Глава 2

Темнота за окном начинает наполняться красками. Возникает множество незнакомых лиц и среди них я в здании аэропорта.

Решение направиться в это странствие было не совсем моим. Семья захотела последовать примеру многих представителей избранного народа и обосноваться на земле обетованной. Но вначале на разведку отправили меня.

В один счёт решили, собрали и помахали рукой на прощание. Я обнял маму, пожал руку отцу и сделал шаг за порог дома. С этого момента начался мой путь в армию Израильской обороны.

Бог наградил меня умением стрелять. Остальное я получил на тренировках. Даже став мастером спорта по стрельбе, я продолжал ходить в спортзал. Мне нравилось стрелять и анализировать каждое попадание, нравилось быть наедине с мишенью. Фортуна – тётка вредная, но она обожает фанатов своего дела и не покидает их. Окружающий мир был не интересен. Пацаны во дворе, одноклассники, девчонки – всё текло мимо сплошным потоком лиц. Вдвоём с мишенью я был вполне счастлив. Стрелять – это то, что я умел делать лучше всего в тот момент, когда началась новая жизнь в другой стране.

Без особого страха, даже с какой-то долей любопытства, я тронулся в путь. Аэропорт. Суета огромного муравейника. Из образов вдруг появился мальчик. Казалось, что это был не один мальчик, а несколько маленьких клонированных еврейчиков.

Рядом с ним невозмутимая еврейская мама, позволяющая своему малышу всё. Каждые пять секунд по терминалу разносился крик:

– Хаим! Далеко не убегай!

После очередного своего забега этот чудо ребёнок остановился напротив меня. Он был чуть крупнее, чем все малыши в этом возрасте с немного печальными и одновременно хитрыми глазками.

– Дядя, вы тоже едете в Израиль?

– Да, Хаим.

– Мама, я нашёл дядю, который нам поможет нести сумки.

Его крик обратил на меня внимание всех, кто ждал рейса. Люди в чёрных шапках с пейсами^[5] были похожи на Незнаек из мультфильма. Им было не до меня. Они нервничали в ожидании задержанного рейса.

– Молодой человек?

– Я помогу.

Желая поспать, я оборвал на полуслове незнакомую мне женщину. Напротив меня никого не было. Устроившись в кресле, я положил ноги на пустое место. Кто ж мог знать, что мальчишке захочется играть именно тут. Почему-то решив, что мои ноги это шлагбаум, он задался целью перелезть через него. Пыхтя и кряхтя, он с олимпийским спокойствием начал преодолевать барьер. Но толстенький зад перевесил остальные части тела. Сочный шлепок, и малыш оказался на полу. Но это непоседливое создание даже не заплакало.

– Хаим, не мешай молодому человеку. Не видишь, он отдыхает. Пусть набирается сил. Ему ещё тащить наши сумки.

Хаим всё правильно понял и нашёл себе другой объект развлечения. Раздвижные двери. Сначала он сделал шаг навстречу и коснулся стекла – дверь открылась. Отошёл – дверь закрылась. Волшебство! Хитрые глазки были полны восторга. Отошёл – подошёл. Отошёл – подошёл. Судя по всему, он решил их достать. Мой сон прошёл окончательно.

– Хаим, отстань от дверей! Не делай маме больно.

– Сейчас, мама.

Хаим отошёл от двери, но только для того, чтобы разогнаться. По терминалу раздался топот, двери открылись и Хаим оказался на улице. Испуг оставшегося без мамы ребёнка вернул Хаима обратно в здание. Дверь беспрекословно повиновалась малышу. Очевидно, он почувствовал себя хозяином двери и решил увеличить дальность разбега. Снова топот. В этот момент голос в динамике объявил посадку. Когда диспетчер замолчал, раздался глухой удар о стекло. Хаим растаявшим мороженным сполз по двери вниз. Она явно вышла из повиновения. Но малыш опять не заплакал. Заставив улыбнуться половину зала, он вскочил и побежал к маме. Дверь больше не открывалась. Шедшие снаружи люди с непривычки стукались в неё головами.

– Пойдём, сыночек, – невозмутимо сказала еврейская мама.

За этой дверью остался мир детства, родные. Теперь я буду приходить сюда только туристом. И может именно поэтому она больше не открывалась, чтобы не впускать, а только выпускать тех, кто покидал родину ради колбасы.

Ту-134 уносил меня всё дальше от Родины. Москва – Тель-Авив. Лететь было недолго – четыре часа. Шумные пассажиры, наполнившие салон, не успев взлететь, уже ждали приземления.

На лице сидящего рядом еврея с длинными пейсами и кипой^[6] на голове радость исчезла в тот момент, когда стюардессы забегали по длинному междурядью. В проходе стояли двое левых пассажиров, мешающие движению. Они были посажены на железный ящик у кабины пилотов. Перепуганные люди, широко раскрыв глаза, тихо-тихо шептались. Вдруг самолёт резко накренился в сторону. «Ну, вот и прилетели!», – мелькнуло в голове.

– Отче наш, иже еси на небеси, – молитва старого еврея заставила меня с удивлением отвернуться от иллюминатора. Не знаю, может быть, именно его горячие слова выровняли самолёт, но дальше всё пошло, как надо. Стюардесса с яркой и обворожительной улыбкой объявила, что можно отстегнуть ремни безопасности.

– Уважаемые пассажиры, сейчас будет обед.

А какой еврей не любит покушать? Появилась тележка и ещё одна стюардесса, похожая на первую, но немного постарше. Тогда ещё не подавали кошерную^[7] и не кошерную еду. Всем раздали одно: рис, обильно политый коричневой жижей, с кусками сочной свинины. Вокруг интенсивно застучали золотые зубы, пережёвывающие пищу. Процесс пищеварения прервала тихая фраза, прозвучавшая в не выключенный стюардессой микрофон.

– У нас проблемы. Шасси заело.

– И что делать?

– Ничего. Выйди с улыбкой в салон и проследи, чтобы не было паники.

Эта фраза заставила забыть об обеде. Взволнованный шёпот заполнил все уголки самолёта. Пассажиры начали обвинять Аэрофлот, погоду и ещё бог знает кого.

– Господи помоги мне, и не дай сгинуть в этой кутерьме, перепуганный шёпот заставил улыбнуться и взглянуть на старика рядом.

– Молодой человек, не мешайте. Вы что, не видите? Я тут чуть-чуть спастись пробую.

Явный одесский говор заставил меня улыбнутся.

– Ну что вы глядите, молодой человек? Глаза мои устали на вас смотреть.

Возможно, Бог услышал молитву и решил пожалеть самолёт. Полёт вновь стал протекать в обычном режиме и громком шуме вежливых евреев. Улыбки стюардесс после минутного страха светились счастьем. Живы. И только двое влюблённых прижались друг дружке и спокойно спали, не обращая внимания на суету вокруг. Они единственные среди всех нас были похожи на евреев. Соблюдая кашрут^[8], молодые люди отказались от еды и были совершенно спокойны в своём взаимном счастье.

После холодной Москвы жаркое солнце в иллюминаторе встретило мой взгляд ярко-рыжим диском. Раздвинулись облака, и я подумал, что внизу тоже голубое небо.

– Это, молодой человек, море.

Вслед за пронзительной синевой появилась тонкая линия берега. Стюардессы стали раздавать декларации. Мой сосед опять проснулся.

– Ой, чтоб я так жил, как я лечу.

Старик попытался снова закрыть глаза, но стюардесса протянула ему декларацию.

– Ой, только не надо мне тыкать эти бумажки. Сёма знает, что ничего не везёт кроме пейсов и кипы.

Самолёт резко накренило.

– Всё, всё. Сёма пишет декларацию, только не надо бросать его об землю с высоты.

С другой стороны от него сидела довольно упитанная женщина.

Она заняла почти два кресла согласно купленным билетам, поэтому её ребёнку досталась четверть. Он съёжился на этом кусочке и спокойно спал.

Самолёт вдруг хорошенько тряхнуло, будто нашему воздушному кораблю кто-то дал хороший пинок под хвост и он, едва коснувшись земли, стремительно побежал вперёд. В наступившей тишине мы благополучно остановились.

– Вас приветствует Тель-Авив, – с улыбкой подвела итог стюардесса и все зааплодировали умению пилота летать на корыте с крыльями.

Полёт окончился, и началось великое перемещение евреев. Хотя за иллюминаторами стояла жара, но почти все надевали куртки, так как деть их было некуда, а выбросить жалко. В руках кульки, авоськи, сумки. Всё это потоком ринулось к трапу. Я засмотрелся на двоих влюблённых. Они выделялись своим спокойствием среди всеобщей суеты. У них были такие светлые и счастливые лица, что мне тоже щемительно захотелось вот так стоять, прижавшись к любимой и ни о чём не думать. И тут меня толкнула женщина.

– Э, молодой человек, помогите с сумкой. Вы обещали! Хаим, за мной!

Салон постепенно пустел, а автобусы у трапа наполнялись. Сразу захотелось назад, домой. Но вслед за двумя влюблёнными я всё-таки вышел. Как только их ноги коснулись земли, они упали плашмя перед автобусом и стали целовать бетон аэродрома, читая молитву. Никому непонятные слова, возможно идиш или иврит, обратили на себя внимание остальных пассажиров.

– Радуются, что живы, – голос из толпы заставил всех рассмеяться.

Три автобуса, полные новых евреев, поехали в своё будущее мимо самолётов, мимо девчонок и парней с автоматами наперевес.

– Здравствуй, капитализм. Встречай меня.

Пройдя паспортный контроль, я вышел из здания аэропорта и понял, что теперь мне придётся жить в горячем аду, раз не жилось в зелёном раю. Я оглянулся с тоской назад, но потом взвалил на плечо сумку с надписью «Риббок» и пошёл навстречу такси, которое отвезло меня в город…

…Машина остановилась как раз тогда, когда в своём воспоминании я прошёл паспортный контроль. Где я был тогда – и где сейчас? Кем стал за эти годы? Солдат, которого ждёт Англичанка, железная кровать и Борька за шкафом.

– Мы вернулись.

Синяк на руке болит и ещё смертельно хочется спать. Организм, коснувшись попой кровати, расслабился и тут же боль от падений и ударов стукнула по мозгам. Шум телевизора в холле рассказывает о неудачной операции и двух застреленных евреях из армии обороны Израиля. Одного звать Влад второго Андрей.

– Влад, вас убили! – вбежал Фанта, завёрнутый в полотенце, и тут же в недоумении остановился. Почти уснувшие двое смотрели на него удивлёнными глазами.

– Ты что, с ума сошёл? – я еле выдавил из себя.

– Да нет же, убили, – уже как то тише ответил Фанта. – Пойдёмте в вестибюль, там телевизор только об этом и орёт.

Интерес такая штука, что любую усталость пересилит. Мы с Андреем остановились в толпе у телевизора.

– Чёрт, вот почему я так боялся сегодня. Знал же, что убьют.

А телевизор всё распинался об израильтянах, что хотели расстрелять сирот. Но с помощью Аллаха были убиты двое из них. Один, судя по нашивке, Влад с русской фамилией, а второй – Андрей, тоже с не очень еврейской фамилией. Те двое, одетые в наши одежды совсем не были похожи на нас. А мы были в их одеждах живы и смотрели очередной бред по телевизору. Вскоре всё это надоело. Кривые взгляды окружающих солдат заставили уйти в комнату. Заходим, а там Илия в душе моет своё огромное тело и поёт грузинскую песню. Я слушаю её и вдруг начинаю понимать слова. Закрываю на секунду глаза и опять проваливаюсь всё в тот же сон. Мой путь сюда был не очень длинным и не очень коротким…