Цитаты из книг автора «Наталья Громова»

А я забираю с собою все слезы, Ты будешь богаче – я так поделила.

Это – не Коля. Это обыкновенный, слабый и весьма эгоистичный мужчина, при всех его замечательных качествах. И ты его любишь, и затрепещешь, увидев его, и снова будешь реагировать на каждый бабий звонок…»

как я наших грешников люблю!»

Когда-то этот ангел в тишине пещеры на острове Патмос диктовал Иоанну Богослову Апокалипсис. То, что видела Ольга в тюрьме, в блокаду, в Старом Рахине, на Волго-Доне, и было ее Апокалипсисом. Но высказать увиденное, этот нестерпимый ужас, высказать во всей полноте у нее не было сил. Только молчать. Запечатать уста… И тут же: «Но я знаю, что нет другого пути, как идти вместе со страдающим, мужественным народом, хотя бы все это было – в конечном итоге – бесполезно».

И тут же: «Но я знаю, что нет другого пути, как идти вместе со страдающим, мужественным народом, хотя бы все это было – в конечном итоге – бесполезно».

«Путь с Карповской в Сталинград, зимой после пуска станции: во вьюге свет машины выхватывал строителей, которых вели с торжества с автоматами наперевес… и окружали овчарки. В темноте, под вьюгой. Сидела в машине, закинув голову, и куда-то глубоко внутрь, как свинец, текли слезы. За стеклами машины шел мой народ, 90 % из него были здесь ни за что… Чего они удивляются, что я запила после этого? Если б я была честным человеком, мне надо было бы повеситься или остаться там».

Медленно разворачивается перед ней страшный колхозный уклад во главе с председательницей: «Да, это государственный деятель, но деятель именно того типа… Ее называют “хозяйкой села”». Ольге она вначале даже показалась обаятельной. Эта «хозяйка» знала, у кого кто сидит или расстрелян, и манипулировала селянами как хотела. «Ее боятся. Боятся и, конечно, не любят. В ее распоряжении строчка – она любого может уволить, отправить на сплав, в лес и т. д. Т. к. все в основном держится на страхе, – а она проводник этого страха, его материализация, ей подчиняются. Она ограниченна и узка, и совершенно малограмотна… Как все чиновники, держащиеся за эту систему и смутно понимающие, что она – основа их личного благополучия, – она бессердечна, черства, глуха к людям».

А теперь, спустя пять лет, Ольга видит всё другими глазами: «…полное нежелание государства считаться с человеком, полное подчинение, раскатывание его собой, создание для этого цепной, огромной, страшной системы».

Не стану описывать свое полуобморочное состояние во время премьеры, где позора и трусости все же было больше, чем горечи, оттого что трушу начальства, и невозможно было преодолеть это, и лишь тогда, когда, как на лик судьбы глядя на упитанные, тупые рожи начальства и обнаружив, что оно улыбается, смеется и даже рукоплещет вместо того, чтоб тут же кричать – “в кандалы!” – слегка успокоилась. Описание это стоило бы “Современной идиллии”…

Ведь что оскорбляет, что деморализует, что отнимает дар речи и обезволивает, и вызывает жажду заниматься рамочками и стряпней? То, что тебе непрерывно втолковывают (Всем! Постановлениями, статьями, речами, “К. и Ж-ного”), что сам ты – ровно ничего не значишь, что ты имеешь право на существование лишь потому, что с грехом пополам выполняешь чьи-то указания, что, наконец, ты не сам даже, по своей воле, их выполняешь, а тебя заставили их выполнять. Ты – никто, все – там. Ты не сам так захотел, а тебя “воспитали”, тебе указали, тебя заставили. Даже то, что я делаю по собственной воле, превращается т.с. как бы в результат принуждения, отбирается у меня. А главное – клич: “Нам дела нет до того, что ты хочешь, делай то, что мы приказываем…” Великий Инквизитор, съел бы зубы от зависти».