Глава 3

Ах, Одесса! Она ничего не хотела знать, ничего не собиралась понимать, её ничего не касалось. Она торговала, гуляла, целовалась, смеялась, говоря всему миру дерзко и нагло: "Россия и Одесса – это две большие разницы! Тю! Какая там революция, какие ещё Советы? Одесса имеет сказать, что сама может дать тысячу советов кому и как жить"!

И она жила, жила полнокровной, бурлящей жизнью, бесшабашной, разноплемённой, отчаянной, воровской, любвеобильной, на всё плюющей жизнью. Николаевский бульвар степенно прогуливался, изображая изысканные светские манеры культурного европейского города. Дерибассовскую наполняли деловые коммерсанты, влюблённые парочки, разодетые матроны семейств с кучей малолетних пухленьких, беззаботных отпрысков. Из открытых окон кафе и ресторанов звучала разухабистая еврейско- украинско-румынско-цыганская музыка!!. Одесса жила одним днём! Одним летним жарким днём девятнадцатого года…

Виктор предложил Анечке взять его под руку и, если у неё есть такое желание, прогуляться к Ротонде, куда он собственно и направлялся пока не встретил баронессу. Анечка с радостью согласилась, смеясь сообщив ему, что она именно к Ротонде и направлялась. Вечер был восхитительный и, когда они подошли к Ротонде, солнце, обагряя своим прощальным сиянием всё вокруг, уже садилось в огромную серую тучу в изнеможении повисшую над морем. Свежий морской ветер ласково трепал светлые завитки волос Анечки, непослушно выбивающиеся из- под шляпки, оставлял солоноватый привкус на губах. Она стояла в своём лёгком, воздушном, голубом платье и походила на маленькое облачко, нечаянно спустившееся на землю. Виктор залюбовался глядя на эту необыкновенную девушку, о существовании которой он ещё утром даже и не подозревал.

– Мадемуазель Аннет, а ведь она, наверное, настоящая фея, добрая фея из сказки, Вам так не кажется?

– Вы про баронессу? – переведя взгляд на него спросила Анечка, – Да, я тоже так думаю, во всяком случае она необыкновенная, чудесная… и очень мудрая женщина.

– Может быть, она специально так всё подстроила, чтобы мы встретились с вами? – задумчиво произнёс он и нежно взял её руку, – Вы не обиделись на меня? – Анечка промолчала, но руки не отняла,

– Может быть так и случается в настоящих сказках? Кстати, мне очень неловко, но там, у баронессы, я постеснялся своей неосведомлённости. Я ведь знаю о вашем Пушкине только то, что он погиб на дуэли с Дантесом, приёмным сыном посланника Геккерена, и всё. Во Франции об этом никто толком ничего не знает… Расскажите мне, пожалуйста, о вашем поэте. Я и сказку- то эту про рыбака и рыбку не знаю, не читал, – смущённо признался Виктор. Анечка была немало удивлена и с огромным чувством стала просвещать своего столь «необразованного» кавалера. Какие-то стихотворения и отрывки из "Евгения Онегина" она прочла ему по-французски, что-то пересказала своими словами. Виктор то и дело восклицал: "О, это шедевр! О, это гениально"! Он был просто ошеломлён блестящими знаниями и великолепной памятью этой необыкновенной девушки, открывшей ему столь прекрасный мир великого русского поэта, поэта, которого убил его соотечественник. В какое-то мгновение ему даже стало стыдно, что это совершил его соплеменник. Ведь кичливые французы всегда считали себя самой одарённой нацией в литературе. Да, он понял, что Россия это страна величайшей культуры. Совсем не так он представлял её до того, как прибыл сюда. И эту Россию открыла ему самая изумительная, самая прекрасная девушка на всём белом свете.

– То, что я встретил Вас, мадемуазель Аннет, это просто чудо, сказочное, дивное чудо! Вы такая необыкновенная, такая… Вы просто Муза! О, если бы я был поэтом! Вашим поэтом Пушкиным, – и он поцеловал её руку.

– Ну, какая я Муза, тем более Пушкина, – засмеялась Анечка, – Уж скорее Музой молодого Пушкина можно считать князя Михаила Семёновича Воронцова, двоюродного брата моего прадедушки, который был в то время генерал – губернатором Одессы. Для города князь сделал немало, вот и Французский бульвар, и памятник де Ришелье, и Потёмкинская лестница. И ещё много – много чего менее поэтического, но более практически полезного.

– Я Вас не понимаю, – недоуменно воскликнул Виктор. Анечка пояснила:

– Видите ли, дело в том, что Александр Сергеевич одно время находился здесь можно сказать в изгнании, ну и отношения с моим далёким предком у него вероятно не сложились. И вот Пушкин, будучи очень порядочным и ранимым человеком, как мог так и противостоял всяческим притеснениям и нападкам, то есть писал на князя едкие, колкие но, уж и не знаю, справедливые ли, эпиграммы. – и переведя дух, она продолжила:

– Вот, например:

 
"Полу-милорд, полу-купец,
Полу-мудрец, полу-невежда,
Полу-подлец, но есть надежда,
Что будет полным, наконец."
 

Виктор откровенно расхохотался.

– Но таков был Пушкин, гению многое позволено, – Анечка улыбнулась.

– Ну тогда, с вашего позволения, я буду считать, что Воронцовский переулок назван в вашу честь! Вы согласны? – Виктор продолжал шутливый тон разговора. Вдруг Анечка резко повернулась лицом к морю. Внезапный порыв ветра сорвал с её головы шляпку, растрепал светлые волнистые волосы, казалось, она даже не заметила этого, стояла неподвижно, как натянутая струна, вся обращённая к ветру, к морю… Виктор растерянно стал извиняться, он решил, что чем-то обидел её. Она всё молчала, потом с едва скрываемым волнением произнесла.

– Мой отец… я не знаю, где он теперь, когда мы увидимся… я так скучаю, у меня кроме него никого нет.

Они долго стояли молча, оба смотрели на море, на его всегда волнующую, завораживающую стихию. Потом он, как бы в раздумье, тихо произнёс:

– Дорогая мадемуазель Аннет, я понимаю, я очень Вас понимаю… Поверьте, всё будет хорошо, надо верить, – потом добавил, – у меня во Франции тоже осталась одна маман. Я тоже не знаю, увижу ли её когда-нибудь… Но надо верить. Это трудно, но обязательно надо верить…

О, этот волшебный воздух июльской Одессы! Пропитанный терпкой солоноватостью моря, вскипающего от лучей беспощадного летнего солнца. Этот воздух, пропитанный сладковатым, дурманящим ароматом где-то ещё не отцветшей акации и степных трав, запахом раскалённой за день брусчатки… Они ещё долго прогуливались среди белых колонн Ротонды, почти не касаясь друг друга, но ощущая всё нарастающую между ними близость каждой клеточкой своих молодых, полных нерастраченных чувств души и томления, тел. Потом, когда погас последний солнечный лучик и светлый вечер стремительно стал превращаться в тёмную южную ночь, они медленно пошли по улицам пустеющего города. Он проводил её до самого дома, они оба ни секунды не сомневались, что теперь уже не расстанутся никогда.

Анечка не спала всю ночь. События минувшего дня так внезапно, так резко перевернули её мир до этого такой грустный и одинокий, особенно после отъезда отца, что она не могла не понимать, что жизнь входит в какое-то новое, доселе неведомое ей измерение, её охватывали смутные предчувствия и волнения то радости, то тревоги, то страха, то восторга. Душа то поднималась в чудесные дали, то трепетала от необъяснимого томления и ощущения, что этот день изменил всё в её жизни.

Так оно и случилось. Они виделись с Виктором почти ежедневно, раненых пока было немного и работой Иван Николаевич её особенно не нагружал, сестёр более опытных было предостаточно. Каждая патриотически настроенная дворянская женщина хотела внести свой вклад в победу над нависшей большевистской угрозой, помочь своим братьям и мужьям в это нелёгкое время. Их встречи стали такой неотъемлемой частью жизни, что теперь ни Анечка, ни Виктор не представляли, что всего этого с ними могло и не случиться вовсе.

Однажды душным августовским вечером, возвращаясь от Марии Алексеевны, они медленно шли по изнурённым дневным жаром, тихим улочкам засыпающего города. Внезапно с моря подул долгожданный спасительный прохладный ветерок, а затем обрушился невероятной силы ливень и разверзшиеся хляби небесные словно насмехались и забавлялись своим могуществом извергая всё новые и новые потоки воды. До Аннечкиного дома оставался один квартал, они бежали и смеялись, бесполезно пытаясь хоть как-то укрыться под кронами каштанов, но усилия их были совершенно напрасны. Подбежав к дому, обнаружили, что оба промокли до нитки. И тогда, без какой-либо боязни или доли сомнения, Анечка взяв его за руку ввела в свое убогое временное пристанище и тихо спросила: "Вы останетесь? Надо же как-то вам обсохнуть, сейчас я чай согрею… Вы можете простудиться… оставайтесь… я этого очень хочу." Она сказала это так естественно, так трогательно, что он невольно улыбнулся и это смутило её. Он нежно обнял её худенькие, угловатые плечи, притянул к себе, их взгляды встретились и в это мгновение для них всё перестало существовать: и залитая весёлым летним дождём Одесса, и огромная, измученная, растерзанная, истекающая кровью Россия, и далёкая маленькая, уютная Франция, и всё-всё земное, суетящееся, бурлящее. И осталась одна, только одна реальность – это бескрайняя, бесконечная, всепоглощающая Вселенная, такая древняя и каждый раз такая новая, давным-давно познанная и совсем ещё неизведанная, Вселенная с таким обыкновенным и таким божественным названием – Любовь. Он остался, и фантастический день перешёл в самую фантастическую и прекрасную ночь в её и его жизни. Ранним утром, они условились, что как только у Анечки выдастся выходной, они навестят свою фею-баронессу фон Штауберг. Не посвящая её, они отметят свою помолвку, потому что считали Марию Алексеевну виновницей их знакомства и залогом их счастья.