятизначная цифра на ценнике под часами. Она примерно равнялась его годовому жалованью. Три года и четыре месяца мы могли бы оплачивать нашу скромную двухкомнатную квартирку на нейтральном этаже доходного дома. И он просто так снял их и отдал мне, ни разу даже не спросив потом, куда я их дела.

Я выпала из комы и побежала следом за Джоном. Мысли отравляли мне душу. Но что я могла сделать? Даже если мы и правда были богаты, то, пока мы не вспомним, где оно осталось, наше богатство, нам ничего не светит. И все- таки я решила осторожно попытать счастья еще раз.

– Послушай, Джонни, – начала я, – тебе не кажется, что мы жили где- то в более холодном месте, чем это. Я хочу пожевать снега, или сосулек, что ли, пососать…

Он задумчиво посмотрел на меня.

– Сосулек? Хочешь, куплю тебе мороженого?

И он уже рванул к тележке с мороженым, мимо которой мы как раз проходили.

– Нет! Не надо.

Я еле успела схватить его за рукав.

– Я не хочу мороженого! Я хочу домой, как ты не понимаешь!

Я практически кричала, на нас стали оборачиваться люди. Джон взял меня за руки, притянул к себе, стал шептать в ухо:

– Тише, тише.

Я подняла голову и посмотрела ему в глаза:

– Ты прекрасно понял, что я имела в виду. Зачем ты стараешься сделать вид, что все хорошо, когда это совсем не так?

И я надулась, полностью отдавая себе отчет, как мне это идет.

– Ладно, не обижайся, глупышка. – Он прижал локтем мою руку. – Я, правда, не помню. Вот мои предки, это точно, жили на юге. Или живут…

Он нахмурился. Я видела, что ему неприятно было собственное бессилие перед проказами памяти. Он чувствовал себя слабым, а это жуткое чувство для мужчины. И все- таки я не могла не спросить:

– Тебе не кажется странным, что мы оба потеряли память? Разве так бывает?

Джон немного помолчал, прежде чем сформулировать свою мысль.

– Я много думал об этом. Понимаешь, тебе ведь не кажется странным, что в штате Юта в настоящий момент в какой- нибудь больнице находится на лечении мужчина с частичной амнезией. Или в Мексике женщина после землетрясения не может вспомнить своего имени. Нет? Нет… Это просто совпадение, что мы оказались рядом, а реакция на стресс у нас одинаковая. Точно так же мы могли бы быть незнакомы, и разделены тысячами километров, и все равно потерять память после какого- нибудь происшествия.

– Не надо за тысячи километров, – жалобно попросила я. – Я без тебя не смогу. Лучше давай терять память одновременно, но рядом, вместе, ладно?

– Хорошо, как скажешь, – покладисто согласился он и легко поцеловал меня в уголок губ. – Пошли за туфлями, или чего- нибудь съедим сначала?

– Съедим, – обрадовалась я, и мы дружно ринулись в ближайший Макдональдс.

Домой мы возвращались усталые, но довольные друг другом. Нам было легко вместе. И, если не говорить о нашем прошлом, все остальные темы легко нами принимались к обсуждению.

На ужин мы разогрели пиццу, я внимательно наблюдала за Джоном, пока не поняла, что я тоже прекрасно могу справиться с микроволновой печью. Я помнила все кнопки, даже отчего- то помнила, что пиццу надо ставить на полторы минуты, но лучше все же, ее разогревать в духовке, на решетке, под грилем, тогда она покрывается хрустящей корочкой.

Есть мы уселись перед маленьким телевизором. Запивая обжигающий корж с овощами и сыром холодной пепси- колой, мы от души хохотали над приключениями еврейской няни в семье чопорного вдовца- англичанина, оставшегося с двумя детьми. Контраст простонародного топорного юмора черноволосой симпатяги и попыток поддержать имидж ледяного аристократа был настолько потешен, что у нас заболели животы к концу сериала. Понятно, что он не сможет, в конце концов, в нее не влюбиться, и обязательно сделает ей предложение, несмотря на Си- Си, даму своего круга, которая неумело пытается зажечь горячий огонь в его сердце и расположить к себе его детей, которые прекрасно понимают, кто ей нужен на самом деле. А точнее, не кто, а что – его кошелек, конечно!

Утомленная событиями и переживаниями прошедшего дня, я не заметила, как уснула. И мне ничего не снилось, что радовало, ибо своими кошмарами я была сыта по горло.

12.

3 ноября 1998 года.

Новый день принес мне немало открытий.

Во- первых, я не умела считать деньги. С утра я помыла оставшуюся со вчерашнего дня посуду и заглянула в холодильник. Коробка от пиццы с одиноким треугольником засохшего теста полетела в мусорную корзину, а я задумалась. Перспектива самой отправиться в магазин возбуждала и пугала одновременно.

Конечно, я видела, как все это проделывал Джон, но все равно, боялась наделать ошибок. А вдруг, я не помню чего- то важного?

И все- таки, я решилась. Для меня это было настоящим приключением, выйти на улицу одной, пройтись по городу, который я абсолютно не знала, но который должен был стать моим, посмотреть на живущих в нем людей, познакомиться с продавцами… В предвкушении я вышла из дома.

Джон оставил мне около трехсот долларов, правда не сказал, на какое время, но я надеялась, что сама разберусь, что к чему, стоит мне посмотреть на цены. Я не стала заходить в маленькие магазинчики, в которых мы уже были позавчера, мне это было не интересно. Я прошла почти три квартала, наслаждаясь течением незнакомой мне жизни, когда впереди замаячил огромный супермаркет. Я прибавила шагу. Вот, что мне нужно. Здесь я смогу купить сразу все, забью холодильник до отказа, то- то Джон обрадуется!