1.

Семьдесят седьмую годовщину революции семья Расторгуевых и их гости встречали в бане. Это не было традицией. Каждый год седьмого ноября они не собирались на скамейках и пологах. Они не ходили в простынях, как в тогах и не цитировали под пиво Ленина. Так распорядился случай.

Седьмое ноября – большой праздник в деревне. Кто не бывал в селе на Октябрьскую, считай, жил зря. После распада Союза её отмечали с особым настроением: истинные коммунисты и их дети садились у телевизора, ругали власть и вспоминали резко посветлевшее прошлое. Отныне натуральные хозяйства крестьян-единоличников и горожан, сбежавших от надвигающегося капитализма, держались только именами Ленина и Сталина. А кого ещё можно было противопоставить Горбачёву, Ельцину и своре косноязычных жутко далёких от народа политиков? В Бога ещё верить не привыкли, а в вождей не отвыкли.

Дата резкого исторического разворота перестала быть выходным днём. Новые власти чурались любой связи с советским прошлым. А что делать русскому народу, если три поколения его в начале ноября праздновали и веселились?

Сергей и Людмила Воробьёвы вырвались в деревню на выходные, а на седьмое, которое выпало на понедельник, взяли отгул. По этому случаю глава семейства Расторгуевых – дядя Егор – заколол барашка, его жена Марина напекла пирогов, и все готовились праздновать с выпечкой, самолепными пельменями и бутылкой самогона. Но тут дядя Егор, хозяйство которого всегда строилось по принципу «что хромает – то идёт», вдруг вспомнил, что он не убрал на зимовку пчёл. Надеялся достроить омшаник, но осенние хлопоты навалились все разом, морозить стало уже с конца сентября, а в середине октября выпал снег. До сего дня улей стоял в предбаннике, но это же не по-хозяйски, помёрзнут. Решили перенести его в подвал.

– Давай-давай, – кричал Сергей, подгоняя Егора. Улей хоть и весит не более 60 килограммов, нести его неудобно, прихватиться не за что.

– Что давай? – огрызался Егор. – На вот, иди вперёд, я тебе место уступлю! Не чуешь что ли, какую гробину тащим?

Сергей, конечно, не чуял. Его рост сантиметров на двадцать превышал рост Егора. По законам физики вся тяжесть ложилась на руки хозяина. Гость пожал плечами и поменялся с Егором местами. У крыльца Сергей поскользнулся и упал. Следом на него улей. Мужчина выругнулся. В ящике послышался тревожный гул. Егор упал на улей следом.

– Чай, смотреть под ноги надо!

– А я не смотрел что ли? – отозвался Сергей и поспешил поменять тему. – Ого они там! я думал спят…

– Ага, спят. Они там мёд жрут, да «интернационал» поют. Всё! Хватит валяться, понесли уже!

И мужчины снова поменялись местами, преодолели крыльцо, сени, внесли в дом. Но в подвал улей влезать не хотел никак. Крыша застряла в проёме. Сергей развернул ящик и стукнул по ней кулаком.

– Раз, два, три! Давай, тащи! – улей погрузился в подвал. Егор стал тянуть его изо всех сил. Крышу пчелиного домика приподняло. Несчастные насекомые, разбуженные падением улья, а затем ударами Сергея, полетели на свет. Сотнями.

Женщины побросали пельмени и с криками побежали на улицу. Дети играли в комнате,

– Костя! Света! Юля! Быстро из дома! – кричала Марина, из дверного проёма. У неё с детства аллергия на пчёл. Вынести своих детёнышей из избы, захваченной полосатыми разбойниками, она не могла. Женщина открыла дверь и ждала, когда дети сообразят, что произошло. Дети выбегали одетые, как при пожаре: у первого валенки обуты неправильно, другой – без штанов, у третьего – вообще одна нога босая.

Тем временем пчёлы разлетелись по всему дому. Как пьяные матросы, разбуженные выстрелом «Авроры», они бились о стёкла, тыкались в стены, падали на пол и, конечно, жалили всех, кто попадался на пути. Кошка Муська, ждавшая на кухне кусочек мяса, сначала было решила, что вот он – её звёздный час. Женщины убежали и оставили фарш с уже слепленными пельмени на столе. Кошка прыгнула на стол и с теста прикатила к морде начинку. Но потом две пчелы поочерёдно сели ей на нос. Муська мяукнула и пулей понеслась в подвал. Пока Сергей отбивался от насекомых, Егор протолкнул улей на кухню, выскочил, накрыл его крышей, и вместе с товарищем побежал из дома. Да, освободить избу от пчёл, это не Зимний дворец от матросов, но, безусловно, годовщина революции приобрела героическую окраску.

– Ну, у тебя и рожа! – смеялся под дверью, взглянув на Сергея, Егор. Один глаз его мгновенно закрылся от укуса, щека распухла, на лбу набухала шишка.

– Рожа-рожа – передразнивал Сергей. – А ты, сучий потрох, не видел, что у тебя улей в подвал не пролезает?

– А ты на что?

– Да, хороший хозяин, померил бы сначала! – Сергей снял с рукава сонную пчелу и прижал её к щеке Егора. Егор вскрикнул.

– Дурак что ли? – Он сжал кулаки и грозно двинулся на гостя.

– Теперь и ты понял, что такое пчёлы, – Сергей отбежал на безопасное расстояние.

– Дебил, – уже мирно сказал Егор, вытаскивая из щеки пчелиное жало. Сергей потрогал глаз, пощупал лоб, затем щёку и начал хохотать. Егор рассмеялся, глядя на его.

– Чёрт! Надо же так!

– Да, чуток не рассчитали.

– И что теперь?

– А хрен его знает. Надо к пчеловоду идти, у которого я пороек брал.

– Может, дихлофосом их? – предложил Сергей.

– Вот своих заведёшь – и дихлофось. А мне пчёл сохранить надо. Знаешь, сколько я мёда накачал?!

Сергей поправил шапку и вслед за хозяином вышел на улицу. Он зачерпнул в пригоршню снега, слепил комок, приложил его к брови. Сразу стало немного легче.

2.

Сосед-пчеловод – дядя Миша – выспросил все детали ЧП, а потом начал безудержно смеяться.

– Хорош ржать! – возмущался Егор. – Не вижу ничего смешного! – Сергей всё это время вовсе стоял в стороне, чтобы не показывать старику опухшей физиономии.

– Всё, всё! – говорил сквозь слёзы дядя Миша. – Только один вопрос. Слушай, так ты реально в подвал их хотел убрать?

– Да. Ты же сам мне сказал!

– Ой, не могу! – дядя Миша залился смехом пуще прежнего. – Держите меня семеро!

– Дядя Миша, я тебе сейчас по морде дам, – обиделся Егор. – Сам научил, а теперь ещё и издевается. Может, ты специально эту диверсию продумал?! – дядя Миша сел на приступки и закрыл лицо руками, хохоча и вытирая слёзы, выступившие от смеха. -Сраный Троцкий! Щас я тебя проучу.

– Всё, всё! – дядя Миша примирительно вытянул вперёд руки. – У тебя дымарь-то сохранился?

– Сохранился.

– Надо их сейчас в одно место согнать, а потом на совок и в улей. Только ты это… сначала окна покрывалами закрой. Надо им ночь устроить.

– А ты опять не шутишь?

– Да, что я, белены объелся?

– Одевайся! Вместе пошли, – дядь Миша вздохнул, исчез за дверями, потом через пять минут появился в фуфайке с пчеловодческой сеткой и дымарём. Дойдя до Сергея, который мялся посередине тропинки, он пожал ему руку, но говорить о его внешнем виде не стал. Не пчеловод что ли? И с самим всякое бывало.

Проникнув в дом, мужчины первым делом вынесли оттуда съестное, электроплитку и недоделанные пельмени. Женщины и дети сидели в бане. Стало ясно, что до полной победы над противником семейство будет ютится там. Пчёлы всё ещё зверствовали. В тепле они проснулись и сновали из комнаты в комнату в поисках пыльцы. На то, чтобы их собрать, мужчинам потребовалось около трёх часов. Всех-не всех, но большую часть поройка собрали и вернули под крышу улья. К счастью, Егор вовремя закрыл её, и матка не успела вылететь и вывести за собой остальных.

– Ну, что дальше, дядь Миш? – Егор присел на табурет и смотрел на одинокую пчелу, застывшую на покрывале.

– Дальше убирать их надо. Хочешь, ко мне в омшаник отнесём?

– Не, а весной снова их волочить? Тяжело же. А, может, в подвал?

– Можно и в подвал. Только как же туда убрать? Вы же уже пытались.

– Осторожно.

В этот раз в подвале сидел Сергей. Егор аккуратно поворачивал улей, и ящик всё-таки убрался, не задев краёв окошка. Пчелиную революцию подавили три покусанных диктатора. Дядя Миша ушёл, Сергей и Егор посмотрели по сторонам – требовалась изрядная уборка. Выпуская дым, которым собирали пчёл, открыли двери, и в избе стало не больше трёх градусов тепла.

– Мужики! Вы всё? – заглянула в избу Людмила. – Есть пошли. Уже три раза всё остыло.

– И то, правда, – отозвался Егор. – Жрать хочетсяяя!

Мужчины встали и вышли.

3.

В бане было тепло и пахло едой и вениками. В нескольких половицах зияли дыры, прогрызенные крысами. На пологе расстелили белый мешок из-под сахара и устроили целую поляну: соленья, пироги и пельмени. Три скамейки расставили по бане так, чтобы каждый мог подойти к яствам. Дети уже наелись и играли на полу.

– Марин, а дай бутылочку. Ты же прятала. Знаю, где-то в бане лежит, – Егор жалобно посмотрел на жену. Она встала, достала из-за печи бутылку самогона и подала мужу.

– Смотри, только в честь праздника.

Самогон налили в литровый ковш, которым Марина обычно черпала кипяток.

– Ну, за успешный исход дела! – сказал Егор, отхлебнул и передал свою чашу Сергею. Сергей зачем-то левой рукой перекрестил самогон, отхлебнул и передал Людмиле.

– Закусывай, закусывай! – торопила Марина. Все дружно навалились на еду, повеселели, глаза стали добрые и посоловевшие. Через пять минут в бане зазвучал «Интернационал».

– Вставай, проклятьем заклеймённый,

Весь мир голодных и рабов! – пел Егор. К его баритону подключился бас Сергея.

– Кипит наш разум возмущённый

И в смертный бой вести готов.

Дальше уже и женщины не стерпели и продолжали вместе с мужьями:

– Весь мир насилья мы разрушим

До основанья, а затем

Мы наш, мы новый мир построим,

Кто был ничем, тот станет всем! – дружно пели собравшиеся.

– Вот, Егор, хорошо вам, – прервался Сергей, – сидите в деревне не видите, что в стране творится. Вот это вот – «кто был никем, тот станет всем» – задолбался смотреть! Всякий третий безмозглый урод, двоечник, новым русским становится, «Жигуль» покупает.

– А тебе-то что, Серёг, завидно? – откусывая огурец, подзадорил гостя Расторгуев. Сергей отхлебнул из ковша, занюхал рукавом и сквозь слёзы продолжил.

– Я, Егор, честный работяга. Ты знаешь. Двадцать лет на одном заводе, пока его эти суки не распродали. Мне за державу обидно, Родину дербанят! – женщины переглянулись и, точно по команде, затянули:

– С чего начинается Родина?

С картинки в твоём букваре.

С хороших и верных товарищей,

Живущих в соседнем дворе…, – мужчины тоже подключились и дружно подвывали. Не всегда к месту, но всегда старательно. На колени залезли дети и тоже запели. Каждый из этого кружка чувствовал себя подпольщиком, надеясь, что однажды коммунизм победит и всё, что с ними происходило, приобретёт особый смысл. Под потолком качалась паутина. В печке трещали дрова. Из тёмных углов выглядывали длинноногие поганки, которым в бане было и тепло, и влажно.

декабрь 2017 г.