Вдаваться в подробности: это-де не мой муж, а человек, нуждающийся в срочной медицинской помощи – мне представилось лишним. Начнутся расспросы, потеряем время, которое для больного на вес золота. Попросить мужика вызвать «скорую»? Уйдет и поминай как звали. Поэтому я кивнула: мол, да, муж надрался – и повторила просьбу.

– Лады, – согласился алкоголик номер два, – мужскую солидарность еще не отменили. А – так, все отменили: революционные праздники, совесть, бесплатную медицину. Водки, свободы и порнографии – завались, а радости нет.

– Может, понесем? – прервала я.

– Берем. Ты – за ноги, я – за плечи. Раз-два, подняли. Поехали.

Сердечника мы оторвали от земли сантиметров на пять. То есть практически волочили по лужам. Кроме того, моего нетрезвого помощника шатало из стороны в сторону. Он ковылял спиной по ходу, с «право-лево» у него было плохо. На мои «вправо» он дергался влево и наоборот. Несколько раз врезался в припаркованные автомобили и в стволы деревьев, падал и чертыхался. Мягко сказано – «чертыхался», вы понимаете. В итоге предложила развернуться: я тащу за ноги «мужа», двигаясь спиной вперед, а добрый алкоголик идет лицом.

Дело пошло быстрей. Промокла я насквозь. Верхнюю одежду промочил дождь, нижнюю – пот. У дверей подъезда, как только я их открыла, набрав код замка, и, подхватив ноги сердечника, собралась втиснуться в проем, добрый алкаш завопил:

– Нельзя ногами вперед! Так только покойников…

– Как? Уже?

– Разворачиваем. Я с головой твоего мужика вперед пойду. Заходи слева, в смысле – справа, крутись.

Наши круговращения напоминали суету бестолковых грузчиков, которые пытаются доставить негабаритный груз. Но «груз»-то был живой! Мы несколько минут менялись местами, при этом то вместе двигались влево, то одновременно вправо. Елозили телом несчастного по площадке у двери. Мои силы, физические и психические были на исходе. Дверь подъезда захлопывалась, я снова ее открывала. Казалось, этому кошмару не будет конца.

На счастье, из подъезда выходил мужчина с собакой.

– Друг, подсоби! – попросил его добрый алкоголик. – Видишь, мужик – вусмерть, а баба его бестолковая.

Возмущаться не приходилось. Я не баба, не бестолковая, мужик не мой. Но скорей бы все это кончилось. Просительно посмотрела на соседа:

– Очень вас прошу!

– Вы снимаете квартиру на втором этаже? – спросил он.

Трезвый. В мире еще встречаются трезвые мужчины.

– Да, – кивнула я – Пожалуйста! Тут обстоятельства, долго рассказывать, а время не терпит. Пожалуйста! Помогите внести больного человека в квартиру.

– Таким больным надо меньше пить.

– Вы даже не представляете, насколько правы!

– Подержите собаку, возьмите поводок, не дергайте. Айк, свои! Прогулка несколько откладывается, но, безусловно, состоится. Тебе придется повременить с отравлением естественных потребностей.

Он разговаривал с псом, словно тот имеет человеческое среднее образование. Я вела собаку и думала о том, как правильно говорить про естественные потребности: их отправляют или оправляют? Нужду естественную точно – справляют.

Со мной случается: в неподходящий момент начинаю размышлять о вдруг возникшем ребусе. И теперь, мокрая и взволнованная, с больным сердечником в придачу, правила русской стилистики мысленно вспоминаю, хотя никогда не была в них сильна.

Айку, беспородной, но очень симпатичной собаке, отчаянно хотелось на улицу. Однако он смиренно подчинился. Только вздохнул совсем по-человечьи, коротко заскулил. На мои причитания: «хорошая собачка, умная, добрая» – не обращал внимания. Собаки со средним и неполным высшим образованием к лести глухи.

Больного сердечника донесли в рекордные сроки, за каких-нибудь три минуты.

Майя открыла дверь на звонок и оторопело застыла. Два мужика держат за руки-ноги третьего, бесчувственного, рядом я с собакой.

– Посторонись, – велела я. – Вносите.

– Куда складировать? – спросил алкоголик.

На секунду я замешкалась. Майя спит на диванчике, я – на кресле-кровати. Укладывать на наши постели грязного, мокрого забулдыгу, хоть и насквозь больного? Перебьется.

– Тут кладите, в прихожей, к стеночке. Спасибо вам большое! Очень признательна! Всего доброго! До свидания!

Майя изумленно тыкала пальцем в длинное тело, занявшее весь коридорчик, и заикалась:

– Эт-то что? К-кто? Откуда?

– С улицы, – ответила я на последний вопрос. – Волокла его от детского садика. Из последних сил.

– Зачем? – округлила глаза Майя.

– Хватит вопросов. Быстро вызывай «скорую».

– Кому?

– Майка, очнись! Человек крайне болен, сердечный приступ.

– У этого приступ? – Теперь она тыкала двумя пальцами.

Валяющийся на нашем полу молодой человек умирающим не выглядел. Под ним растекалась куча грязной воды, да и весь он смотрелся как долго катавшийся по земле субъект. Что, впрочем, не далеко от истины.

– Да! У него порок сердца, быстро рос, видишь, вымахал…

– Ты давно его знаешь?

– Вообще не знаю! – взревела я. – Майка! Звони! Ноль-один, ноль-два или ноль-три – кто-то из них «Скорая помощь». Говори наш адрес, пусть мчатся.

Но Майка не сдвинулась с места и продолжала уточнять:

– Порок сердца? Уверена? У моего брата двоюродного порок был. Ногти синели и губы. А у этого нормального цвета. И харя самодовольная. Кто тебе сказал, что у него приступ?

– Никто, сама подумала.

Подкрадывалось осознание того, что сваляла большую дуру. Такую большую, что даже перед Майкой стыдно.

– Чем ты думала?

– Чем думала, то и получилось, – пробормотала я и принялась оправдываться. – Он говорил, что умирает, что сердце у него…

– Какое сердце, Лида? Посмотри на этого бугая. У него вместо сердца мотор тракторный.

Будто в подтверждение ее слов, молодой человек глубоко вздохнул, повернулся на бок, повозился, удобно устраиваясь. Нос его пришелся точно в обувную полку, еще точнее – в мои туфли. Он еще раз втянул воздух и… захрапел.

– Лида!

В моем имени, как его произнесла Майка, было все: возмущение, испуг, подозрение в сумасшествии, отчаяние и страстное желание услышать от меня внятное объяснение происходящему.

Что я могла ей сказать?

Если откровенно, буйное воображение и способность к самовнушению иногда приводят меня в состояние глубокой паники.

Однажды в детстве, сидя дома, безо всяких поводов, вдруг представила, что маму сбила машина. Мамочка умирает, окровавленную, ее везут в больницу… Последние вздохи – и мамы больше нет. «Скорая», минуя больницу, подкатывает к моргу… Никогда самой дорогой и любимой мамочки больше не будет рядом. Не утешит, не обнимет, не поругает, не посмеется над моими проделками – исчезнет. Буду жить с бабушкой, которая по утрам станет кормить ненавистной овсянкой, ходить на кладбище, где рядом с папиной и прабабушки могилками появится мамина… Отчетливо представила надгробный памятник, как кладу к нему цветочки… Горе захлестнуло меня. К тому времени, когда мама пришла с работы, я уже три часа бурно рыдала. И потом еще долго висела у нее на шее, твердя сквозь икоту: «Ты живая, живая!»

Отлично сдала экзамены в университет. За два дня до окончательных результатов умудрилась внушить себе, что не поступила. Куда мне, провинциалочке, против столичных абитуриентов, у которых и связи, и репетиторы, и взятки. Вернусь домой, пойду работать кондуктором в автобусе, если повезет – лаборанткой в мамин техникум. Учителя школьные расстроятся, а некоторые из подруг позлорадствуют: Лидка-то высоко взлететь хотела, да и приземлилась на пятую точку. Какие математические способности, какие победы на олимпиадах! Не задавалась бы, поступала бы в наш институт, как все. Москва ей кукиш показала, и правильно.

Я собрала вещички, чтобы ехать на вокзал покупать билет и отправляться домой. Завернула в институт, посмотреть на списки только из мазохистского желания сделать себе еще больнее. И даже когда читала в списке поступивших: «Красная Лидия Евгеньевна» – думала, что у меня есть полная тезка. Не такая уж частая у нас фамилия. И моей тезке тоже, наверное, доставалось: дразнили «красной, для быка (варианты: ежа, осла, слона) опасной».

Но потом, конечно, шарики и ролики встали у меня на место.

– Лида? – повторила вопросительно Майка.

– У меня бывает, – призналась я.

– Что бывает? Бомжей домой таскаешь?

– Не только. У меня развито воображение.

– В какую сторону развито?

– Чего пристала? Ошиблась нечаянно. Убить меня теперь? Давай его на лестничную клетку вытащим? Пусть под лестницей отсыпается. Хотя, – тут же я засомневалась, – сосед с собачкой увидит, решит, что мы подозрительные девицы, пожалуется хозяйке, она турнет нас с квартиры.

– Воображение у тебя в самом деле богатое. Лида, а если он очнется среди ночи, ограбит нас или чего хуже?

– О «чего хуже» не мечтай. Шутка. У меня все его документы. Не могу больше! Я мокрая, холодная, голодная, несчастная. Если немедленно не приму ванну, заболею воспалением легких, суставов, мозга.

– В мозге у тебя уже началось. Ладно, иди в ванну, я чай заварю и пюре с котлетами погрею. Ляжем спать – дверь в комнату диваном подопрем, а на кухне и в коридоре воровать особо нечего. Пусть дрыхнет твой алкаш.

Горячая вода, благоухающая пена, мое тело, погруженное в жидкость… Как мало человеку для маленького счастья надо. Желательно, чтобы в коридоре вашей квартиры не храпел неизвестно кто и звать никак. Впрочем, как приблуду зовут, я скоро узнала.

Пришла Майя, протянула мне чашку чая, села на край ванны и раскрыла чужой паспорт:

– Поляков Максим Георгиевич, семьдесят первого года рождения. Значит, двадцать шесть лет? Я бы больше дала, но, может, потому что пьяный и грязный. Не женат, во всяком случае, отметки не имеется.

– Мне чихать на его семейное положение.

– Москвич, – не обращая внимания на мои комментарии, листала паспорт Майя, – прописка постоянная, улица Русаковская, дом…, квартира… Где это?

– Кажется, в районе Сокольников. Майка, нехорошо рыться в чужих документах.

– А кого попало в дом приносить, хорошо? Молчи уж. Тут еще пропуск какой-то. На работу, наверное. Лидка, он старший менеджер в консалтинговой фирме. Круто.

– Никогда бы не подумала, что специалисты по консалтингу валяются на улице. Дернула меня нелегкая!

– А может, ты свою судьбу притарабанила? – мечтательно спросила Майка.

Как в воду глядела. Но тогда Майкины слова показались мне верхом абсурда. Еще не хватало мне женихов с газонов подбирать! Майка – неисправимый романтик. И я презрительно