Я знала, что он помешан на Маркесе и хотел быть вторым таким – а я не хотела. Я бы хотела, чтобы он писал что-нибудь попроще. Понятнее. И добрее. То, что читать не страшно. Не скажу, что читать Маркеса страшно – но «Сто лет одиночества» всегда вызывало необъяснимую дрожь.

Вышла из ванной я в ещё худшем состоянии, чем влетела туда. Меня мутило, кружило, кожа была мокрой и липкой от пота. Дыхание участилось. Сердце билось так, что больно.

В ногах появилась слабость, я чуть не упала. Мне было страшно.

Страшно с ним рядом. Настолько, чтобы бежать отсюда, куда глаза глядят.

– Я не останусь у тебя сегодня, хорошо? Поеду к родителям. Обещала… маме… – я врала. Но там, у мамы, была спрятана бутылка с его душой.

В тот вечер я уронила её. Ходила, как сомнамбула, по дому и не выпускала из рук. Всё думала – каким образом её содержимое совместить с человеком, которому оно принадлежит? Не внутривенно же вводить в процедурном кабинете в поликлинике.

И она выпала – меня повело, выронила прямо на плиточный пол в ванной. Бутылочка оказалась на удивление прочной. Не разбилась. С тех пор я была очень, очень осторожна с ней. Брала в постель. И засыпала, прижимая к сердцу, перед этим омывая слезами и покрывая поцелуями. Но могу сказать, что верила во всё это – но не избавилась бы от неё ни за какие коврижки.

За пару дней до

И всё у нас было хорошо. Когда-то. Казалось, что могло нас связывать? Успешного писателя, на которого гроздьями вешались женщины любого возраста и статуса, стоило ему наклонить голову и посмотреть сквозь упавшую на глаза длинную чёлку, и меня – серенькую простушку с последнего курса филфака. Только что я тоже немного писала. Но что мои малюпусенькие зарисовочки по сравнению с его романами! А потом что-то сломалось. Его перестали печатать, приглашать выступать, брать интервью. О нём стали забывать, а если и упоминали, то в связи с прошлыми заслугами. Я знала, он переживает ужасно. Что могла сделать? Просто верить и быть рядом? Этого мало.

И тогда я перестала писать. Мне стало стыдно писать, раз у него не ладится. И ещё…

Писать стало страшно. Я всё думала о том, что «слово материально», о том, что мы, писате… «писатели» (себя-то я серьезно к ним не причисляла!) притягиваем в мир то, о чём пишем. Притягиваем к себе или к близким… или наоборот, пишем то, что нам кто-то подсказывает. То, что так или иначе может произойти. Лёгкие и светлые недописушки у меня больше не получались, а мрачные идеи воплощать не хотелось. Написать бы что-то прекрасное, про него и себя, переломить судьбу! Не получалось. Немота напала. Наоборот, хотелось не придумывать ничего.

Он был неплохим человеком. Поначалу. Или не был, а я его придумала? Сама написала… намечтала и поверила… В общем, для того, чтобы более-менее спокойно спать – ни ангелы, надо признать, ни демоны меня не тревожили, словно позабыли обо мне, как бутылку всучили, – нужно было ничего не фантазировать. Так странно – люди же мечтают! Женщины уж точно мечтают обо всяком перед сном… а мне наоборот – голова должна быть пустой до звона, чтоб уснуть.

А он пишет какой-то ужас. Что он притягивает к себе?..

На моё счастье, я не знала, что она на самом деле приходит к нему.

Может, не ушла бы в ту ночь.

А может, свихнулась бы.

Сегодня

Надо отдать ему эту бутылку. Я не знаю, что с ней делать, хранительница из меня никакая. Эти двое больше не появляются. Интересно, как он на меня посмотрит.

«Понимаешь, дорогой, вот твоя душа. Мне её ангел и демон вручили, а сами пропали. Без неё ты злой и жестокий, такой, как сейчас… Ты её или выпей, или на голову себе вылей! Мне она ни к чему. Ты меня выгнал вчера и ударил, но мне было больно не столько физически, сколько морально, но это же был не ты, понимаешь…»

Бред.

Я пришла с работы, открыла дверь своим ключом и замерла. Из нашей спальни раздавались женские стоны. И скрипела кровать.

Что там происходит и дураку ясно. Такие звуки может издавать только женщина, которая испытывает неописуемое удовольствие – стонет, вскрикивает, то коротко, то протяжно. Хоть на диктофон записывай – песня.

Или классно симулирует.

Я прислонилась к стене спиной, прикрыла глаза. Что делать, непонятно. Хотела зажать уши руками, но в этот момент женщина издала особо виртуозный звук, и он отозвался внизу живота острой болью. Меня скрутило так, что не вздохнуть, на глазах выступили слёзы, в груди больно. Мамочки… я стояла у стены, согнувшись в пояс и стараясь выровнять дыхание.

Стоны в спальне зазвучали выше, отрывистее и почти без промежутков.

Отстранённо я отметила, сойдет ли она на ультразвук, или нет?

И почувствовала ужасную усталость и безразличие.

Что ни делается, всё к лучшему. Прежде чем уйти, хочу, чтобы видел, что я всё знаю. Он, всё-таки, когда-то меня любил.

Я двинулась в спальню.

…На стройке сваи забивают, наверное, полегче.

Я сделала шаг назад и кинулась прочь.

Странно, но далеко уйти не смогла. Ходила. Сидела на лавочке.

Вернулась.

Мне навстречу по лестнице спускалась девица – лёгкого, нелёгкого поведения, не важно. Я отметила что это, видимо, она, и продолжила подниматься. Нам друг до друга не было дела.

Открыла дверь ключом и испытала жутчайшее дежа вю.

Из спальни не доносилось ни звука. Человеческого. Но точно так же явственно скрипела кровать.

Я медленно двинулась туда. И застыла в дверях.

То, что я увидела, не могла представить и в кошмарном сне.

Это не было нашей спальней. Оно было чёрно-красным – и стены, и мебель, на страшно-грязных простынях – двое. Мужчина лежал на спине, верхом на нем восседало странное существо, отдаленно напоминавшее женщину. Но оно было жутким. Неживым.

Женщина повернулась и, не прекращая двигаться, уставилась на меня пустыми глазницами.

Меня прошибло потом и будто сразу шандарахнуло током.

– Что ты будешь делать с его душой, если умрёт тело? – а вот и голубчик, у которого пропасть в глазах, явился.

– Я… я не знаю.

– Не трогай её, она всё сделает правильно.

Пропастеглазый фыркнул, провел сомкнутыми большим и указательным пальцем по губам, символизируя молчание и замер у стены, сложив руки на груди.

– Пока душа у тебя в руках, она не получит его, – послышался голос ангела.

– Она не получит его никогда, – дрожа, прошептала я.

– Держись… Ты можешь пройти через это. Спасти его душу можно ещё одним способом – поместив в себя.

Пропастеглазый оживился и отклеился от стены.

– А с ним что будет?

– Ничего. Душеедка не сможет с него ничего взять. Тело-то у него будет женское. И она закончить свой обед не сможет.

Я с благодарностью кивнула ангелу. Из сумки достала бутылку и, показав жуткой твари, прошептала: «не получишь».

Её рот искривился в немом крике, скрюченные пальцы вытянулись в мою сторону, она свалилась на пол и на прямых руках и ногах, как паучиха, ринулась ко мне. Он остался на кровати недвижим.

Я обхватила бутылку двумя ладонями, подняла вверх и выкрикнула:

– Я сохраню!

Существо беззвучно взвыло. Оно корчилось в метре от меня, тянуло руки, но не могло прикоснуться – почему? Не успев предположить, я почувствовала удар.

Из меня вышибли дух.

Сейчас

…И я провалилась в пропасть. Я маленькая, такая маленькая, мне страшно! Попыталась открыть глаза, не получается, хоть пальцами веки поднимай. Но и руки тяжёлые, не пошевелиться… открыла-таки… темно… Как же темно, мамочки-и-и! Cловно в пузырёк с чернилами нырнула.

Свет. Вдалеке – свет. Яркий такой. Туда, да?..

Моё тело открыло глаза.

Меня в нём не было.

Я неслась к свету.

Его недвижимое тело лежало на кровати.

Его душа в моём теле сходила с ума от ужаса и нереальности происходящего.

Тварь корчилась на полу.

Там

Я светлая-светлая, прозрачная-прозрачная, так легко! Ангел подхватил меня, закружил. Держа его за руку, я летела. Смеясь. Нет боли, нет ничего. Всё правильно.

– У всех есть шанс. И не один, и не два, – услышала я голос ангела. Да, он явно любил объяснять. – Но у него шанс оставался единственный. Последний шанс сберечь душу – отдать её на хранение тому, кто любит, если сам не в состоянии справиться. Когда у него было просветление – одно из последних – он, сам того не ведая, запустил твою работу, как хранительницы. Помнишь, все повторял, мол, спасительница моя, что бы я без тебя делал, ты одна меня спасёшь, в меня веришь… Мол, будешь верить в меня, несмотря ни на что? Любить меня, несмотря ни на что? Будешь моей хранительницей души?

– Помню… Но это же просто слова!

– Слова. Произнесенные в тот момент, сработали как… заклинание, если так понятнее. И его больная душа с радостью переместилась в сосуд, который я успел подхватить и тебе передать. Вот тебе и выпала – честь ли, работа… считай, как хочешь. На самом деле многие являются хранителями душ. Просто не знают и несут свой крест.

– А почему вы оба оставили меня?

– Ты сама справлялась. Да и должна была справиться сама. С другой стороны, раз не появлялся я, не появлялся и мой… коллега с той стороны.

– Но он теперь тоже там, что он…

Я испугалась не на шутку.

– …сделает с ним?

– Скорее, с ней. Оба – зло, но враждующее. Она чуждое создание – всему на свете чуждое. Паразит, которого мыслями создают сами люди. Есть эти твари могут только того, кто их создал. Не других. Сначала должны сожрать создателя. Тогда оживают. Мы над ними практически не властны. Вы их создаёте – вы и должны побеждать. Или они вас… будут есть. Он сам вызвал её, понимаешь? Пообещав всё и душу впридачу взамен на популярность себя, как писателя. Не знал, что она заберет и душу, и жизнь, сожрёт заживо.

Я подумала, что всё это чудно и страшно. И что, как ни странно, ни демон, ловец душ, ни ангел, хранитель, не пытались его душу забрать. Они пытались не дать той, другой, её выпить. Демон, может, и рад бы, но в данном случае цель была иной.

– А при чём тут Маркес?

– Маркес совершенно ни при чём. С таким успехом он мог повернуться на Гоголе или Ниле Геймане. У каждого своя жизнь, своя ответственность и свои, как вы говорите, тараканы. И у него – свои. Книга совершенно ни в чём не виновата. Всё в голове.

Что-то дёрнулось.

Какого… чёрта… это не конец…

Меня рвануло – грубо выхватило и втянуло обратно в тело.

Что… где… Я закашлялась, попыталась подняться, дышалось тяжело.

Тот, за кого я, оказывается, давно уже сражаюсь, застонал на кровати. Жив.

Аурелия – или как её? – беззвучно выла и билась на полу в конвульсиях. За то время, пока меня не было, она стала меньше – сморщилась, ссохлась, посерела. Но, почувствовав в нём его душу, пыталась ползти к нему.

И вдруг затихла. Её тело оплывало, превращаясь в копошащуюся и колыхающую массу, осело, превратилось в горки мокрой шипящей земли, земля стала пеплом… и растаяла. Она была голодна. Ей нужна была еда. Она сдохла. Исчезла.

Эта тварь издохла! Так просто!

Он лежал на кровати, из уголка рта текла струйка крови.

– Что за… что… – повернулся, упал с кровати, пытался встать.

– Мне нужно молоко, – прошептал, стоя на четвереньках. – Молоко… Я хочу молока.

«Молоком лечат отравление ядом, – осенило меня, – отравление этой тварью!»

Я, плохо соображая, опустилась рядом, усадила его, прислонив спиной к кровати, запрокинула голову, поднесла к губам бутылку.

И вылила содержимое ему в рот.

Прошло время

Не поверите, но я больше не пишу. А он, говорят, пишет. Говорят, пережил нечто вроде клинической смерти, уверовал в переселение душ – чуть ли не сам побывал в другом теле, потом в свое вернулся. Я стараюсь об этом не думать и не вспоминать. И, конечно, ничего никому не рассказывать.

Он снова стал популярным – у него фантастическое городское фэнтези с приключениями, книги выходят одна за другой. Персонажи как живые, и достается им много. Но какие бы злоключения ни выпадали на долю героев, критики отмечают, что в его историях всегда есть капелька надежды. И послевкусие особое – типа лучик света вдали брезжит, и сияет, и зовет, и все обязательно будет хорошо. Может, не сразу. Но будет.

Не знаю.

Он просил меня вернуться. Умолял. Много раз. До сих пор просит.

Может быть, я вернусь к нему, если… если снова начну писать.

Но пока не получается. Ни строчки. Не могу слова в предложения складывать. Нет, на работе всё нормально. А тексты… Всё закончилось.

Ну и ладно. Не всем быть писателями.

Да и некогда мне. Работа, дочка… Она и не знает, что у неё есть отец. Да еще такой известный отец. Мне пришлось соврать, сказать, что его больше нет. В каком-то смысле это так. Он уже другой человек. Он мог бы дать ей столько… Да всё мог бы дать. Как в сказке – яхты, пальмы, самолеты… А я не хочу.

Мужчины у меня нет, но я и этого больше не хочу. Мы живём в маминой квартирке – три женщины – и счастливы.

А дальше поглядим.

Ангел меня не бросил – всё у нас получается не то, чтобы легко, даже, может, где-то и трудно, но результат всегда себя оправдывает. Когда дочка болела маленькая – врачи попадались, как один, высококвалифицированные и внимательные. Работу я сменила – устаю, но и денег больше. Помню, как с детским садиком пришлось побегать – никто не верил, что в этот попадем. И возле дома, и хороший очень. Попали. А потом в школу моя дочь как кукла пошла – самая красивая. Первая учительница у неё чудо и умница, не знаю, как благодарить.

Только вот что… У нас собака, здоровенный добрейший рыжий пёс, а дочка недавно котёнка притащила. Чёрненького. Хорошенький, паразит. Глаза умные-умные. А ещё… Она очень любит молоко. И больше всего на свете обожает выдумывать разные истории.

А значит, мне хранить.