Глава 11.

– А ты не допускаешь такой вероятности, что он хочет попросить у тебя прощения? – Глядя на стопку писем, лежащих на столе, спросил психолог.

Я старалась на них не смотреть. Мой взгляд скользил по комнате, по лицу мужчины, устремлялся в окно, но избегал смотреть на стол, где, словно орудие для пыток, лежали ровной стопкой письма. Тринадцать штук. Тринадцать. По письму в месяц, с упрямой регулярностью. И ни одно из них не вскрыто.

– Н-нет. – Неуверенно протянула я. – Это маловероятно.

– Но не невозможно? – Тут же спросил мужчина.

– Я… Я не знаю. – Покачала головой я, глядя на свои руки. – Вчера я встретила свою старую подругу… Ее парень и… – Запнулась, что-то внутри будто спазмировало мое горло, не давая мне назвать имя, и я лишь кивнула головой в сторону писем. – Вобщем, они – друзья. Она сказала, что… С… С-стас… спрашивает обо мне, ищет возможность связаться… номер мой пытается выяснить…

Я замолчала, ощущая, как начинает мелко дрожать все тело. Как я заламываю руки, заставляя себя дышать глубоко и ровно, но дыхание спотыкается, превращаясь в мелкие сбивчивые вдохи-выдохи.

– Вопрос тот же: не допускаешь ли ты такой вероятности, что он хочет попросить у тебя прощения? Для этого и пытается связаться. – Продолжал гнуть свою линию психолог, со спокойной уверенностью во взгляде. – Ты не узнаешь этого, пока не прочтешь, пойми. Ты снова предпочитаешь свой страх возможностям…

– Каким? – Вымученно протянула я, взглянув наконец на проклятые письма.

– Возможностям знать наверняка. – Терпеливо ответил мужчина. – Та проблема, которой ты боишься, может быть и не проблемой вовсе.

Я вздохнула. Я не верила в ту вероятность, о которой говорил мужчина. Она казалась мне настолько невозможной, что я не хотела даже пытаться питать себя напрасными надеждами. Но в одном он был прав – я должна была знать наверняка. Я должна была знать, к чему быть готовой, что Он думает обо мне, и как относится, спустя год, спустя сложный судебный процесс, спустя много дней размышлений.

Я снова нервно вздохнула, собираясь с силами.

– Ладно. – Пробормотала едва слышно и протянула руку к письму, датированному несколькими днями ранее. Я не видела смысла мучить себя, читая все, я была уверена, что мне станет всё ясно из последнего из них.

– Хочешь прочитать его сейчас? – Вкрадчиво спросил мужчина.

– Да. – Сглотнув ответила я. Конверт жег мне ладонь, как раскаленное лезвие ножа, но я старалась игнорировать это. – Одна я точно не решусь.

– Хорошо. Я буду здесь. – Успокаивающим голосом проговорил мужчина, продолжая внимательно смотреть на меня.

Я видела, как он внутренне напрягся, будто готовясь к чему-то, хотя гадать тут нечего – к моему очередному приступу паники, – и сжала зубы. Пока шаткая решительность не покинула меня, быстро вскрыла конверт. Мои пальцы дрожали, дыхание было какое-то поверхностное, будто мое тело было настолько переполнено страхом, что не могло вместить в себя даже нормальной порции воздуха. Я развернула лист и посмотрела на ровные размашистые строчки.

У него красивый почерк – отстраненно отметила дальняя часть сознания. А потом в голове возник образ, непрошенная воображаемая картинка: рука с длинными сильными пальцами, сжимающая ручку, выводящая красивые прописные буквы под наклоном. И эта рука, эти пальцы стали, наверное, своеобразным триггером. В моем сознании яркой вспышкой пронеслось воспоминание, отчетливые кадры, как эти самые пальцы больно впиваются в мое тело, в мои бедра, ягодицы, плечи, грудь, сжимают горло, пока я не начинаю задыхаться и умолять о пощаде, пока я не начинаю хрипло твердить то, что он хочет слышать: то, что я люблю его. Люблю его. Люблю…

Одна яркая вспышка – и вот меня уже бьет в ознобе. Сердце грохочет, как ошалелое, в глазах пляшут черные точки, но я заставляю себя сфокусировать взгляд на словах в письме.

«Здравствуй, моя красавица!..»

Моя красавица.

Моя.

Моя!

Не могу вдохнуть. Буквы перед глазами прыгают и размываются. Я не могу сосредоточиться на тексте, но мои глаза все же выхватывают отдельные фразы. Фразы, которые мозг все же отказывается обрабатывать.

«Я скучаю по тебе».

«Я жду ответа».

И даже:

«Я прощаю тебя за то, что ты сделала».

Настоящая физическая боль скручивает меня пополам, мне кажется, я вот-вот умру. Потому что я не могу дышать. Я не слышу биения сердца. Я не могу пошевелиться. Не могу открыть рот и попросить о помощи. Вижу только фразу.

Он прощает меня.

ОН.

МЕНЯ.

ПРОЩАЕТ.

Она измывается надо мной, приковав взгляд. Заставляет скользить по ней глазами от первой до последней буквы. Без остановки: туда – обратно. Перемалывает меня на части. Бьет, бьет и бьет наотмашь. Мне кажется, что я в капкане, мне не выбраться, но вот взгляд соскальзывает ниже, и теперь я по-настоящему умираю.

«Я вернусь, и мы уедем. Вместе. Я заберу тебя, и мы все начнем сначала».

Все. Едва я дочитала последнюю фразу, все вокруг потухло, будто кто-то резко выключил свет в моей голове. Я не упала, не потеряла сознание, но внутри меня была кромешная темнота. Я не чувствовала. Не видела. Не мыслила.

– Полина. – Услышала, звучащий будто из алюминиевой трубы, громкий обеспокоенный голос Глеба Николаевича.

Я слышала голос и понимала, что мне надо идти на него. Этот голос я знала. Этот голос всегда помогал. Этот голос хороший. Я могла ему доверять. Я пыталась вырваться из этой липкой черной пелены, заполнившей все мое сознание, но мне не удавалось. В моей голове будто бы произошёл какой-то дисконнект, что-то екнуло и замерло, выключив меня из реальности.

– Полина, я здесь. Ты в безопасности. Я здесь. – Повторял мужчина, почему-то оказавшись прямо передо мной – я чувствовала, как он берет меня за руки и говорит рядом с моим лицом. – Дыши глубже. Заставляй себя дышать. Один. Два. Три. Считай вместе со мной. Давай. Один, два, три, вдох. Сильнее. Дыши. Еще раз…

В моих ушах шумело, но я старалась слушать. Старалась делать то, что требует голос. Ему можно доверять. Я знаю. Я стараюсь.

Я сделала еще один глубокий вдох, такой глубокий, что закололо в легких. Сознание немного прояснилось. Я подняла взгляд и встретилась со встревоженными глазами психолога. Он видел, что я начинаю приходить в себя, и отпустил мои руки, которые до этого активно растирал, чтобы привести меня в чувства. Отошел, налил в стакан воды и отмерил в него несколько капель из темного пузырька.

– Это успокоительное. – Протягивая стакан мне, сказал психолог.

Я взяла стакан и залпом влила в себя содержимое. Закрыла глаза. Шум в ушах постепенно утихал. Я начинала более-менее связно мыслить. Позволив себе немного посидеть в темноте, я наконец открыла веки. Психолог смотрел на меня выжидающе, но не торопил.

– Он… – Начала я хриплым бесцветным голосом. – Он не просил у меня прощения. Он… Он… – Я запнулась. Меня вдруг начал разбирать горький гортанный смех. – Он меня прощает.

Я слышала, как смех клокочет в моем горле и вырывается наружу. Как я смеюсь, смеюсь и смеюсь. Как сумасшедшая. Как помешанная. Неадекватная дурочка.

Я смеялась долго, и из моего горла вылетал противный каркающий звук. Смеялась, прикрывая лицо руками, и в какой-то момент поняла, неожиданно осознала, что мои щеки мокрые от слез. От этого неприятного открытия мой истеричный смех резко прекратился.

– Он пишет, что вернется и заберет меня. – Сказала я резко, поднимая прямой взгляд на мужчину напротив. – Он хочет, чтобы мы были вместе.

Психолог, услышав мои слова, сжал челюсти, напряженно глядя на меня. Затем едва заметно кивнул, будто принял что-то к сведению, отвел взгляд и задумался. Он думал, не говоря ни слова несколько долгих минут, затем, сел за свой стол и сцепил руки в замок.

– Значит так. Об этих письмах ты расскажешь маме. – Строго начал мужчина, я открыла рот, чтобы возразить, но он не дал мне вставить и слова. – Более того, твоя мама наймет хорошего юриста. С этими письмами он пойдет в суд и выбьет ограничительное предписание – запрет вести переписку, телефонные разговоры и вообще каким-либо другим образом контактировать, преследовать или разыскивать тебя, даже через третьих лиц. Я, в свою очередь, напишу заключение о том, что контакты с этим человеком несут непосредственную угрозу твоему психологическому здоровью, а возможно, и жизни. Кроме того, необходимо будет подать ходатайство на запрет приближаться на определенное расстояние к месту жительства, учебы, работы и прочих мест, которые ты часто посещаешь, после его освобождения. Это понятно?

Я медленно зачарованно кивнула.

– Я сам поговорю с твоими родителями, и, если потребуется, с полицией. Все это необходимо прекратить.

Я снова кивнула, чуть ли не с восхищением глядя на человека, сидящего через стол. От того, каким собранным и уверенным он выглядел, от того как он твердо чеканил каждую фразу, я окончательно пришла в себя. Мой страх отступил, спрятался куда-то далеко вглубь, напуганный твердой непоколебимостью мужчины.

И оттого, что его план казался таким простым и одновременно решительным, мне почему-то хотелось плакать. Я смотрела на мужчину и вдруг поняла, что вот прямо сейчас проникаюсь к нему какой-то хрупкой дочерней нежностью. Я вдруг почувствовала себя кем-то вроде маленькой и слабой девчушки, рядом со взрослым и сильным человеком, который решит все мои проблемы и заслонит от всех невзгод и поняла, как мне этого не хватало. Как мне необходима была эта защита. Как необходим был кто-то с холодной головой, решительный, серьезный и грамотный.

Мои родители не смогли мне этого дать. Мама, погрязшая в своем чувстве вины, в своих истериках и неврозах, сама нуждалась в поддержке. А отец… У нас никогда не было близких отношений, а после случившегося он и вовсе стал избегать меня. Не зная, как ему со мной себя вести, что говорить, испытывая хроническую неловкость, просто с головой ушел в работу. Единственным жестом поддержки с его стороны было – без лишних обсуждений и промедлений покинуть наш старый дом, в котором я больше не могла находиться, и перевезти нас жить в квартиру.

Конец ознакомительного фрагмента.