Возможно, я перестала привлекать его как женщина. Нет, не возможно, так и есть. Я сама виновата. Как говорила моя мама, женщина должна нести загадку и никогда не раскрываться перед мужчиной полностью, сколько бы они не прожили вместе. Это словно прочитанная книга – любимая, интересная, но со временем, когда мужчина читает ее в сотый раз, она жутко ему надоедает – все известно, прочитано и понятно, загадки и интриги больше не осталось, текст любим, но настолько осточертел, что становится приторным и невкусным. Возможно, мне стоило последовать совету своей мамы, а не смотреть на мир сквозь призму розовых очков, не слушать зов сердца, не раскрываться и растворяться, полностью доверяя мужу.

Все-таки, Алинка была права, утверждая, что мне нужно было держать себя в форме. Наверное, стоило было сделать подтяжку после родов, накачать губы как у этой брюнетки, нарастить ресницы и ногти, стать похожей на искусственную куклу. Как оказалось, именно такие женщины привлекают моего мужа, тощие искусственные куклы, громко орущие его имя под ним.

Я бы много ему простила – предательство, измены, то, что он имел кого-то на стороне и после этого ложился со мной в постель. Но только не то, что он делал это в нашей постели, наслаждаясь моей агонией. Хотя, кому я вру, я и это ему прощу, если он придет и попросит его простить, объясняя свое поведение. Да, я безвольная, слабая, жалкая дура. Идиотка, которая унизительно любит своего мужа даже после того, что сегодня произошло.

Слышу, как в кабинет заходит Света, садится в кресло напротив меня. Молчит, смотрит вместе со мной в окно, нарушает нашу тишину глубоким вдохом, нервно постукивает по столу.

– Я мышку в садик отвела, – тихо оповещает она меня. – Сказала ей, что ты заболела.

– Спасибо, – благодарю ее, наливая себе очередную порцию коньяка, отпивая немного, уже не ощущая обжигающего вкуса.

– Вик. Может хватить топить себя в алкоголе? Давай поговорим. Я понимаю, что это все…

– Нет! – громко обрываю ее я. – Я не хочу никаких разговоров. Не сейчас. Не сегодня. Потом… – уверенный голос срывается в истерический, вызывая поток слез. Света подходит ко мне, обнимает, прижимая к себе, гладит по спине. И я уже не сдерживаюсь, плачу, выплескивая всю свою боль.

– Поплачь, моя хорошая. Поплачь и станет легче, – медленно раскачивается вместе со мной.

– За что? Я же… – спрашиваю я, скорее себя, чем ее, не прекращая рыдать в голос. – Я же жила для него… и ради него. Я же его боготворила, – всхлипывая, выговариваюсь я.

– В том то и дело, что боготворить должен был он, а не ты. Браки, где любит женщина, а мужчина позволяет себя любить, всегда этим и заканчиваются, – тихо констатирует она. Еще вчера я бы с ней поспорила, доказывая, что муж меня любит, а сейчас мне нечего ей сказать. Мне почему-то становится жутко стыдно перед ней. Ведь Света всегда говорила мне, что Эдуард не такой идеальный, как я его видела в своих иллюзиях, а я отмахивалась от нее, доказывая обратное. – Как мне теперь жить? Что делать?

– Что делать? Поплакать, выплеснуть все наружу. Собраться с силами и жить дальше, усвоив этот урок. Снять, наконец, розовые очки и смотреть на мир через этот жизненный опыт, – спокойно и даже холодно отвечает она. – Я не осуждаю тебя. Ты жила правильно. Мыслила так, как и должна настоящая женщина, любящая жена, как учил тебя твой отец. Честно, искренне, правильно. Только он не учел, что мир жесток и таких как ты, он не щадит.

– Света, я же не смогу без него жить, – говорю правду. За семь лет нашего брака я просто разучилась жить по-другому. Я просыпалась с мыслями о нем и засыпала, думая о своем муже.

– Сможешь. Все, что нас не убивает, делает нас сильнее. У тебя дочь и ты должна жить ради нее, – быстро киваю головой, соглашаясь с ней. – Так что успокаивайся, приводи мысли в порядок, прими душ, выспись. И вечером встреть дочь, не пугая ее своим видом, – Света говорит резко и четко, в какой-то мере жестко. Но мне не нужна ее жалость, она права. Я должна взять себя в руки, спрятать свою боль глубоко внутри и не показывать дочери своего состояния. Ей не нужна медленно умирающая мать, тонущая в своей ничтожности.

***

Я сделала все ровно так, как и наказала мне Света. Мне просто был необходим человек, который в данный момент говорил мне что делать, и я следовала ее указаниям. Сама ничего не соображала, и мне кажется, что в какой-то мере еще до конца не осознавала, что весь мир рухнул за одно мгновение. Я делала все на автомате, находясь в тумане. Мне казалась, что это все нереально, я просто сплю, и это мой кошмарный сон. Сейчас я проснусь, и мой мир станет прежним. Но время шло, а я все никак не просыпалась.

Я поднялась наверх, несколько минут стояла у двери нашей спальни, и так и не смогла туда войти. Комната, которая олицетворяла у меня супружескую спальню, в которой каждая вещь была подобрана мною с любовью, превратилась в комнату страха.

Я приняла душ в бывшей комнате отца, в которую раньше боялась заходить, потому что каждая вещь там напоминала о нем. А сейчас мне было в ней хорошо. Я словно чувствовала его присутствие. Он здесь со мной, поддерживает меня и мне становится немного легче. Спать я не могла, но мне просто был необходим сон, чтобы набраться сил и не пугать дочь своим разбитым видом и кругами под глазами. Тогда Света дала мне снотворное, которое медленно погрузило уставший организм в сон всего на три часа, но этого было достаточно. За время, что я спала, Света по моей просьбе перенесла необходимые вещи из нашей бывшей спальни в комнату отца.

Я привела себя в порядок, оделась. Помогла Свете убрать дом и приготовить ужин. Сама забрала дочь из детского сада. Всю дорогу домой моя маленькая мышка рвала мне сердце, выворачивая израненную душу наизнанку, спрашивая, где папа. Вот что было самое трудное для меня. Как объяснить ребенку, что папа теперь не с нами, и я не знаю, где он, что делает и когда появится. Я не смогла сказать ей правду. Я соврала, сказав, что папа в командировке, у него много работы, и я не знаю, когда он вернется. Мышка огорчилась – она набрала на море ракушек и везла домой, чтобы показать их папе. А мне хотелось ей прокричать, что папе не нужны ее ракушки, что я теперь не знаю, нужна ли ему она, и что станет с нашей семьей. Но я тепло ей улыбалась и обещала, что скоро она сможет показать отцу свои сокровища.

Эдуард не появлялся и не звонил целый день. Если быть до конца откровенной, то я с трудом сдерживала себя от унижения позвонить ему и закатить истерику, требуя объяснений, я буквально била себя по рукам, когда они тянулись набрать его номер. Мой муж не заставил себя долго ждать. Он появился поздно вечером, словно чувствуя, что дочь спит и ему не стоит попадаться ей на глаза.

Я ощутила его присутствие на расстоянии на каком-то интуитивном уровне, начиная медленно задыхаться в отцовском кабинете, в комнате, которую полюбила. За последние сутки она стала моим пристанищем и убежищем. Я снова пила отцовский коньяк, получая очередную дозу анестезии от моих внутренних истязаний, и полной растерянности.

Я просто впала в ступор, прислушиваясь к тому, как машина моего мужа паркуется возле дома, слыша хлопок двери, его тяжелые шаги. Когда он спрашивал у Светы, где я – его голос вызвал у меня дрожь. До боли родной и любимый мною голос сейчас резал слух, заставляя меня дрожать. Я слышала, как он приближался к кабинету, и с каждым его шагом мне все больше хотелось бежать от него. Я одновременно хотела и не хотела его видеть. Я не знала, как мне смотреть ему в глаза, что говорить. И даже боялась представить, что несет мне его визит.

Когда он уверенно вошел, я просто закрыла глаза, сжимая в руках бокал коньяка. Но его запах, и ощущение присутствия просто убивали на повал. Я чувствую, что он смотрит на меня, я даже знаю, что сейчас он прищуривает глаза и складывает руки на груди. За семь лет я научилась его чувствовать, ощущать и понимать с полуслова, а иногда и вовсе без слов. Я понимаю, что сейчас, съежившись в кресле, с закрытыми глазами и дрожащими руками, выгляжу перед ним жалко и унизительно. Поэтому просто разворачиваюсь в кресле, отворачиваясь от мужа. Открываю глаза, судорожно вдыхаю такой свежий аромат его парфюма, который наполняет всю комнату. И в этот момент почему-то хочется, чтобы муж пришел просить у меня прощения, умолять и каяться. Не факт, что я его смогу простить, но мне почему-то хочется, чтобы Эдуард оставался человеком, который просто совершил ошибку. Но вчерашний его взгляд и желание, чтобы я досмотрела его оргию до конца, говорят мне, что этого не будет.

– Завтра я подаю документы на развод, – набравшись сил, произношу я, продолжая смотреть в окно, не смея повернуться. Хочу ли я развода на самом деле? Я не знаю, скорее, произношу эти слова с отчаянной угрозой, ожидая реакции мужа. А в ответ получаю минутное молчание, звук наливаемого коньяка и смачный глоток алкоголя с последующей ухмылкой в голос.

– Ты можешь подать на развод. Это твое право, которого у тебя не отнять, – я не узнаю его голос, он не говорит – Эдуард словно смеется надо мной.

– Но знай, тебе понадобятся дорогие и одаренные адвокаты для того, чтобы доказать, что ты здоровая, вменяемая мать, для того чтобы я не отобрал у тебя дочь и не лишил права ее видеть. Можешь, конечно, рискнуть и проверить, смогу ли я все это осуществить. Но мой тебе совет, Викуля, – любимое мной «Викуля» из его уст, звучит сейчас как издевательство. – Не рискуй так, тем более что тех денег, которые остались на твоей карте, не хватит даже на самого дешевого начинающего адвоката, – я не понимаю, о чем он говорит. Какой суд, адвокат и почему он собрался лишать меня материнских прав, какое это имеет отношение к нашему разводу? Не выдерживаю, резко разворачиваюсь, встречаясь с по-прежнему надменным взглядом Эдуарда.

– О чем ты говоришь? – спрашиваю я, стараясь смотреть на него не жалким, побитым взглядом. Но, видимо у меня это плохо получается, потому что его когда-то такой теплый и любимый взгляд просто окатывает меня холодом и ненавистью.

– Я говорю, что развод ты пока не получишь, – так же холодно отвечает он, залпом выпивая коньяк, с грохотом ставит бокал на стол.

– Боишься потерять управление компанией? – спрашиваю я первое, что приходит мне в голову, на что получаю очередную презрительную усмешку.

– Нельзя потерять то, что и так принадлежит мне, – уверенно отвечает он.

– Ты только управляющий.

– Был им вчера. А сегодня все принадлежит мне. Всеее, – тянет он, зло ухмыляясь. – Десять дней назад ты подписала все документы на передачу мне всего.

– Я подписала только доверенность на управление, – говорю я, но по взгляду и уверенной позе Эдуарда понимаю, что я не права.

– Милая, не будем вдаваться в ненужные тебе подробности и мои маленькие тайны, но ты совершенно ничего не знаешь в этой компании. Теперь я полноправный владелец, – и я понимаю, что он не врет, его голос звучит вполне уверенно.

– Как… – теряя мнимую уверенность, почти шепчу я.

– Это было просто, – уже откровенно смеется он мне в лицо, поднимается с места, подходит ко мне, облокачивается на стол рядом со мной, смотрит в глаза, а я внутренне съеживаюсь от его ледяного расчетливого взгляда.

– Ты настолько доверчива, что подписываешь документы, совершенно не читая их.

– Но папин юрист…

– Папин юрист. Всего лишь человек, который не смог устоять перед соблазном и большой наживой. Не суди его за это, большие деньги не терпят преданности и честности.

– Я доверяла в этот момент тебе, – говорю я, чувствуя, как слезы горечи и понимания всей фальши вырываются наружу. – Я не могла… – унизительно всхлипываю перед ним, – настолько в тебе ошибиться. Это все неправда, да? Это все шутка?! – уже кричу ему в лицо. – Скажи, что это все не правда?! Это все какая-то ошибка, – не хочу, не могу принять эту реальность.

– Ошибка, – спокойно отвечает Эд, хватает меня за подбородок, вынуждая смотреть ему в глаза, чтобы насладиться моей ничтожностью. – Ошибка – это то, что я потерял с тобой семь лет жизни. Ошибка – это то, что мне приходилось терпеть тебя и изображать вселенскую любовь. Вот это было ошибкой, а все остальное – реальность. И знаешь что?! – уже повышая тон, говорит он, сильнее сжимая мои скулы, причиняя боль. – Это было нелегко. Но все оправдалось, я получил то, что хотел.

– Ты меня не любил? – он только что заявил мне, что почти отобрал у меня дело всей жизни моего отца, но мой глупый мозг зациклился на чувствах.

– Нет! Никогда! – ехидно ухмыляясь, кидает мне в лицо. Резко отпускает мое лицо, отталкивая меня. Обходит стол, садится в кресло напротив меня, наливает себе и мне еще немного коньяка, толкая бокал ко мне.

– Сейчас я могу быть откровенным, и честным. Наверное сейчас, когда ты осталась ни с чем, ты заслуживаешь хотя бы правды, – с надменной ухмылкой говорит он. И я понимаю, что начинаю его ненавидеть. – Я пахал на твоего папу, я делал все, чтобы пробиться, подняться. Знаешь, милая, не все живут на всем готовом как ты. Когда мне надоело впахивать, не получая должного за свои заслуги, я решил присмотреться к тебе. Поначалу ты даже мне понравилась. Тихая, милая, с шармом, что ли. И тогда я решил, что твой папаша зятя-то точно не обидит. И тогда моей целью стала ты. Ты мне честно нравилась. Я даже подумал, что все будет просто. Заведу семью по расчету, а там возможно и любовь появится или хотя бы привязанность. По тебе было сразу понятно, что этот бизнес не для тебя. А других наследников у твоего отца нет, так что я смогу спокойно взять бразды правления компанией в свои руки, – так спокойно и даже с какой-то меланхолией рассказывает он мне, как будто говорит не своих планах и расчетах по отношению к нашей семье, а передает мне сюжет фильма. И от этого мне становится еще больше не по себе. Как я не смогла разглядеть в этом человеке бездушное, расчетливое чудовище, как вообще могла в него влюбиться?

– Я ухаживал за тобой и видел, как ты велась на мои разводы, млея от комплиментов, ухаживаний и подарков. Знаешь, в тот момент, ты даже немного меня разочаровала, я думал, будет сложнее добиться твоего внимания и расположения. Но самое огромное разочарование меня постигло, когда я лег с тобой в постель, – небрежно кидает он мне. – Прости, Викуля, но ты же никакая в сексе. А мне приходилось терпеть это семь лет, делая вид, что я безумно тебя хочу. Знаешь, первые пару лет нашего брака я даже тебе не изменял, – говорит он так, как будто делает мне этим великое одолжение, а не вновь унижает, указывая, что я никто и ни на что не способна. – Я все надеялся на твою неопытность, думал, ты раскроешься, раскрепостишься. Но все тщетно. Все было настолько хреново, что иной раз мне приходилась трахать шлюх за деньги, чтобы хоть как-то удовлетвориться. Да и папаша твой доверял мне, но поначалу проверял, присматривался, и мне приходилось быть идеальным мужчиной.

– Замолчи! – не выдерживаю я, кричу ему в лицо.

– Я не хочу больше этого слышать! – закрываю уши руками, трясу головой, чувствуя нарастающую головную боль. Наверное, только сейчас ко мне приходит полное осознание того, что весь мой мир рухнул. Все, чем я жила последние семь лет, было всего лишь дешевым театром. Меня просто использовали, расчетливо манипулируя мной и моими чувствами. Ничего нет и не было. Моя жизнь – сплошной фарс, я – наивная дура, которая жила с закрытыми глазами и ушами. Я все придумала сама. Сама очаровалась, сама влюбилась, сама считала себя счастливой, и расплачиваться теперь мне тоже приходится самой. Все было только иллюзией, я видела только то, что хотела. Я пытаюсь не плакать, не доставлять ему еще большего удовольствия. Зажмуриваю глаза, глубоко дышу, а мне кажется что я умираю. Я словно чувствую, как каждая клеточка моего тела медленно отмирает. А душа не хочет принимать и осознавать происходящее и покидает меня, прощаясь со мной оглушительным криком в голове, от которого рвутся сосуды, заливая меня собственной кровью изнутри.

– А как же наша дочь? – спрашиваю я, надеясь, что в этом бездушном расчетливом человеке осталась хоть капля чувств.

– Что дочь? Дочь остается моей дочерью. Хотя я не хотел ее появления. Но ты же меня не спросила, хочу ли я ее или нет, а просто преподнесла мне сюрприз, – он говорит это с некой претензией, буквально кидая мне в лицо.

– Ты говорил, что хочешь детей, – не знаю, зачем я оправдываюсь, мне уже некуда падать, я и так на дне, раздавлена и растоптана.

– А что я должен был в тот момент сказать? Предложить тебе аборт, чтобы твой отец стер меня в порошок? А так это даже сыграло мне на руку. Все были довольны и счастливы, – ровно в этот момент, когда он называет нашу дочь просто средством достижения цели, во мне просыпается ярость и злость. Меня душит приступом ненависти к нему. Жгучей, едкой озлобленностью. Я сама себя не узнаю в этот момент, плакать и жалеть себя вдруг резко перехотелось. Я соскочила с места, с намереньем придушить этого гада собственными руками. Эдуард поднимается в месте со мной, ловит мой взгляд, полный ненависти, немного приподнимая брови. Словно обезумевшая, я набрасываюсь на Эдуарда с кулаками, дергаю за его как всегда идеальную рубашку, с желанием ее разорвать, бью по лицу жгучей пощечиной, ударяя кулаками в грудь. Кричу, обвиняю, оскорбляю, ненавижу, чтобы показать ему, насколько мне больно. Впадаю в адскую истерику.

Отрезвляет и возвращает в жалкую реальность удар по лицу настолько сильный, что меня откидывает назад. Не удерживаюсь от слабости в ногах, лечу назад и падаю на пол bbb84c.

– Успокойся! Истеричка! – грубо говорит он, возвышаясь надо мной.

– Ненавижу! Слышишь, ненавижу! – шиплю ему в ответ. – Ты ничего не получишь! Я подам на тебя в суд. Подниму все связи отца. Ты не просто вернешь мне компанию, ты будешь ползать у меня в ногах! – в этот момент я не осознаю, что несу и как буду эти осуществлять угрозы.

– Не страшно! Можешь не распаляться, дорогая, – смеется он надо мной, смотря сверху вниз. Я хотел по-хорошему. У тебя бы остался дом и месячное обеспечение, через пару лет мы бы развелись. Вот и все. Но вижу, ты не отступишь! Ну что же, ты сама себя на это обрекаешь. Я забираю у тебя дочь, и если ты рыпнешься – бедная Мила останется сиротой, – зло ухмыляется он. Мне становится страшно, действительно страшно, потому что я вижу в глазах этого монстра нездоровый животный блеск.

– Я не отдам тебе дочь! – в агонии кричу я, поднимаясь с пола, намереваясь выбежать из комнаты. Эд хватает меня за руку, прижимает к стене, обхватывает горло, сильно сжимая, моментально лишая дыхания.

– А что мешает мне убить тебя прямо сейчас? И тогда все мои проблемы будут решены махом. Поверь, деньги сделают из меня не убийцу, а несчастного вдовца, жена которого покончила жизнь самоубийством. Ну, скажем, повесилась, вот здесь, в этом кабинете, – я не могу дышать, в глазах начинает темнеть. Мои попытки вырваться слабы и уже почти безжизненны, и если бы не Милка, мирно спящая на верху, я бы, наверное, даже не сопротивлялась, отдаваясь этой тьме. Этот человек уже убил мое сердце и душу, тело – всего лишь безжизненная оболочка, которая, как оказалось, ни на что не способна. И когда мне кажется, что тьма уже поглотила, Эдуард резко меня отпускает. Первые секунды я не могу вдохнуть, безжизненно сползая вниз по стене. Легкие и горло обжигает болезненный глоток воздуха, от которого я начинаю хрипеть и кашлять.