Цитаты из книг автора «Наталья Кочетова»

– Ты исчезла на неделю. Я решил, что тебе больше не нужны тренировки. – Сказал Игнат и замолчал. Я застыла, боясь вздохнуть. Боясь за слишком шумным дыханием не услышать его слов. Не услышать его “да”. Или “нет”. Что значил его ответ? Он решил, что тренировки мне больше не нужны и… что? И все отменил? Настроил новых планов? Нашел другую работу? Что значили его слова? – Ладно. – Прервал Игнат мои лихорадочные размышления. – Приходи завтра, как обычно. Потом решим. – Добавил и отключился, не удостоив меня прощанием. Я не знала, к чему все идет, и что все это значит – его не слишком дружелюбный отстраненный тон, непонятные слова, и явное нежелание дальше со мной работать. Я не знала чего ожидать, но была твердо намерена выяснить. Я была полна решимости расставить все точки над і. Я хотела учиться только у него. И я хотела просто… его.

Мне все еще больно. Моя душа продолжает кровоточить, а сердце погружено в страх, боясь довериться, открыться, впустить кого-то внутрь. Мое тело все помнит, и мне все еще очень страшно позволить кому-то прикоснуться. Мне страшно, но я собираюсь попробовать. Я полна решимости, и в моей жизни есть лишь один человек, с которым я хотела бы попробовать по-настоящему и до конца исцелиться.

Спустя четыреста восемьдесят шесть дней мучительного существования я, наконец, чувствую себя живой. Я чувствую, что мое тело – больше мне не враг.

В какой-то момент мне даже показалось, что осудят меня, а не его, но помогли папины связи. Стаса посадили на три года. Ему дали минимальный срок за изнасилование… А я осталась жить, влачить свое жалкое существование с бесконечным чувством вины перед ним, перед собой, и перед всеми на свете. С чувством стыда и горечи. С уверенностью, что все это я заслужила. Я верила в эту неправильную правду почти полтора года. Но сейчас она меняется. Умирает, корчится в муках, разрушается. На ее место приходит нечто другое. Нечто тяжелое, мощное, необратимое. Тягучее, обволакивающее. Чувство, что со мной поступили несправедливо. Жалость к себе.. Боль выбивает из меня воздух. Он не имел права делать это со мной. Я не заслужила такого. Он не должен был…

Ни один мужчина не имеет права вступать в сексуальный контакт с женщиной, если она на это не согласна. Даже если она сама себя предлагала, даже если хотела, и в последний момент передумала. Никто не имеет права прикасаться к ней, если она этого не хочет. И никакая провокация не может служить оправданием насилию.

Он не имел права делать это со мной. Он не имел права делать это со мной. Он не имел никакого чертового права делать это со мной! Я прокручиваю эту мысль в своей голове снова и снова, повторяю, тщательно проговариваю, чтобы она закрепилась там, как нечто истинное и неоспоримое. И с каждым новым повтором она все больше мне кажется таковой. Ясной. Очевидной. И удивляюсь, почему мне раньше никто этого не говорил.

– Вы не можете мне помочь. Пришли тут… рассказываете жалостливые истории… думаете, я этого заслуживаю? Думаете, мне нужна ваша помощь? Нет, не нужна. Ничья не нужна. Я не хочу… Я не нуждаюсь… Ясно вам? Мне ничего не нужно! – Голос Полины все сильнее звенел от напряжения, она начинала дрожать еще больше, буквально тряслась, по щекам катились крупные слезы. – Я всегда все порчу. Всегда… Я во всем виновата сама. Я все испортила, как вы не понимаете? Я – плохая… Я – уродливая…

Я заметил, что пол усеян рисунками одного и того же человека – все они были почти одинаковы, неопытный глаз не заметил бы разницы, но, очевидно, художник замечал, пробуя снова и снова, рисуя и рисуя один и тот же портрет. Художник, недовольный результатом, стремящийся к совершенству, не сдавался, и творец явно был неравнодушен к тому, кого изображал. У парня на портрете очень глубокие синие глаза, его лицо испещрено множеством шрамов, но это не портило, а скорее подчеркивало его обаяние и исключительность. – Это Игнат, верно? – Спросил, беря в руки один из рисунков.

– Я хочу, чтобы ты знала, что твое творчество может делать людей счастливее. По крайней мере, троих человек оно уже осчастливило.

Она сильная, в ней есть стержень, в ней есть внутренний свет, которого хватило бы, чтобы осветить не одну, а еще множество жизней. Она думает, что сломана, но это не так. Таких как она, непросто сломать, такие, если не смогут идти, поползут. С переломанным хребтом поползут, если захотят. Она не сломана, нет. Она себя наказывает за что-то.