Цитаты из книг автора «Наталия Гришина»

Важное место понятие вины занимает в рассуждениях такого видного экзистенциального психолога, как Ролло Мэй. Онтологическая вина (Мэй использует это понятие как синоним экзистенциальной вины) имеет свои разновидности. Первая из них – отказ от своих потенциальных возможностей: «Когда человек отрицает… потенциальные возможности, не может реализовать их, он испытывает чувство вины, т. е. вина также является онтологической характеристикой существования человека» [Мэй, 2004, с. 127]. Вторая – это вина перед своими близкими, поскольку мы «всегда, так или иначе, оказываемся неспособными до конца понять потребности других людей и удовлетворить эти потребности. …Это неизбежный результат того, что каждый из нас представляет собой особую индивидуальность, и у нас нет иного выбора, кроме как смотреть на мир своими собственными глазами. Эта вина, корни которой находятся в экзистенциальной структуре…». (Данный вид экзистенциальной вины часто именуется в литературе межличностной виной.) Третья разновидность, «наиболее сложный и всесторонний аспект онтологической вины», – «чувство вины, касающееся нашего отдаления от природы» [Там же, с. 130–131]. Онтологическая вина, по Мэю, имеет следующие характеристики. Во-первых, ее, в большей или меньшей степени, тем или иным образом, но ощущает каждый человек. Во-вторых, Мэй предостерегает от связывания чувства онтологической вины с культурными стереотипами или нарушением родительских запретов, «ее корни лежат в факте осознания себя. Онтологическая вина… возникает из того факта, что я могу представлять себя тем, кто может делать выбор, или отказаться от выбора. Каждый человек испытывает это онтологическое чувство вины…» [Там же, с. 132]. В-третьих, Мэй, как и Ялом, проводит различие между онтологической виной и патологической или невротической виной. При этом он приводит важное уточнение: если онтологическая вина не принимается и вытесняется, то она может перерасти в невротическое чувство вины. В-четвертых, «онтологическая вина не приводит к формированию симптома, но оказывает серьезное влияние на личность. В особенности, она может и должна приводить к сдержанности, восприимчивости в отношениях между людьми и росту творческого начала в использовании субъектом своих потенциальных возможностей» [Там же]. Вместе с тем, как уже отмечалось в связи с обсуждением экзистенциальных проблем, экзистенциальные данности сами по себе не имеют позитивного или негативного знака, вопрос в том, как они переживаются человеком. Предшествующее описание чувства экзистенциальной вины может вызывать ощущение тяжести и безысходности, в чем же может быть ее позитивный смысл?

Р. Мэй рассказывает о том, каким поразительным фактом для него и других терапевтов в конце 30-х – начале 40-х годов XX в. стало то, что состояние тревоги, которое в то время считалось симптомом патологии, начинает проявляться у пациентов как «общее свойство характера». Попытки Мэя представить концепцию «нормальной тревоги» столкнулись с серьезным сопротивлением научного сообщества. Но уже в конце 40-х годов одно за другим в искусстве появляются произведения, отражающие картины «грядущего тревожного века», в 50-е годы происходит «радикальный сдвиг» в массовом сознании и концепция «нормальной тревоги» начинает занимать свое законное место в психиатрической литературе. Как об этом пишет Р. Мэй, «все люди, как нормальные, так и невротики, осознали, что живут в “тревожное время’’» [Мэй, 1997, с. 21].

Каждая экзистенциальная проблема, подобно любой кризисной ситуации, может проживаться человеком конструктивным и деструктивным образом. Р. Мэй, в частности, определяет и саму цель практической психологии как «превращение деструктивных конфликтов в конструктивные». Природа кризиса, как известно, двойственна – он содержит как разрушительное, так и созидательное начало. Результатом проживания кризиса становится некое новообразование, соответствующее его содержанию. Ничто новое не появляется без разрушения старого. Медленный и постепенный характер изменений реальности в прошлом делал их фактически неощутимыми при жизни одного поколения, как и отдельного индивида, а скорость сегодняшних изменений делает процесс разрыва с прошлым иногда довольно болезненным, увеличивая «давление реальности» и порождая стремление человека к «избавлению» от проблем. Эта тема приобретает все большую остроту, поскольку формы «ухода» современных людей от реальности становятся все более тревожащими.

Современная психология, естественно, не может согласиться с тем, что переживание таких проблем, как поиск смысла жизни, стремление к самореализации, потребности и трудности личностного роста и другие, возникающие у человека на этой почве внутренние конфликты и даже кризисы представляют собой признак внутренней деструкции. Не сами по себе внутренние напряжения становятся источником личностных проблем, но, в соответствии с формулировкой Р. Мэя, «причиной личностных проблем является нарушение правильного распределения напряжений во внутренней структуре личности. …Личность никогда не бывает статичной. Она подвижна, она постоянно изменяется. Поэтому не стоит говорить о внутриличностном “равновесии“ или “балансе“, поскольку это подразумевает, что личностные напряжения можно отрегулировать раз и навсегда, т. е. сделать личность статичной» [Там же, с. 40].

переосмысление роли психологических проблем в жизни человека

Р. Мэй категорически возражает против того, что «простая предельная целостность личности является идеалом», против упрощенного представления, согласно которому чем полнее целостность личности, тем она здоровее; стало быть, надо стремиться к предельной целостности, а всякие психологические конфликты уже сами по себе признак нездоровья». С его точки зрения, «предельная целостность человеческой личности не только невозможна, но и нежелательна», соответственно в практической работе «наша цель – новое, конструктивное перераспределение напряжений, а не абсолютная гармония» [Мэй, 1994, с. 29–30].

«…Экзистенциальный подход в психологии не отрицает истинности подходов, основанных на обусловливании, формулировок драйвов, изучении дискретных механизмов и так далее. Он только придерживается того взгляда, что на этой основе вы никогда не сможете объяснить и понять бытия живого человека» [Мэй, 2001а, с. 14].

«Кьеркегор описывал то, что непосредственно переживается человеческими существами в кризисе – а именно кризисе жизни и смерти, реальном для нас, пациентов, но кризисе, который, я полагаю, в своих существенных проявлениях, не отличается от других кризисов людей, которые приходят за терапией… Фрейд писал на техническом уровне, где его гений был высочайшим, и, возможно, больше, чем кто-либо в его время, он знал о тревожности. Кьеркегор, гений другого рода, писал на экзистенциальном, онтологическом уровне; он знал тревожность» [Мау, 1983, р. 14–15]. Для Р. Мэя тревога есть переживание Бытия на фоне Небытия, утверждение своего Бытия против Небытия.

Если Фрейд описывал психические механизмы возникновения тревожности, то

Для психологов одним из главных понятий стало понятие тревоги. Анализ понятия тревоги дает Р. Мэй в своей важной для экзистенциального подхода работе «Проблема тревоги». В свое время он провел полтора года в туберкулезном санатории, будучи вынужденным соблюдать постельный режим, и именно там он знакомится с двумя работами по тревожности – Фрейда и Кьеркегора. И хотя Мэй высоко оценил фрейдовские описания тревожности как возврата вытесненного, как реакции эго на потерю, для него это был всего лишь теоретический взгляд. Кьеркегор описывал тревогу как борьбу живого существа против несуществования, и это было именно то, что непосредственно переживал сам Мэй в его борьбе со смертью или с перспективой остаться пожизненным инвалидом, то, через что проходил он сам и его товарищи, другие пациенты.