Глава 1
Лучшая труппа королевства

Сумара!.. Кто не мечтал стать ее подданным? Властная, самодостаточная, такая огромная – не в пример соседним королевствам. И южный Гала́нт, насквозь пропахший морем, вином, чесноком и рыбацким по́том, и восточная змеино-лицемерная Шилса, торгующая девами для утех, благовониями и ядами, и многие другие королевства, княжества, республики и республички – они так малы и зависимы при всей своей кажущейся свободе! Ибо достаточно нескольких взмахов кисти по холсту или пера по бумаге – и вот уже прибрежные воды Галанта взбунтовались, пожирая побережье подобно неуправляемым монстрам, Шилса задушена жарой и истерзана кровососущими насекомыми, а в какой-нибудь крохотной республике одним дождем обошлись для смены власти. Осталось понять, кто машет кистью…

Известно кто! Кто-то из рыцарей Храмов, после заседания Совета, расписывающего все перспективы управления погодой и силами природы, от живых до неодушевленных. Нет в королевстве Сумара короля, уже два века как нет, а правит ее необъятными землями Совет Трех Храмов, поклоняющихся разным божествам. Первый Храм почитает Пана, чья длань простерта над каждым существом, от едва заметной глазу букашки до левиафана океанских глубин. Второй Храм служит богине Терре, во власти которой воды, почва, камни и раскаленная сердцевина земной тверди. Третий же Храм поклоняется непостоянному Эолу, покровителю погоды и климата в целом. Таким образом, все живое и неживое повинуется действиям рыцарей-магов, да так, что не бывает в Сумаре страшных недородов, частых нападений вредителей на посевы, а хищников на стада. Каждая тварь под небом и под водой знает свое место, а природные катастрофы обойдут гигантские просторы королевства стороной. Вот так. И возьмут рыцари-маги за это благоденствие звонкой монетой, только плати вовремя.

Народ же сумарийский, как известно, вовсе не задним умом крепок, а на язык меток, он-то и дал рыцарям-храмовникам соответствующие прозвища.

Первый Храм – «зверопасы». Второй – вроде как «землегрызы» неплохо прижилось. Третий – «дождеплюи», а что, тоже словцо звонкое! Все любя, все любя! Только вот в присутствии рыцарей кидаться словечками нежелательно, за такое и язык отрезать могут. Рыцари шуток-то не разумеют – зря, что ли, отступились они от остальных божеств, распоряжающихся чувствами самыми разными, от любви до ненависти, – да и чувством юмора заодно. Нет, господа храмовники сами от чувств не отказались, это им не по силам, они такие же смертные и слабые люди, как и все прочие. Но в брак вступают и обзаводятся потомством далеко не все из них, а многие стараются себя сдерживать и ограничивать, ибо сильные эмоции и душевные порывы мешают совершенствовать чистое искусство, идущее рука об руку с магией.

Живопись – вот то самое искусство.

Да не какой-нибудь лубок с ярмарки, и не портреты на стенах богатых замков, и даже не роспись сводов Главной сумарийской капеллы, поражающая гостей королевства настолько, что среди них известны случаи потери сознания от непостижимого восторга. Нет. Тот, кто творит высшую магию, обязан владеть особой техникой живописи под названием «сфумато», стирающей границы между реальностью и грезами, обволакивающей дымкой контуры предметов так, что их можно вынести за пределы холста – или поместить туда. Да что там холста! Простой набросок, сделанный на обрывке пергамента обломком грифельного мелка, может стать проводником к чуду, если к нему приложил руку высокородный рыцарь-маг или тот, кто прошел полный цикл обучения мастерству при одном из Храмов. А что? Земля Сумары на таланты богата, и в школах, открытых храмовниками для пополнения рядов подмастерьев и мастеров, можно видеть детей незнатных горожан, ремесленников, торговцев и пахарей, а то и вовсе подкидышей из сиротских приютов.

Постижение мастерства не обходится без соблюдения важнейших правил. Первое – на обучение никогда не возьмут иностранца, ибо секрет магии живописи должен остаться государственной тайной и монополией Сумары. Это же статья дохода! Второе – на ведущей руке каждого, кто овладеет искусством сфумато, ставится невидимая глазу магическая метка одного из Храмов – как подпись под контрактом. Печать Леонардо, так ее называют. Связь Печати и каждой работы мастера нерушима, по ней всегда можно найти автора, и если тот наделает бед (например, употребит магию для колдовства во вред ближнему или отправится самовольно управлять погодой куда-нибудь в солнечный Галант), не сносить ему головы. Впрочем, голову-то не тронут, но лишат незадачливого живописца самого ценного – глаз и рук, и будет он просить милостыню до конца дней своих, оставшись никчемным калекой. Третье – если ученик не прошел всех ступеней посвящения, а среди них есть и тайные, особые для каждого из Храмов, – то нет у него права ни на Печать, ни на деятельность в качестве мага, тут не на что рассчитывать. Пусть идет в обычные художники, чьим уделом, в зависимости от таланта, могут быть и грошовые лубки, и портреты за сотни гольдано, и роспись сводов Капеллы вкупе с реставрацией, ибо ведется и то и другое уже две сотни лет. И маляры нужны, кстати, тоже.

Плоды применения сфумато можно узреть в самых разных сферах бытия и порой там, где особо никто не ждет. А если дождется да увидит, то будет знать следующее: тот, кто может позволить себе сфумато, – зажиточен и успешен, ибо стоит эта магия дорого. А еще у него фантазия хоть куда, ибо порой область применения сфумато никакого отношения к деятельности Храмов не имеет.

Так думают и жители города Фьоридо, традиционно становящегося столицей Сумары на осенне-зимний период, валом валя на очередное представление странствующего театра, запоздало завершающего осенний сезон гастролей в самом начале первого зимнего месяца – по просьбам главы Магистрата, не желающего оставить город без полюбившегося развлечения. Ой-ой, да кто же не захочет увидеть спектакль, где все декорации оживают по мере развития сюжета пьесы, над залом пролетает чуть ли не всамделишный дракон, сцена вдруг обрастает настоящим лесом или заменяется стеной воды, каким-то чудом не обрушивающейся на зрителей! А прочие чудеса, вроде порхающих по залу живых бабочек или ярких тропических птиц? А сменяющие друг друга картины местности, если надобно показать бешеную скачку? А чертоги с бесконечными залами? Где вы такое еще увидите – разве что в следующем году, когда лучшая труппа королевства (они сами себя так назвали, но никто и не спорит) сочтет нужным посетить ваш городишко, или где вы там живете.

– К нам, к нам! – зазывают верткие мальчишки и девчонки в ярких костюмчиках. – Последняя гастроль!

Но нет, в мелкие городишки лучший театр Сумары вряд ли приедет, возни много, а финансового выхлопа – голубь какнул, одна срамота. Вот и тянутся во Фьоридо любители зрелищ, порой целыми семьями. Место-то в театре всем найдется – и дорогие билеты в партере по десятку гольдано ценой уйдут влет, и амфитеатр раскупят за нитенсо^[2], от пяти до двадцати за место. На галерку же в конце сезона и вовсе пускают задаром, без платы в обычный один медяк, там можно стоять и толкаться сколько душе угодно, лишь бы не раздавить друг друга. Так что милости просим, сегодня в последний раз дают любимую пьесу почтенной публики: «История любви девы Инес и славного разбойника Альдо». Разумеется, к третьему акту дева таковой не останется, а упомянутому разбойнику предстоит пройти путь от бесстыжего похитителя юных знатных девиц до супруга капризной красавицы, покоренной, перевоспитанной и в финале отдавшей предпочтение вольной жизни со своим похитителем.

Огромный столичный театр полон. Ни у кого нет сомнения, что в этот вечер кассу ждет прекрасная выручка, а пятеро крепких парней, владеющих короткими мечами и метательными ножами лучше, чем столовыми приборами, присматривают за туго набитыми звенящими мешочками. Содержимое их распределяется согласно контрактам с актерами и всей обслугой театра, от постоянной до нанятой в городе на время гастролей. Недовольным не останется никто, включая тех самых крепких парней. У них ведь есть еще обязанность – охранять полсотни бесценных картин-сфумато, оживающих в качестве декораций для спектаклей, и стоят эти картины баснословно дорого. Разумеется, они застрахованы, и не зря.

Вы знаете, кому приписывают их авторство? Самому Гвидо Алмазные Пальцы! Личность почти мифическая, ибо нет равных его таланту ни среди живых, ни среди мертвых, поскольку автор полотен упокоился с миром. Его художественное и магическое наследие бесценно, а картины можно встретить в запасниках всех Храмов (случай исключительный!) – и даже вне оных. Этот случай тоже особый, потому что собраны картины-декорации в одних-единственных руках.

– Пабло! Шевелись! Смотри, складки занавеса смяты, как платье у дешевой девки. Поправь немедленно! – слышится громовой голос откуда-то из кулис.

– Да, Марко! – откликается Пабло с почтением. – Уже бегу!

В ответ слышится одобрительное ворчание, а громовой голос становится тихим и ласковым, потому что теперь обращен к женщине, да какой хорошенькой…

– Амалия! Если вы не ослабите шнуровку платья на вашей чудесной, обольстительной осиной талии, то задохнетесь к концу первого акта, а ваши грудки, эти божественные яблочки, просто вывалятся из корсажа. Что я буду делать без своей примадонны? Пойду по миру с протянутой рукой, ибо заменить вас невозможно!

Примадонна розовеет от смущения и удовольствия. Обладатель голоса вне действия пьесы к яблочкам ни разу не прикоснулся, а мог бы, ему намекали неоднократно.

– Марко… – Красотка Амалия вздыхает и соглашается на все, глядя куда-то в кулисы безнадежным влюбленным взором. – Только ради вас.

– Умница.

Теперь ласковый голос снова меняется, переключаясь на сугубо деловой тон, ведь разговор ведется с казначеем.

– Маурицио! Готовьте сезонные расчетные листы для всех. Не забудьте приписать сверх обычной платы двум рабочим сцены – тем дуракам, которые упали со строительных лесов.

– Эх, Марко… – бурчит пожилой казначей. – Я бы не отсыпал им ни нитенсо сверху. Кто велел им лазать без страховочных тросов? Чай не обезьяны из галантской сельвы, должны соображать.

– Вот именно, не обезьяны. Те умнее. А этим дурням придется кормить зимой свои семьи. Делайте, что я сказал.

Казначей молча и уважительно склоняет голову. Он знает, что хозяин театра не ограничится тратой серебра на пострадавших рабочих. Тот, кого зовут Марко, отправит в городской приют дежурный еженедельный мешок хлеба и сладостей – для тех самых мальчишек и девчонок в ярких костюмчиках, что работают зазывалами на городских площадях. Хозяйка приюта молится на него, как и ее подопечные, которые увлечены новым делом и реже шарят по карманам и поясным кошелям зевак на ярмарке.

Кажется, все любят и уважают Марко. Кстати, а кто он такой? Да вон он, широкими шагами торопится в гримерку. Марко Синомбре^[3] собственной персоной: хозяин театра, автор всех пьес, импресарио, исполнитель десятка главных и второстепенных ролей, да к тому же единственный (по слухам) наследник коллекции полотен-декораций сфумато, написанных Гвидо Алмазные Пальцы. Седьмая вода на киселе, троюродный внучатый племянник, но завещание великого мастера было составлено в его пользу. Гвидо странствовал по всей Сумаре, нигде не задерживаясь и не афишируя своей личности. Его вообще толком никто не знал в лицо, разве что рыцари Храмов самого высокого статуса – Командоры. Не сохранилось ни единого портрета, а смерть его окутана тайной. Много лет ходят слухи, что Гвидо и не умирал вовсе, а переселился в свой собственный мир, созданный на одном из полотен. Но где оно, как выглядит, зачем было написано – никто не знает.

Врут, скорее всего. О самом Марко Синомбре тоже мало что известно, кроме того, что бывшему сироте из приюта повезло, как немногим, когда на него свалилось наследство. Распорядился же он им грамотно, тут не придерешься. Счастливчик, хоть и Безымянный.

– Марко, – выжидательно мурлычет Амалия под дверьми гримерки, – нам пора.

Да-да, сейчас погасят факелы, пора начинать спектакль, а Марко сегодня в роли горячего соблазнителя Альдо. Самая зрелищная сцена стартует с первых секунд поднятия занавеса – та самая бешеная скачка по лесу, с остановкой кареты, дракой, выбиванием дверцы и похищением девушки. Только исполнителю главной роли осталось нанести особый грим…

Вот он, стоит перед зеркалом. Настоящая внешность молодого мужчины, носящего говорящую фамилию Синомбре, не отличается красотой. Он высок, жилист и худ, сутуловат. У него тяжелый размашистый шаг, лишенный величавой поступи аристократов – парень-то наш вроде как из простых (по крайней мере, все в этом свято уверены). Высокий лоб с острыми залысинами по линии светло-русых волос, скуластое невыразительное лицо, серые глаза, ничем не примечательный нос и тонкие губы – вот и все описание. Если вы мужчина, то вряд ли станете рассматривать обладателя внешности как соперника; а если женщина – то вряд ли захотите иметь такого возлюбленного.

Но! Только пока этот тип не заговорит. А говорит он великолепно, как и декламирует стихи. Можно сказать, не просто говорит, а околдовывает речью. За словом в карман не лезет, проявляя грубоватый меткий юмор в беседе с мужчинами и расточая неуловимо изысканные комплименты женщинам. Поет, аккомпанируя себе на лютне, виртуозно лаская ее струны длинными, тонкими, но такими сильными пальцами. Эти пальцы в случае необходимости не менее ловко берутся за меч, так что парочке (ой, минимум двум десяткам) обманутых мужей – обладателей ветвистых рогов – так и не удалось поквитаться за обнаруженные в покоях жен веревочные лестницы. Точный возраст Марко никому не известен (разве что ему самому), он вроде бы приютский подкидыш – от двадцати пяти до тридцати лет. Но все это теряет значение, когда он преображается для выхода на сцену.

Три портрета-сфумато, написанных Гвидо Алмазные Пальцы, служат гримом для хрупкой магии перевоплощения на несколько часов. Эти портреты хранятся в особом кофре, ключ от которого Синомбре всегда носит на цепочке под одеждой и не доверяет никому. Три образа героев: пылкий красавец-любовник, умудренный сединами старец и потешный уродец-горбун – личины используются Марко только для выхода на сцену, для этого есть специальное разрешение Магистрата, оформляемое через особый запрос в Совет Храмов заново во время гастролей в каждом городе. Иначе нельзя, за самовольное использование сфумато по головке не погладят.

– Иду! – быстро откликается Марко на зов своей примадонны, жаждущей прикосновения его тонких сильных пальцев к своим крепким яблочкам хотя бы в процессе представления.

И он выходит. Смоляные кудри. Орлиный нос. Мужественный подбородок с ямочкой. Косая сажень в плечах. Амалия тает под его взором – так будет и со всеми представительницами прекрасного пола в зале, от знатной мэйс до вертлявой торговки-лоточницы, снующей с орешками и цукатами между рядов кресел и скамеек. И многие мужчины захотят быть похожим на бесстрашного обаятельного разбойника, забыв о том, что он всего лишь актеришка.

Но все они – и зрители, и актеры, и дюжие охранники, и зазывалы, и все-все не знают крайне важных вещей, тайну которых Марко Синомбре намерен пронести сквозь свою жизнь и затем прихватить с собой на тот свет.

Изначально не было никакого Марко Синомбре. У него от рождения совершенно другая фамилия, не имеющая отношения к прозвищу приютского сироты. Нет официального наследника знаменитого Гвидо, а завещание поддельное. А как же те самые полотна, спросите вы, холодея от возможной догадки, и будете тысячу раз правы. Только не произносите этого вслух, иначе театр останется без хозяина.

Гениальный маг-живописец, создавший множество декораций-сфумато, только что вышел из гримерки. Все картины, охраняемые дюжими парнями, – подделка, как и магические оттиски Печати Леонардо на них, указывающие на авторство великого Гвидо Алмазные Пальцы. А в личном кофре Марко Синомбре не три разрешенных Магистратом портрета, а десяток. Так, на всякий случай – вдруг придется круто изменить жизнь и исчезнуть. У самого-то Марко никакой Печати Леонардо нет и в помине, не имеет он права на магию сфумато, он преступник с точки зрения всех трех Храмов и гражданских властей заодно…

Спектакль начался. На сцене разворачивалась та самая безумная скачка, полюбившаяся публике. Слышались крики, рукоплескания, бурные восторги и сдержанные одобрения. А из полузатененной ложи, предназначенной для самых богатых и знатных театралов, за действием наблюдал один-единственный зритель, хотя ложа была рассчитана на десять персон. Он выкупил ложу за огромную сумму в триста гольдано – так же как сделал и вчера вечером. Крепкий старик в черных с золотом одеждах – смуглый, седобородый, с крючковатым хищным носом и властным, умным, полным колючей злой иронии взглядом. Была и третья составляющая во взгляде – тщательно подавляемое отчаяние. Его левая сухая кисть с узловатыми пальцами (безымянный был украшен брачным перстнем с турмалином) сейчас лежала на бордюре ложи, выступая из полумрака, как будто отрезанная от тела безвольная часть, но вот и она исчезла.

Старец убрал руку, досмотрел до конца сцену погони и высидел в ложе почти весь первый акт целиком, бдительно присматриваясь к игре Марко в роли разбойника и соблазнителя. А затем с достоинством покинул здание театра в сопровождении двух дюжих стражей в подбитых волчьим мехом плащах.