Цитаты из книг автора «Наталья Павлищева»

Такое тоже бывало, украли или потеряла, но семья осталась без хлеба и без надежды. Карточки – святое, это не просто хлеб, крупа или конфеты, это сама жизнь. Лишиться карточек на всю семью, когда до конца месяца еще неделя, значило погубить всех.

– Кто такая Ангелина? – поинтересовалась Женя, когда они вышли из комнатки ЖАКТа. – Паспортистка наша. Ух и ушлая! Ангелина действительно была ушлой, при виде Юрки ее глаза забегали, словно тараканы при включенном свете.

Красавицу не съели. До сих пор загадка, как удалось смотрительнице бегемотихи прокормить животное в голодную зиму, но та осталась жива на радость всем ленинградцам.

Вот и брели полуживые тени, чьи закоченевшие от постоянного невыносимого холода и опухшие от голода ноги с трудом делали каждый шаг. Их двигали вперед две вещи – ответственность перед теми, кто ждал дома, и надежда на будущее. Иногда они плохо понимали, что делают и говорят, даже сходили от голода с ума, но каждый знал: победа будет за нами, враг будет разбит!

Почему-то они не попытались остаться в этом же районе, ведь жильцов из разбомбленных домов обычно расселяли в свободные квартиры в соседних уцелевших. Свободные – это те, жильцы которых просто умерли. Страшно селиться в комнаты, где каждая вещь напоминает о смерти, но в январе 1942 года таким был весь Ленинград. О смерти кричало все – пустые глазницы окон с разбитыми стеклами и гуляющим по комнатам ледяным ветром со снегом, лежащие на улицах трупы, санки или просто куски фанеры с завернутыми в простыни покойниками, которые тащили их сердобольные сами похожие на ходячие трупы родственники, даже мерный стук метронома из рупоров…

Именно тогда открыло свой страшный счет Пискаревское кладбище. А еще превращенный в крематорий бывший кирпичный завод на территории нынешнего Парка Победы. Кто их записывал, сожженных в печах мертвецов? Только количество, ведь у большинства, кроме инициалов, вышитых на простынях отчаявшимися родными, не было ничего. А сколькие просто падали и замерзали безвестными… Они так и были похоронены – общим скорбным, страшным числом.

Договорить не успел, повернув к своему дому, они его… просто не увидели! Вместо большого пятиэтажного здания торчали только обломки стен по краям, а на месте их парадной и входа в бомбоубежище и вовсе высилась груда кирпича и искореженной арматуры!

Совсем скоро им пришлось проделать скорбный путь и самим. Приведенный сердобольной соседкой доктор покачал головой:

И со стороны властей неубранные трупы тоже не попустительство, убирать их оказалось просто некому. Чтобы вывозить по несколько тысяч умерших каждый день только из одного района, нужны транспорт и сильные руки, ни того, ни другого не имелось. В третьей декаде января случилось самое страшное время, когда ни электричества, ни бензина не осталось даже для хлебозаводов и машин с продуктами. В городе уже была мука, но не было возможности испечь хоть какой-то хлеб и развезти его по булочным. Примета февраля стала другой. На улицах трупы начали складывать штабелями, чаще вывозить дополнительно выделенными машинами.

После нескольких случаев с затопленными убежищами многих и вовсе не загнать вниз. Никто не хотел умирать, но лучше под фугаской погибнуть, чем от голода. Только одного желали – чтобы сразу, без мучений.