Папе было безразлично, в какой вуз дочка поступит, главное – корочка о высшем образовании. Московский институт – даже почетнее. Только на заочное можно поступать? Пусть заочное, хотя и дневное потянули бы, потуже затянув пояса. Но коль заочное, надо работать. Где ты хочешь, доченька, работать? На хлебозаводе? Там же каторжный труд, хуже шахтерского забоя!

Все равно! Арина понимала, что теперь, в главном уступив, может диктовать условия. Мама и папа напрягли связи. У слесаря и табельщицы тоже есть знакомства. Не в высших эшелонах, конечно, но на своем уровне. Без связей в наше, да и любое время не захватить места под солнцем, даже под его, солнца, слабыми лучами.

Арину устроили в кондитерский цех при хлебозаводе. Там делали торты, пирожные, ром-бабы, кексы, куличи к Пасхе и на заказ выполняли многоярусные свадебные торты или юбилейные – с шоколадными числами «50» или «60» в центре.

Несмотря на устройство по блату, Арина получила работу крайне тяжелую физически и совершенно тупую в творческом смысле. Неподъемные мешки с мукой, тяжелые противни, жар печей, мучная пыль. В цехе работали женщины давно огрубевшие, битые жизнью, хотя и не злые, но сварливые, с мелочными претензиями к непосредственному начальству и с глобальными – к правительству, депутатам и прочим олигархам. Здесь не было важной составляющей: желания, чтобы плоды твоих трудов порадовали людей. Бабушка Галя каждую плюшку, ватрушку, коврижку мысленно заговаривала: удайся, понравься, будь вкусненькой. Нечто невидимое, неосязаемое – посыл души – Арине казался обязательным.

А в цехе говорили только о выработке, о плане, премиях и штрафах. С равным успехом здесь могли бы не торты печь, а древесный уголь обжигать. Хотя главный технолог была специалистом высокого класса, художником, этаким кондитерским скульптором. Когда она украшала свадебные и юбилейные торты, все собирались смотреть на мастерское владение кондитерским шприцем – на замысловатые виньетки, букеты розочек и гроздья винограда из сливочного крема, на фигурки зверюшек (детские персональные торты) из мягкого и мгновенно застывающего шоколада.

Это были редкие моменты, когда забывали о рутине, потоке, конвейере. Моменты короткие, через полчаса вспыхивала очередная свара: Таня разбавила коньяк, Маша тоже разбавила, обе хотели стырить. В результате пропитка для ром-бабы представляла собой слабенький сиропчик. «Сожрут, не заметят!» – как правило, звучало в финале примирения. Вот это «сожрут» Арину коробило более всего. Зачем работать, если испытываешь отвращение к результатам своего труда? По наивности Арина задавала подобные вопросы. В ответ слышала: «Молодая еще, с наше тут помудохайся».

Производство многих кондитерских изделий вызывало у Арины отвращение. Длинный нечистый стол с поверхностью из нержавейки. Кондитеры стоят в ряд: перед одной женщиной готовые испеченные круглые бисквитные коржи, женщина зачерпывает из ведра рукой крем, обмазывает корж, сверху ляпает другой корж и опять мажет кремом, быстро проводит рукой с кремом по периметру круглой стенки будущего торта, передвигает следующей работнице. Та, опять-таки рукой, зачерпывает из миски гранулы посыпки и превращает высокий периметр во вполне аппетитный бортик торта «Мечта». Последняя женщина самая ловкая и опытная, быстро украшает кондитерским шприцем поверхность торта. Три минуты – и получите свою «Мечту».

Сегодня опять не вывезли продукцию? Не наши проблемы! Пусть переклеят ценники с датой изготовления и датой годности, не впервой. Но нам выработку засчитайте, не обязаны за чужую халтуру отвечать и на штрафы влетать!

Работники кондитерского цеха были совершенно справедливы в том, что их труд надо оценивать по количеству произведенной продукции, а не по той, что дошла до потребителя. С этим Арина не могла бы спорить. Но качество! И жуткая антисанитария! Руками крем бухают на коржи! В туалет сходят – и за крем берутся. А руки помыть не подумают. Почему никто из потребителей не отравился за время работы Арины в кондитерском цехе хлебозавода? Загадка, но факт. Наверное, у россиян очень крепкие организмы, закаленные бациллами от других производителей пищевой промышленности.

Перед визитами и инспекциями: санэпидемстанции, пожарных, руководства завода и прочих проверяющих – наводилась подлинная чистота. Не уборщица тетя Маня старыми тряпками возила по столам и по полу, а все работницы драили цех – с потолка до пола. Надевали чистую униформу, доставали кондитерские лопаточки и уже не быстро пальцами крем по коржам тортов размазывали, а лопаточками – замедленно, для прессы.

Первый такой субботник Арины случился во время посещения их цеха вице-губернатором, фланировавшем в белом халате. И группу телевизионщиков, освещавших «поход в народ», тоже обрядили в чистые халаты. Хотя обычно грузчики в замасленных телогрейках с улицы через весь цех волокли мешки с мукой в кладовую, очень неудачно расположенную.

Журналист, очевидно, выбрав по моложавой фактуре Арину, подсунул ей микрофон:

– Как вы считаете, что нужно сделать для лучшей работы вашего цеха?

– Приходить вам сюда каждый день! – выпалила Арина.

Повисла пауза.

Арина сморозила глупость. Это читалось по всем лицам: театрально наряженных сослуживиц с лопаточками в руках, поджавших губы директора хлебозавода и его заместителей, скривившихся журналистов, которым был нужен не честный, а удобный ответ. Только вице-губернатор сохранял тренированное благодушие.

Он подошел к Арине, больно захватил ее за щеку указательным и большим пальцем, помотал из стороны в сторону:

– Не шали, красотка!

Продолжая улыбаться, тяжко вздохнул, развел руки в сторону, пожал плечами. Мол, девушка хотела привлечь его внимание, знаем мы таких. Это была игра на публику и для эфира не годилась.

– Вырезать потом, – бросил телевизионщикам вицегубернатор.

Кавалькада во главе с ним вышла из цеха. Сослуживицы на разные голоса принялись осуждать Арину: если она хочет тут работать, пусть не выпендривается.

То, что работать на хлебозаводе ей не нравится, Арина поняла быстро. Но ради самой главной встречи, случившейся в кондитерском цехе, Арина согласилась бы торчать тут до скончания века. Главная в ее жизни встреча – знакомство с Филиппом.

Арина волокла тяжелый мешок с мукой, когда неожиданно мешок захватили мужские руки:

– Дай, я отнесу.

Арина разогнула ноющую спину. Парень, симпатичный, легко вскинул мешок и понес в цех.

– Коней на скаку тебе не хватает? – спросил он.

– Каких коней? – удивилась Арина.

– Что перед горящими избами. Национальная забава русских женщин, вроде биатлона. Первый этап – кони на скаку, второй – горящие избы. Есть и другие силовые виды спорта – тетки в оранжевых жилетах с ломами на железнодорожных путях, зимой и летом.

Парень говорил с непонятным раздражением, точно Арина в чем-то провинилась.

Потом Арина узнала, что Филипп после армии устроился на хлебозавод слесарем по наладке оборудования. Точнее, его приняли на ставку слесаря, чтобы зарплата была выше, а трудился он на подхвате у старых мастеров, учился. Филиппу тоже не нравилась его работа. Но не потому, что было скучно, неинтересно или трудно. От вида женщин, которые подвергаются тяжелым физическим нагрузкам, Филиппа коробило. В кондитерском цехе еще сносно, в хлебопечном – каторга. Бабы что ломовые лошади, хотя войны давно нет. При этом сам Филипп и его мастер-наставник разгуливают с легким ящичком для инструментов. Специалисты! Подобная расстановка сил казалась Филиппу подлой, точно спрятался он за спины женщин, ловко устроился. Возможно, со временем Филипп приспособился бы, перестал терзаться тем, что прохлаждается на легкой работенке, когда бабы горбатятся. Однако Филипп не хотел приспосабливаться и подумывал о другой работе. Его останавливала только надежда мастера вырастить себе достойного помощника и заместителя. Мастер был отличным мужиком и одновременно каким-то троюродным дядей Филиппа.

А потом Филипп прочно увяз на хлебозаводе, потому что здесь работала Арина.

– Куда сыпать? – спросил Филипп.

– В мукопросеиватель, – ткнула пальцем Арина.

– Да у нас тут добровольные грузчики появились, – хохотнула одна из женщин.

– То женихи на Аришку слетаются, – подхватила другая.

И третья нашла, что сказать, и четвертая не задержалась с крепким словечком. На хлебозаводе женщины брехливы, как цепные собаки, и ядовиты, как змеи. Филипп к этому уже привык: не краснел, не огрызался и не обижался. Теткам ведь требовалась разрядка, пусть словесная, пусть с матерком. Подражая мастеру, Филипп иногда вступал в перепалку, подыгрывал, веселил женщин. Но умел и не замечать колючих подначек. В тот раз, когда впервые Арину увидел, демонстративно не замечал и не слышал.

– У тебя когда смена заканчивается? – спросил он.

Арина фыркнула: мол, сразу на «ты» и по-деловому свидание назначает, скоростник. Не на ту напал.

– В четыре у нее смена заканчивается, – ответил кто-то.

– Буду ждать тебя за проходной, – сказал Филипп.

– Вот еще! – мотнула головой Арина.

– Придет, придет, – заверили женщины.

Во время обеденного перерыва они всегда говорили о болезнях. Заводские новости и телесериалы успевали обсудить до обеда. Про различные хвори и способы лечения говорили в сорокаминутный отдых: обстоятельно, со смаком – любимая тема. Конечно, у всех женщин были проблемы с позвоночником, болели суставы, отекали ноги, варикозно корячились вены. Плюс запоры и поносы у внуков, нутряные болезни у дочерей, невесток, соседок. Лекарствам, которые выписывали врачи, противостояли народные средства и заговоры целителей. Арина вставляла в ухо наушник плеера и включала тихую музыку – слушать про болезни, лекарства и чудодейственные заговоры надоело.

Но в тот день, после выступления Филиппа с мешком муки и назначения свидания, во время обеденного перерыва женщины почему-то не обсуждали слабительные средства и методы очищения организма от шлаков. Они впали в романтически-историческое настроение. Вспоминали, как познакомились с мужьями, не упоминая про постылые будни с вечно пьяным супругом. Не клеймили мужиков, а рассказывали про первые свидание, про свадьбы, рождение первенцев. Лица женщин разгладились, как будто морщинки испугались светлых воспоминаний и спрятались.

Арина ждала, что к концу обеда товарки все-таки скатятся к негативу. Потому что они давно разучились радоваться продолжительно, только вспышками. Если случалось что-то хорошее, обязательно заходила речь о плохом, которое непременно последует. Дали премию – отлично, но в следующем месяце, как пить дать, зажмут. Родился внук – большое счастье, но молодым негде жить. Купили машину, но подержанную. Отметили выход на пенсию, но пенсии хватает только на квартплату. Но этот разговор неожиданно закончился не мрачными прогнозами и пессимистическими сетованиями, а советами Арине не проморгать Филю. Сразу видно – парень надежный и крепкий, малопьющий и совестливый. Арина только фыркнула в ответ на прямолинейное и неуклюжее сводничество.

Хотя Филипп ей очень понравился, Арина не собиралась демонстрировать свою симпатию. Она постарается быть загадочной.

Арине не раз говорили, что у нее красивое, простое, открытое лицо. «Простая, открытая» – это про собачью морду, считала Арина. Друг человека с восторгом выполняет команды: «Ко мне! Лежать! Дай лапу!» – получает за это косточку и прыгает от радости. А женщина должна быть загадочной, вроде спрятанного клада, который мужчина стремиться отыскать и насладиться в трудах обретенными сокровищами. Подобные мысли Арине внушили статьи в глянцевых журналах и романы зарубежных беллетристок, чьи книги выпускались в ярких обложках со знойными красотками и красавцами в момент объятия – вскрытие клада, очевидно.

Напускная загадочность слетела с Арины после первого же вопроса Филиппа, который встретил ее за проходной.

– Айда на лодках кататься? – предложил он.

– Айда! – с ходу согласилась Арина.

Два часа дня (утренняя смена начиналась в пять утра), тепло, светит солнце, в будний день в городском парке немноголюдно, лодку можно взять без очереди, да и на пруду будет свободно. Кроме загадочности, журнальные статьи еще рекомендовали всегда и всюду сохранять кокетливую игривость. Мол, мужчины любят веселых, задорных женщин, создающих хорошее настроение, не обременяющих спутников своими заботами и проблемами. Последняя установка находилась в прямом противоречии с первой, но Арина этого противоречия не замечала. Кроме того, веселость давалась ей без труда и насилия над собой: солнечный день, приятный парень, катание на лодке вместо корпения над учебниками – вот и хорошее настроение.

Арина запрыгнула в лодку, Филипп снял кроссовки и носки, положил их в лодку, потому что ее надо было толкать на глубину, стоя по щиколотку в воде. Кроссовки у него были новые, первый день носил, дорогие.

– Классные, правда? – похвастался Филипп, сев в лодку и вставляя весла в уключины. – Всю получку потратил на них.

– Ничего кроссовочки, – одобрила Арина.

Пруд имел форму гигантского обгрызанного блина, Филипп активно работал веслами, отплыв метров сто, резко повернул, чтобы сделать большой круг вдоль берега. Арина чувствовала себя легко и свободно, как будто Филипп был давним знакомым, с которым долго не виделись и теперь обменивались новостями. Они говорили о школах, которые закончили, Филипп рассказал про армию, он служил в Подмосковье. Арина поймала себя на том, что рассматривает с непривычным волнением босые ступни Филиппа, его щиколотки, ритмичное перекатывание мышц на груди под футболкой. Арина повернулась боком, согнулась в талии, опустила руку в воду. «Забыла, что нужно быть игривой, – мысленно одернула она себя. – Вместо этого пялюсь на него как кошка на сметану. Что бы игривое придумать?»

Через несколько минут Арина, воспользовавшись тем, что Филипп смотрел в сторону, затолкала одну кроссовку Филиппа себе в сумку и ойкнула:

– Филипп! Извини, пожалуйста!

– В чем дело?

– Я случайно утопила одну твою кроссовку, когда мы разворачивались.

– Как утопила?

– Нечаянно.

– А почему сразу не сказала?

– Побоялась. Прости!

Филипп был явно расстроен, но при этом не злился на Арину, смотрел не гневно, а удивленно. На его месте Арина вела бы себя иначе. Утопи кто-нибудь ее новую туфлю, Арина второй отхлестала бы виновника. То есть она не хотела, конечно, чтобы Филипп бил ее по башке кроссовкой, просто ничего игривее не придумалось.

Филипп горько вздохнул, а потом неожиданно взял вторую кроссовку за шнурок, раскрутил над головой и зашвырнул далеко-далеко.

– Ты что наделал! – закричала Арина.

– Утонули шузы так утонули.

– Дурак!

– Кто, я дурак? – теперь уж возмутился Филипп.

– Греби скорее! Может, успеем поймать. Да греби же!

– У меня, если ты не заметила, две ноги и одна кроссовка мне без надобности.

– Да греби же! Утонет! Вот вторая! – выхватила из сумки кроссовку Арина. – Я пошутила. Греби!

– У тебя приколы! – только и мог сказать Филипп.

Они долго кружили на месте предполагаемого падения кроссовки. Арина чуть не плакала, она была готова нырнуть в холодную воду, только бы вернуть Филиппу злополучную кроссовку. Но та, очевидно, легла на дно, на десятиметровую глубину. Видя отчаяние Арины, Филипп утешал ее, говорил, черт с ними, с кроссовками, он себе другие купит и даже врал, что кроссовки были ему маловаты. Навсегда зарекшись быть загадочной или игривой, Арина неожиданно и безотчетно провернула самый трудный женский приемчик: из виновницы превратилась в жертву, из ответчицы в потерпевшую.

Филипп шлепал по улицам босиком, на него смотрели подозрительно-насмешливо, но косые взгляды почему-то вызывали не стыд, а веселье. Дом Арины находился недалеко от парка, Филипп жил на другом конце города. Арина настояла, чтобы Филипп подождал ее во дворе, она сбегает за какой-нибудь папиной обувкой. Папа и мама оказались дома.

– Дай на время свои кроссовки, – торопливо попросила Арина отца. – И носки.

– Зачем? – насторожился папа.

– Кому? – уточнила мама.

Арина спешила, почему-то боялась, что Филипп может уйти, не дождаться. Ей хотелось поскорее хоть как-то загладить свой идиотский промах.

– Это одному парню, – быстро объясняла Арина. – Он утопил свои кроссовки, то есть утопил одну, потому что думал, что я утопила сначала другую, а я не топила, просто глупо пошутила.

Родители ничего не поняли.

– Какому еще парню? – спросил папа.

Мамин вопрос, как всегда, был точным:

– Где этот парень?

– Сидит во дворе, – махнула рукой в сторону балкона Арина. – Папа, у тебя, кажется, есть новые кроссовки? Дашь? Только подойдет ли размер?

Родители, не отвечая, прошествовали на балкон. Арине ничего не оставалось, как последовать за ними. Она помахала рукой Филиппу, он помахал в ответ.

С высоты третьего этажа родители не могли хорошо рассмотреть парня, но существенные нарушения заметили.

– Почему он босой? – спросил папа.

– Я же объясняла! – вспылила Арина. – Мы катались на лодке, Филипп выбросил кроссовку в воду, думал, что я другую утопила. Он думал, потому что я сказала, а я сказала для игривости. Что тут непонятного?

– Все! – ответил папа.

Мама, видя дочь в непривычном возбуждении, решила, что к объекту волнения Арины надо присмотреться внимательнее.

– Пусть босой мальчик поднимется в квартиру, – постановила мама.

Так получилось, что после первого же свидания родители Арины познакомились с Филиппом. Когда история с утопленными кроссовками была восстановлена, над Ариной потешались в три голоса. Правда, Филипп быстро переметнулся, стал говорить, что шутка была прикольной, просто он не въехал. Родителям Филипп понравился.

Арина и Филипп виделись каждый день. Он норовил заглянуть в кондитерский цех во время работы, а после смены они гуляли по городу, обедали в кафе, ходили в кино – не расставались до позднего вечера. У Арины росло и крепло чувство, которое она назвала бы не любовью, а родственностью.

Однажды она так и сказала Филиппу:

– Ты мне точно родной! Как брат-близнец. Будто нас разлучили в детстве, а теперь мы встретились и понимаем друг друга с полуслова и наговориться не можем.

Филиппа ее признание не порадовало.

– Только фараоны женились на своих сестрах, – сказал он.

Арина вспыхнула, услышав это замаскированное объяснение в любви, и смущенно возразила:

– Чем плохи фараоны? Они те же цари.

– Фараоны выродились, – напомнил Филипп.

– А я на экзаменах провалюсь, – вздохнула Арина без всякой связи с предыдущей темой. – Мама и папа мечтают, чтобы я в институт поступила, но ничего не выйдет.

Арина все свободное время проводила с Филиппом, учебников так и не открыла.

– Хочешь, я вместе с тобой буду поступать? – великодушно предложил Филипп.

– Правда? – обрадовалась Арина. – Там есть механический факультет.

– Мы провалимся оба, – продолжал Филипп, – и твоим родителям будет не так обидно.

Но они, к большому удивлению, поступили. На устных вступительных экзаменах нужно было хоть экать, хоть бэкать, хоть мычать – только не молчать. Письменные экзаменационные работы, наверное, никто и не читал. Филиалу института требовалось выполнить план набора коммерческих студентов, и брали всех без разбора, лишь бы плату внесли.

Арина и Филипп были уверены, что вылетят после первой сессии, и снова ошиблись. Деньги решали все. Только за экзамены теперь платили не в кассу, а сбрасывались, староста группы передавал деньги преподавателям, те рисовали в зачетках положительные оценки. Ситуация повторилась и в летнюю сессию. Ребята могли себе позволить потратиться на экзамены, хотя сама по себе ситуация с липовой учебой отдавала бессмысленностью – платить деньги за незнание, за корочку в будущем, за студенческий отпуск? Через два года филиал в их городе закрыли, и сдавать сессию нужно было в Москве. Там вовсю катил тот же конвейер поборов перед экзаменами.