Цитаты из книг автора «Наталья Павлищева»

Человек может не выжить, если очень хочет жить, но жить, если потерял к жизни волю, не может.

Да, опасаясь пятой колонны в Ленинграде, власти издали приказ: всем лицам немецкой национальности покинуть город в течение 24 часов. Правда, тогда еще можно было эвакуироваться, этот приказ невольно многим немцам-ленинградцам спас жизнь, правда, многие умерли в эвакуации, ведь никто не позаботился об организации их существования там, на Большой Земле.

К утру в буржуйке снова развели огонь… из томиков Гете и Шиллера. Обнаружив в шкафу немецких классиков, Юрка с каким-то мстительным удовольствием потащил их к печке, словно Гете был виноват в преступлениях, которые творили его далекие потомки. Елена Ивановна только головой покачала, но возражать не стала.

– Мы не одни, мамочка! Мы с Таней. – Женька кивнула на по-прежнему молчавшую сестру. И зашептала: – Станислав Павлович говорил, что людей спасает необходимость за кого-то бороться и о ком-то заботиться. Может, и Таню спасет?

Переживать было за что: Таня лежала в комнате, даже не поднявшись им навстречу. Женя уже видела таких вот – тех, кому не хотелось жить, не хотелось что-то делать, заставлять себя вставать, ходить за водой и дровами, стоять в очереди в магазинах… Не говоря уж о работе.

От их дома до дома, где оставалась Таня, неблизко, но раньше трамваи ходили, пусть не весь путь, так хоть часть проехать можно. Но в январе трамваи встали окончательно, даже на «смертном перекрестке», что на углу проспекта 25-го Октября и улицы 3 июля, где всегда толпа пассажиров, и то пусто. В эту остановку частенько снаряды прилетали, видно, немцы прекрасно знали о перекрестье трамвайных маршрутов возле Гостиного Двора, вот и целились сюда.

Города в войну оказывались в разном положении. Одни оккупированы врагом, другие в тылу глубоком или не очень, через какие-то война прокатилась катком, оставив развалины. Но Ленинград уникален. Два с половиной года город-фронт, три года постоянных бомбежек, обстрелов, угрозы самой жизни.

Примета февраля стала другой. На улицах трупы начали складывать штабелями, чаще вывозить дополнительно выделенными машинами. А еще на улицах стало мало людей, заметно меньше, чем в том же стылом ноябре. Очень многие умерли либо лежали, не в силах передвигаться. Кто-то эвакуировался, кто-то ушел на фронт.

Примета января еще страшней – трупы повсюду, их почти не возили ни на кладбища, ни даже к моргам, просто пеленали и оставляли на улице. Мороз не давал разложиться, они промерзали, как в морозильной камере. Но очень многих даже не хоронили, оставляя в квартирах. И это не неуважение к умершим, пока человек числился живым, на него получали продуктовую карточку, а значит, возможность или хотя бы надежду продукты выкупить, надежду прожить еще день, декаду, месяц кому-то из семьи. Умершие, но непохороненные спасали родных…

Главная страшная примета декабря – санки со спеленатыми трупами умерших, похоронить которых, как обычно, в гробу у родственников не было ни средств, ни сил. Просто заворачивали в простыни, перевязывали и везли на кладбище в надежде, что там предадут земле хоть как-то.