Матвей предположил:

– Послышалось, наверно.

– Сомневаюсь.

Я вдруг осознала, что мы в квартире не одни, а звуконепроницаемость стен не очень хорошая.

– Уверена, что звон донёсся из кухни.

Матвей выпутался из одеяла и попытался продолжить натиск на меня, но я ответила слабо.

– Ты что, стесняешься?

– В общем-то да. Мне неловко если твои родители нас услышат.

Матвей обнял и прижал меня к груди.

– Они взрослые люди и вполне понимают, чем мы можем заниматься в спальне. Не обращай внимания.

Я немного виновато ответила:

– Не могу. Вполне осознаю, что смешно строить из себя невинность после полутора лет отношений, но мне очень некомфортно.

Матвей фыркнул.

– Ты и есть сама невинность. Пожалею тебя на этот раз. – Ловко повернув меня на бок, заботливо укрыл одеялом. – Спи. Ты устала. День для тебя был очень хлопотным.

– Немного. Но я довольна. Мне понравились твои родители, я провела с ними отличный вечер.

– Хорошо.

Я понимала: моя зажатость родом из детства и юности. В моей семье родители не проявляли нежности друг к другу, не помню, чтобы мама поцеловала или обняла папу, это было непринято. Даже мы, дочери, редко удостаивались ласки. Я знала: папа любит маму, это проявлялось в его поступках, в доброте и во внимании к ней. Она в свою очередь показывала свои чувства, заботясь о нас. В доме всегда царил безупречный порядок, вещи вовремя выстираны и выглажены, на столе вкусная еда. Именно так считала мама правильным доказывать свою любовь. Она учила: более интимные вещи никто не должен видеть, во всём должно соблюдаться приличие. Мне иногда казалось: внешнее приличие – главное для мамы. Она не раз повторяла:

– Настоящая женщина при любых обстоятельствах должна сохранять лицо и не распускать себя.

– Прямо как самурай, – дерзнула я как-то подколоть маму, но она холодно кивнула.

– Похоже.

Для неё важно мнение родственников, соседей, коллег по работе и чужих людей. Мама всегда выглядела с иголочки: светлые волосы уложены в причёску даже в выходные дни, домашнее платье безукоризненно отутюжено, лёгкий макияж нанесён на лицо. Лишь единожды я видела маму другой: растрепанной и потерянной, с безумным от горя взглядом, когда из полиции сообщили, что Алёна пропала. Наблюдая за родителями, я иногда задавалась вопросом: как они ухитрились родить меня и Алёну? Невозможно было заподозрить, что в них тоже заложен инстинкт продолжения рода. Спасибо книгам, интернету и подругам о переменах в собственном растущем организме я узнавала оттуда, мама же не считала нужным меня в это посвящать.

Спокойный и уравновешенный муж, старшая дочь, рано сообразившая как себя правильно вести, радовали маму. Они соответствовали её образу идеальной семьи. Я же вечно выбивалась из этой глянцевой картинки. Если Алёна возвращалась с прогулки в чистом платье, незапачканной обуви, то я появлялась грязная, как чёрт, в синяках и порезах. Почему-то мне на пути вечно попадались интересные лужи, загадочные кусты и драчливые мальчишки, которым я не желала уступать. Половину времени в своём детстве я простояла в углу за различные проступки. Я редко просила прощения, так как вредности и упёртости мне было не занимать, наказание обычно отменялось из жалости. Я никогда не вписывалась в мамино представление о хороших девочках, но она, как могла, боролась с моей излишней эмоциональностью, смешливостью и желанием лезть куда не просят. Только все её попытки потерпели крах: настоящей леди из меня не получилось. Мама не одобряла и моё увлечение танцами. С бальными или чопорными вальсами она бы смирилась, но остальные: латиноамериканские, венгерские, цыганочку и танго считала вульгарными и неподобающими для девушки. Побывав однажды на моём выступлении, была шокирована.

– Ты танцуешь слишком откровенно. Это не соответствует юной девушке. Не удивлюсь, если эти танцы научат тебя развязности.

После её реплики я осознала: она так и не увидела красоты движений и никогда не поймёт меня. Сколько бы я ни старалась, она будет видеть во мне лишь безрассудную, непослушную дочь. В своей семье я задыхалась от бесконечного наведения порядка, чистки и уборки. Догадывалась, мама получает от этого настоящее удовольствие и удовлетворённость, а вот меня не волновало, накрахмалены ли скатерти, есть ли пыль за диваном и креслами, появилась ли паутина в углу, мне хотелось поехать с родными на рыбалку, пойти с ними за грибами или поиграть в бадминтон.

Обычно в январе ночи тёмные и малозвёздные – я не стала закрывать окно шторами и, теперь, проснувшись, обнаружила, что в комнате светло. За стеклом продолжал сыпать снег, верхушку клена украсила пушистая белая шапка, и от этой белоснежности показалось, что уже наступило утро. Посмотрев на светящийся экран телефона, с удивлением обнаружила, что прошло лишь полтора часа. В горле ощущалась сухость: нестерпимо хотелось пить. Набросив халат на ночную рубашку, я на цыпочках вышла их комнаты, осторожно ступая, побрела на кухню. Через узкую щель неплотно закрытой двери ванной комнаты просачивался свет, раздавались звуки льющейся воды. Я залпом выпила стакан холодной воды. Неужели Вероника Олеговна до сих пор принимает ванну? Она сказала: любит понежиться. Ну почему столько времени? Так и хвост недолго отрастить. Также неслышно я вернулась в спальню. Села на кровати, глядя на падающий снег. Матвей что-то сонно пробормотал, его рука стала шарить по кровати. Мне стало смешно: даже во сне он искал меня. Я взяла его за руку, он сразу успокоился и, как младенец, причмокнул губами. Я прикусила губу, чтобы не расхохотаться, так забавно он выглядел. Но вскоре смех буквально застрял в горле: в углу комнаты появилась белесая туманная фигура. Постепенно она сформировалась, и я узнала Марину. Давненько она не появлялась, обычно это сулило мне какие-то перемены или неприятности. Впервые призраков я увидела в Вереево, их появление связываю напрямую со своим знакомством с бабкой Феодорой. До встречи с ней я не верила ни в ведьм, ни в колдунов, ни во что-то сверхъестественное, но старая карга что-то сотворила со мной – я стала наблюдать потусторонних личностей. После поимки убийцы в которой я непосредственно участвовала, призраки погибших девушек больше не появлялись передо мной. Но Марина другое дело, к её гибели причастна моя сестра, этот призрак остался и теперь изредка навещал меня. Привидение не было страшным, не пугало, не вызывало жути, обычно девушка тихо стояла и, минуты три посмотрев на меня, исчезала. С радостью обошлась без этих посещений, но призрак отчего-то привязался ко мне. Я не боялась Марину, но каждый раз после её посещения сердце будто застывало, а в душу проникал странный холод. Дождавшись, когда она исчезнет, я нырнула к Матвею под одеяло, прижалась спиной к его груди и попыталась согреться, прогнать этот холод. Рука любимого легла мне на плечо, пальцы погладили кожу. Удивляюсь ему, будучи в самом крепком сне, он, отыскав меня на кровати, всегда обнимал. Я же обычно сопротивлялась, отвоёвывая себе личное пространство, но в такие вот минуты не возражала и сама к нему приникала.

Утро застала нас в объятиях друг друга.

– Ну и зачем тебе эта ночная рубашка? – прошептал на ухо Матвей. – Всё равно она задралась до талии. Хотя… мне так удобнее. – Его пальцы заскользили по-моему бедру. – Не бойся, родители рано не встают, они ещё спят. Мы тихонько.

Тихонько у Матвея не получилось, хоть я и старательно закрывала ему рот поцелуями, заглушить его не удавалось. Насколько мои попытки оказались безуспешными, я узнала за завтраком.

Утром на кухне у плиты я застала Фёдора Сергеевича, он, мурлыча себе под нос, раскладывал на тонком куске теста кружочки колбасы и ветчины. От духовки несло жаром.

– Доброе утро, Настенька.

– Доброе утро. Вам помочь?

– Если не трудно.

– Не трудно. Сейчас быстренько умоюсь, приведу себя в порядок и я в вашем распоряжении.

Через десять минут я, повязав фартук, уже ставила пиццу в духовку.

Фёдор Сергеевич сервировал стол, когда из спальни выплыла Вероника Олеговна в шелковом халате в пол. К моему удивлению, она уже была при полном параде: уложенные волосы, алые губы, накрашенные глаза.

– Всем хорошего дня. Что у нас на завтрак? – произнесла она, присаживаясь к столу.

Фёдор Сергеевич аккуратно приложился к её напудренной щеке губами.

– Пицца. Сейчас отрежу тебе кусочек.

Вероника Олеговна оглядела гостиную.

– Матвей ещё спит?

Я кивнула.

– Настенька, ты его совсем замучила. Мужчина ведь больше тратит сил, можно его немножко и пожалеть.

Фёдор Сергеевич неловко кашлянул, а я чуть не поперхнулась чаем, сообразив, о чём говорит будущая свекровь.

Вероника Олеговна хмыкнула.

– Да не конфузься ты так. Дело молодое, а мы не какие-то замшелые пни, всё понимаем.

Фёдор Сергеевич легонько сжал плечо жены.

– Ты совсем девочку засмущала. Настя, всё в порядке. Не обращай внимания. Ника всегда была прямолинейным человеком.

Вероника Олеговна улыбнулась.

– Настя, извини, если смутила тебя. Зато я никогда не держу камней за пазухой. – Посмотрев на мужа, поинтересовалась: – Федор, почему бы нам не устроить сегодня приём для друзей? Мы так давно их не видели.

– Хорошо. Я обзвоню всех. Еду закажем в нашей любимой кафешке.

Дальше они беседовали, уже не обращая на меня внимания. Я немного расслабилась и смогла доесть кусок пиццы, который буквально застревал у меня в горле. Чёрт бы побрал тех, кто строит такие квартиры! Они хоть немного подумали о звуконепроницаемости стен? Из чего их вообще соорудили? Из картона что ли? Как же неудобно перед родителями Матвея.

Оставшиеся три дня пребывания Матвея дома прошли в сплошном праздновании. Первый вечер мы провели с друзьями его родителей. Вероника Олеговна представляла меня и сына своим старым знакомым. С улыбкой выслушивала слова восхищения:

– Вы прямо как брат и сестра, а не мать и сын.

– Матвей выглядит слишком взросло для такой молодой мамы.

– Понятно в кого пошёл Матвей. Просто красавец.

Я видела, с каким удовольствием Вероника Олеговна слушает комплименты, какой радостью загораются её глаза. Понимала: она имеет полное право гордиться сыном, а также собой, сохранившей привлекательность и стройность. Это миг её триумфа. Она пожинает плоды своего титанического труда. Чтобы понять, как трудно бороться с возрастом и природой, стоило лишь перевести взгляд на дам, сидящих рядом с хозяйкой дома. Её институтские и школьные подруги выглядели на все свои под шестьдесят. Некоторые мужчины, бывшие старше своих жён на несколько лет, и вовсе смотрелись дедушками. Но меня немного коробило желание Вероники Олеговны без конца получать подтверждение её особости. Подруги юности моей будущей свекрови сначала испытывали неловкость рядом с обворожительной ровесницей, но нужно отдать должное её обаянию и умению вести беседу, она ухитрилась каждой даме сделать комплимент и постепенно увлекла в разговор всех гостей, вскоре они почувствовали себя непринуждённо. Я переводила взгляд с одной женщины на другую, почти все выглядели на свой возраст, особенно двое походили на бабушек, их легко можно было представить, окружённых внуками. Я слушала воспоминания о молодости, забавных случаях из жизни родителей Матвея и их друзей, и думала: неплохо они покуролесили, наше поколение по сравнению с ними живёт скучновато. Спустя три часа застолья мы с Матвеем подустали, а Вероника Олеговна с друзьями по-прежнему выглядели бодро, вот что значит закалка. Понятное дело им интересно вспоминать, для нас же это всё далёкое и чужое, да и людей этих я видела впервые. Я предложила Матвею тихо покинуть застолье и прогуляться на свежем воздухе. Вернувшись домой, мы застали компанию в уменьшённом составе. Последние гости покинули квартиру в третьем часу ночи, мы даже не пытались заснуть под взрывы хохота и громкие разговоры.

На третий день Вероника Олеговна собрала девичник, чтобы поближе пообщаться с подругами, посиделки снова затянулись далеко за полночь.

В последний день пребывания Матвея в коротком посленовогоднем отпуске нам снова не удалось нормально выспаться, на этот раз собирались друзья Фёдора Сергеевича поиграть в преферанс.

После полудня я проводила Матвея в дорогу, он прижал меня к себе и виновато прошептал:

– Родители скоро угомоняться, просто они больше десяти лет не видели друзей. Из одной командировки отправлялись в другую, а теперь оттягиваются.

Я встала на цыпочки, взяла его лицо в ладони.

– Понимаю. Не переживай за меня.

Он поцеловал кончики моих пальцев, чмокнул в нос.

– Вернусь, как обычно в выходные или сразу как проведу экскурсии.

Надежда, что родители Матвея угомонятся, не сбылась, они принимали гостей два-три раза в неделю. Я поражалась их неуёмному желанию общаться. После весёлых ночей приходила на занятия сонная, на лекциях дремала. Но больше всего пострадала наша личная жизнь с Матвеем. Мы виделись редко, он работал за сто тридцать километров от Краснодара, я училась. Мы скучали друг за другом, но зная о хорошей слышимости в квартире, я вела себя как девственница, пугалась каждого звука. Ни о каком интиме не могло быть и речи. К моей радости Матвей меня понимал, иначе мне пришлось бы ещё труднее. Мы будто тайные любовники свиданничали в гостиницах или на квартирах друзей. Окончания моей учебы оба ожидали с нетерпением.

За пару месяцев я приноровилась к ритму жизни родителей Матвея. В гостевые дни допоздна задерживалась в студии танцев, ночью спала в наушниках, в тихие – сидела над книгами, наслаждаясь тишиной. Если бы раньше кто-то сказал мне, что ради спокойствия любимого буду терпеть неудобства, не поверила бы. Но теперь так и было, я твёрдо решила выдержать эти полгода: они ничто по сравнению с остальной жизнью, которую собиралась прожить с Матвеем. Пусть это время станет моим испытанием. С Фёдором Сергеевичем мы быстро нашли взаимопонимание, он явно симпатизировал мне, вскоре я стала воспринимать его как отца. Впрочем, он и вёл себя как отец: интересовался моей учёбой, успехами в танцах и здоровьем. А вот с Вероникой Олеговной у нас установился нейтралитет: ни мир, ни война, а так серые будни. Я чувствовала, она не считает меня достойной её сына, не понимает, что он нашёл во мне. По её мнению я была обычной, ничем непримечательной девушкой. Наше общение сводилось лишь к трём фразам: доброе утро, спокойной ночи, всё в порядке. И чем холоднее становилась она, тем больше мне хотелось именно её признания. Я решила пригласить моих будущих родственников на рождественский концерт. Он состоял из лучших номеров, поставленных студентами нашего института. В нём я выступала сразу с двумя своими танцевальными номерами, стилизованными под танго и вальс. Мы с Митькой включили в классические танцы современные движения и элементы акробатики. В танго у нас пронзительно и печально вместе с оркестром звучала скрипка, а в вальсе – саксофон. Выступив в первом отделении концерта с танго, я переоделась и подошла к родителям Матвея.

– У вас удобные места? Всё видно?

Фёдор Сергеевич пожал мне руку.

– Всё замечательно. Концерт необыкновенный. Какие, оказывается, у нас в Краснодаре талантливые люди. А ваш танец, Настенька, просто блеск.

– Теперь я понимаю, что необыкновенного отыскал в тебе Матвей, – задумчиво произнесла Вероника Олеговна. – Столько внутренней страсти и огня. – Она улыбнулась краешком губ. – А Матвей знает, что твой партнёр в тебя влюблён? Он не ревнует?

Я усмехнулась.

– Матвей ревнует, но он, как и вы, ошибается. Я и Дмитрий лишь играем в любовь на сцене, в жизни мы коллеги и друзья.

Вероника Олеговна покачала головой.

– Очень правдоподобно получается. То, что вы показали на сцене, захватило всех. Даже дышать было больно, хотелось плакать и любить также сильно.

– Ника, это и есть сила искусства, – произнёс Федор Сергеевич. – Всколыхнуть зрителя, очистить души и заставить сердца биться чаще.

– Честно сказать, Настя, не ожидала, что ты так талантлива, – Вероника Олеговна выглядела немного растерянной. – По тебе и не скажешь, что ты можешь чем-то поразить.

После того концерта мои отношения с матерью Матвея стали более тёплыми. А однажды рано утром я узнала, что она не такая уж уверенная в себе женщина. Как-то я застала Веронику Олеговну печально сидящую в кресле у окна. За стеклом едва-едва светало. Серую пелену зимнего утра прорывали яркие огни города. Комната, словно корабль по морю, плыла в туманном воздухе.

– Что случилось? – встревожилась я. – Вы заболели?

Она повернула ко мне лицо, и я впервые увидела её без привычного макияжа. Вероника Олеговна сейчас выглядела на свой возраст: уставшие глаза, глубокие складки, идущие от крыльев носа, и печально опустившиеся уголки губ.

– Заболела. Старостью. Поняла, что проигрываю ей. Как бы ни старалась, она побеждает. Я ничего не вижу впереди хорошего. Всё самое лучшее и прекрасное осталось в прошлом. Мы заключили последний контракт на три года, а потом станем обычными пенсионерами. И что нас ждёт? Сиденье у телевизора, прогулки и беседы с такими же бездельниками, как мы. Грустно это и безнадёжно. Знаешь, у меня даже увлечений никаких нет, могу только работать. Я же со скуки умру.

Я смотрела на неё и понимала: самый большой страх Вероники Олеговны постареть, она панически боится и бежит от этого. Я не знала, как её утешить. Мои уверения, что она выглядит лучше многих женщин в её возрасте, не сработают, она и сама это знает.

– У вас есть ещё целых три года, чтобы найти новое увлечение. Думаю, вы его обязательно отыщете.

На деревянных ногах я приблизилась к будущей свекрови и обняла её. Для меня это было сродни подвигу. Вероника Олеговна, вздохнув, опустила голову мне на грудь и горько заплакала. Минут пять я растерянно гладила её по голове, не понимая, как успокоить. От её волос приятно пахло кофе и сухими листьями, этот запах навевал воспоминания об осеннем лесе.

– Спасибо, Настенька. Мне стало легче, – Вероника Олеговна смешно шмыгнула носом и поднялась с кресла. – Пора на войну. Пойду приводить себя в полную боевую готовность.