– Не показания, минори, – поправил Шпай. – Вы не под арестом, это беседа. Диагностическая беседа. И вам положен высший балл по социальной адаптации, ибо сам я не одолел бы и половины пути, имея даже триста тысяч зерпий. А почему вы не воспользовались помощью друзей? В конце концов, Верманда? Зачем это всё?

– Это часть диагностики. Следовало узнать, насколько я дезадаптирован.

– Получается, вы в норме, раз добрались без приключений.

– Вы меня на этом не подловите, – на лице Кайнорта мелькнула и пропала тень улыбки. – Нормальный человек не отправился бы пешком по галактике без гроша.

– А разве не психологи утверждают, что норма – это всё, что не мешает жить среди людей?

Сильнее, чем о собственном дипломе, Кайнорт жалел, что не догадался запороть тест на общий интеллект этим утром. Задания вызвали зачаток энтузиазма, профессионального интереса из прошлой жизни. Но сегодня он понял, что просчитался. Надо было распустить слюни по плечам.

– Мешает. Я же убил двух людей.

– Вы лукавите: речь была о рабах, кажется.

– Но мы в ответе за тех, кого захватили.

– В некотором смысле да, но…

– А я убил их, просто выбрав путь наименьшего сопротивления. Одному прокусил артерию, потому что так быстрее. Вы можете возразить, что я не пил живой крови два года, и потерять берега разок – это нормально. Но. Вторая закричала, и я свернул ей шею. И выпил мёртвую досуха. Меня нужно изолировать, – в его взгляде вспыхнуло безумие или отчаяние, или то и другое вместе. – Если не помочь, то хотя бы оградить от меня внешний мир, понимаете?

– Любая жизнь имеет некоторую ценность. Но мы не помещаем людей в лечебницы за убийство раба. Они хрупкие, их убивают на каждом шагу. Всякое случается.

– Случается с другими, со мной ещё никогда. Я убивал солдат, в основном противника, иногда – своих, чаще нарочно, реже – случайно. Случалось, убивал равных из мести. Не возьмусь утверждать о годах между двадцатью и пятьюдесятью, но после мои рабы умирали естественной смертью, по недосмотру или недоразумению, но никогда – для моего удовольствия. А теперь мне плевать вообще на всех, но я… пока ещё… понимаю, что это неправильно. Или правильно? Не знаю, – его голос садился с непривычки, и Бритц закончил тираду зловещим полушёпотом: – Я ничего не чувствую, не управляю этим, не сопереживаю и не стыжусь. Я психопат, и мне это начинает нравиться.

– Кого вы так боитесь убить?

Зрачки напротив сузились. Шпай дёрнул бровью и полистал личное дело клиента, чтобы не встречаться взглядом с этими белыми, блестящими от бессонницы фонарями.

– А вы заметили, что, когда я назвал имя Эмбер Лау, вы и ухом не повели? Не дрогнул ни один психофизический показатель, – доктор развернул к нему свой планшет. – Не капнуло и крови с потолка. Ни-и-и капельки. Настоящий триггер невозможно игнорировать. Вы реагируете не на Эмбер Лау, а только на мысли о её смерти.

– Не знаю, что на это ответить.

– Я лишь спросил, заметили ли вы.

– Не заметил.

– Прекратите врать, если уж пришли за помощью. Только не извиняйтесь опять! И раз уж мы заговорили о будущем… Вас признали виновным в создании Прайда Сокрушителей, – напомнил доктор, – и в подрыве вторжения армии эзеров на Урьюи. Вы признались и раскаялись?

– Нет. По правде, меня никто и не спрашивал. Выдали материалы дела и приговор. Эзер-сейм заключил, что многочисленные улики подтвердили мою вину.

– Планируете оспаривать решение трибунала?

– Не знаю. Прошло два года, все возможные и невозможные концы давно утеряны.

– Если вознамеритесь подавать апелляцию, запись этой беседы, – доктор постучал ногтем по комму за ухом, – сыграет против вас, минори. Вы без задней мысли называете рабов людьми и приравниваете ценность их жизни к нашей. Это ли не постулаты Прайда Сокрушителей?

– Любой ответ закопает меня, да?

– Я объясню, что происходит. Прайд сослужил отвратительную службу шчерам: последние два года эзер-сейм отлавливает тех немногих, кто сочувствовал сокрушителям, но не выдавал их. Знаете, как их вычисляют? По владению октавиаром и отношению к рабам. Вы меня понимаете? Вас не казнили только потому, что все улики были косвенные. Но я обязан докладывать о подобных оговорках, тем более в вашем случае, но в моей власти списать их на аффект. Если он больше не повторится.

Кайнорт сложил руки на столе и опустил на них голову. Он терпел поражение. И в чём? В попытке упечь себя в психушку. Между ним и доктором с потолка пролился целый стакан крови и следом ещё один. Шпай невозмутимо отряхнулся:

– Трибуналом вас лишили званий, наград, привилегий. Арестовали счета, недвижимость и даже фондовые доли. Вы в списках нон грата всех крупных фирм. На что вы планируете жить, минори Бритц?

– На довольствие, которое положено сумасшедшим в закрытых учреждениях, доктор, – буркнул он, не поднимая головы.

– А представим на секунду, что вы выйдете отсюда свободным человеком?

Бритц взглядом отправил доктору корпускулу неодобрения, которое вырабатывается исключительно при раздражении презрительной железы у высшего сословия:

– Я не раз стартовал в гораздо худших условиях. Минори умеют добывать средства к существованию, работая если не головой, то, на худой конец, лопатой или половой тряпкой. Но настоятельно не рекомендую выпускать меня отсюда. Лет тридцать.

– Кого вы так боитесь убить? – с нажимом повторил Шпай.

– В данный момент – Вас.

– Вы начали показывать зубы – это хороший признак. Альда Хокс указала в сопроводительном письме, что у неё есть для вас работа.

– Вся её работа связана с оружием, – возразил Кайнорт. – А я и без оружия не выдерживаю никакой критики. Вы сами всё видели.

– Сегодня я видел, как вы убивали виртуальную рабыню, зная, что она не настоящая. А вчера – как мой ассистент сдирал с меня кожу. А завтра на этом самом месте лидмейстер будет трахать копию мамочки. Продолжать? Пси-блок занятная штука, минори. Самый чистоплюйский аудитор носа сюда не сунет из страха, что комната вывернет его наизнанку, а я подсмотрю. Вы загрызли шчеру… Вы загрызли шчеру! Да вы тут самый адекватный. Если не считать биполярного расстройства вашей обуви.

Кайнорт поднялся и подошёл к уцелевшему журнальному столику в углу. Налил воды из графина и выпил. Некоторое время он обдумывал, как же это чудно: свободно встать и налить себе воды. Несвязанными руками. И пить её вот так, холодную и свежую, из стакана, а не получать по гастростомической трубке или внутривенному катетеру. А у Эмбер Лау есть теперь чистая вода? А позволено ли ей пить сколько захочет? Кайнорт кашлянул, подавившись.

– Мне что же, на стол Вам помочиться, чтобы доказать, что я псих?

Шпай, моментально оживившись, одним махом сбросил на пол планшеты и графики и переставил кофейную кружку в самый центр.

– Попробуйте! – горячо подхватил он. – Валяйте, обоссыте мне стол! Ах да, вы использовали более культурный оборот речи для этой выходки… Кстати, почему? А я отвечу: потому что единственный доступный вам хулиганский протест – это деление на ноль в общественном месте. Так?

– Так.

Обессиленный, Бритц опустился на пол и прислонился к стене, не выпуская пустого стакана. Красное пятно переползло за ним по потолку от стола в угол и заплакало кровью на кеды. Кайнорт машинально подставил стакан.

– Вы хороший психиатр. Да… Пожалуйста, можно мне другого?

– Минори Бритц, послушайте, – доктор встал над ним и как по волшебству сменил тон и тембр. – Вы нездоровы, это бесспорно. У вас сильнейшее душевное истощение, и я не знаю, сможете ли вы когда-нибудь вернуться к тому уровню эмоционального развития, который показывали старые тесты. Но этот шок, этот ступор нужно лечить жизнью, а не четырьмя стенами. Лечебница станет для вас гробницей. Вы просто не захотите выбираться из неё.

– Так это же прекрасно.

– Прекрасно – на улице! Среднегодовая температура как в райском предбаннике. Я в первый раз увидал – решил, что умер, должно быть. Здесь двадцать пять часов в сутках и восемь дней в неделе: мечта, а не местечко. Вы хоть успели разглядеть Урьюи? Хоть кусочек того, за что боролись? Такое пространство! А? Нет? Я выпишу вам препараты. Хорошие. Много. Прощайте.

Бритц сидел один без движения какое-то время. За белой стеной, с которой он стёр окно, сиреневые горы хвастались шапками снега, а долину за городом дразнили солнечные зайчики и обнимала радуга. Кайнорт знал, что они там, он чувствовал их, представлял слишком ясно и ненавидел. Кто-то отворил дверь пси-блока. Эзер в белом халате протяжно вздохнул, прошёл в угол и сел на пол бок о бок с пациентом. Что-то звякнуло и чпокнуло.

– Нести чушь – это талант, – Верманд поднял безвольную руку Бритца со стаканом и налил туда вина.

– Я нёс.

– Почему ты убрал труп Эмбер Лау?

– Боюсь трупов.

– Ладно, допустим. Слушай. Выйди отсюда и докажи, что Шпай ошибается. Разорви трёх-четырёх рабов на невольничьем аукционе. Это тут, неподалёку. Будет порча чужого имущества, назначат повторную экспертизу. А уж если эзера убьёшь…

– Вер, я пытаюсь лечь в психушку, чтобы не убивать, а ты предлагаешь мне убивать, чтобы лечь в психушку. Что у тебя было по логике?

– Тройка, – весело ответил Верманд. – Не хочешь убивать – устрой ограбление. Нанеси увечья. Уничтожь произведение искусства, сожги музей. Разбей, взорви, затопи. Мне тебя учить?

– Не обижайся, можно увидеть твою лицензию на этот год?

Рассмеявшись, Верманд поднялся с пола. Они с Кайнортом были похожи, словно одного и того же человека нарисовали разные художники в разные годы уникальным стилем. Весельчак и зануда, гедонист и перфекционист, психиатр и психолог. Стрекоза и муравей. Верманд показал на стол:

– Знаешь, на что похоже это пятно? На то пятно, ну? Когда я хотел тайком отпить из папиного бокала и пролил вино на ковёр. Помнишь?

– Нет. Ты постоянно что-то проливал.

– И когда папа спросил, кто посмел, я дико струсил. Это был чудовищно дорогой ковёр. Папа обводил гостиную взглядом, от которого всем хотелось провалиться сквозь землю. А ты вдруг ляпнул: «Это я». Ты уже в одиннадцать понимал, что тебя любят больше, только пользовался этим неправильно. А дед дал тебе затрещину, усмехнулся и спросил: «Что ж ты, бестолочь, не догадался свалить на горничную?», и за это всыпал тебе ещё. Ну, помнишь?

– Это когда спустя полчаса восторжествовала справедливость.

– Да, только не в том, что меня убила собственная мать, – Верманд говорил о ней словно о вчерашнем дожде, от которого уже успел просохнуть, потому что не был хорошим психиатром, а был лучшим. – Мы же хотели запускать тот фейерверк вместе, но ты весь вечер оттирал ковёр. Получается, тебя спасла твоя смелость, та самая, которая обычно выходила боком. Так вот, смотрю я на это пятно и думаю: ублюдочный Шпай прав. Тебе надо наружу. А я добавлю: надо идти до конца. Найди Эмбер Лау.

– Вер! Я пытаюсь! Лечь! В психушку! Чтобы не…

– Найди Эмбер Лау, – брат повысил голос, перебивая, – сразись на равных, победи или проиграй, но поставь точку.

Кайнорт опрокинул вино залпом. Опрометчиво. Это было Шмелье руж. Призрак прошлого коснулся Бритца, игриво проведя ладонью от плеча к плечу и вниз по пуговкам рубашки.

– Ну. Уж. Нет.

– Тогда не представляю, сколько трупов ты оставишь на своём пути, прежде чем вернёшься к норме. Но запирать тебя я не буду.

– Предатель.

– Смею ли я надеяться, что выкуплю назад твоё расположение подарком в миллион зерпий на первое время?

– Сам найдёшь ошибку в своём предложении? Тысячу зерпий давай. За урок логики.

Кайнорт закрыл глаза. Стены комнаты посерели. Погас свет. Один за другим исчезли обломки мебели и сбитые ковры, стёрлись следы смертельной драки, рассосалась кровь. Верманд отсчитал тысячу зерпий наличкой и затронул то, на что, строго говоря, следовало наложить табу:

– Мне жаль Марраду, Кай.

– И мне жаль Марраду.