Жизнь на заставе

В Дроздовке жил дед Миша и его сыновья – два папиных самых младших брата. Ещё один брат, который родился третьим после папы жил тоже в Апатитах, в городе. После папы был еще мальчик, но он не выжил, умер младенцем. Папа звал в город и других младших братьев, но родные места и тундра были им ближе и милее. Хотя, кроме самой тундры там больше ничего не было. Когда село закрыли и все жители отправились кто куда, моя упрямая бабушка отказалась уезжать и переселилась из Варзино в Дроздовку. Там она и жила до последних дней. С мужем и сыновьями. Постепенно и от Дроздовки ничего не осталось. Уехал ещё один маячник. Умерла бабушка, за ней дед, потом утонул самый младший брат. Переехал дальше по побережью на другую военную заставу средний брат с семьёй. Закрыли метеостанцию, а затем покинули это место и пограничники. Когда варзинские – те, кто еще жив и их дети-внуки приезжали летом в Варзино, папа отправлялся за 6 км в Дроздовку и жил в ветхом домике своего брата. В доме его мамы было уже опасно, всё могло рухнуть. Потом позже кто-то сжег и эти старые дома.

Три брата Гавриловых в Дроздовке.

Когда я приехала в Дроздовку бабушки уже не было. Там царило мужское царство. Поскольку все мужчины были тундровики, вести хозяйство – готовить, мыть посуду и стирать для них проблему не составляло. Дед пёк вкусный хлеб по бабушкиному рецепту и жарил мясо интересным для меня способом. На дверь раскаленной, но уже затухающей печи прилеплялся кусок мяса. Он просто сам прилипал, что меня маленькую удивляло. Через некоторое время это был вкуснейший, пропечённый и при этом слегка обжаренный стейк. Всегда была нежная жаренная рыба и вкуснейшая уха. Папа с братом всегда с собой привозили спиртное. На заставе его не было. И, конечно же, вечером всегда была попойка. Я не знаю каким словом это можно ещё назвать. Пятеро здоровых мужчин общались по душам. Улыбаюсь. Но утром все всегда снова собирались и шли на рыбалку. «Рыба плавает в воде, – всегда говорил папа, – её ещё поймать надо».

Иногда они начинали спорить и даже переходить на драку. Это я знаю со слов. Мне такое, слава Богу, не пришлось увидеть. Старшинство уважалось. Деда чаще это обходило стороной, как и папу. Дед твердил: «Это старший ваш брат! Нельзя его трогать»! Не знаю чем это было вызвано. Возможно, что он по возможности помогал им. Хоть я и была совсем крохой, помню, что когда младшие братья приходили с армии, папа одевал их и помогал финансово, отчего наш скромный семейный бюджет трещал. Он понимал как это сложно. Ведь в армию они уходили с интерната. Тогда не было такой помощи от государства как сейчас.

Для папы и его братьев эти походы на реки были больше, чем просто рыбалка. Это вся их жизнь. Их детство, их корни. Как-то раз, когда папа вышел на пенсию, он поехал в Дроздовку и остался там на всю зиму. Всю зиму (заполярную зиму, 8 месяцев)! Один!

«Папа, как ты смог? Что ты делал? Какого тебе было? Страшно же».

«Да, бывало страшно. Звук какой-нибудь, ветер воет. А, вообще, так хорошо»! И при этом улыбка растягивается на его лице.

Однажды все братья ехали по речке на моторке. Возвращались домой. Лодка была полностью загружена. Ехали осторожно, так как край борта был очень близко от воды. И, вдруг, из-за поворота навстречу рыбинспектор! Все мысленно посчитали сколько рыбы, сколько срока насчитают. Уже в мыслях попрощались с семьями. Папиного брата однажды судили как браконьера. Был суд, описывали имущество. Хорошо, что отделался штрафом. Это был очень неприятное для всех время.

Но рыбнадзор спросил:

«Рыба есть»?

«Неееееет»! – хором ответили все. (Они потом часто над этим «хором» смеялись). «Ну, лааадно», – сказал рыбнадзор и поехал дальше.

Он понимал, что они не браконьеры. Браконьеры ловят на продажу. Браконьеры вспарывают брюхо, вытаскивают икру и выкидывают тушки рыб. Браконьеры стреляют в оленей, отрезают у них ляжки, а остальное выбрасывают в тундре. Об этом я тоже слышала в разговорах. Такие вещи у человека тундры не допустимы. Знаете как папа ел мясо и рыбу? Это же говорят и другие люди, живущие в природе. Он съедал всё-всё. Он смеялся:

«Когда я грызу кости, собаки плачут».

«Почему»? – спрашивала я маленькая.

«Потому, что я съедаю всё, что можно съесть. Даже мозг из костей. Ничего не должно пропадать. Всё на пользу».

Такие случаи с рыбнадзорами не останавливали. Для них это привычный с детства образ жизни, забота о семье. Папа никогда не продавал рыбу. Хотя ему и предлагали купить у него. Он мне всегда говорил:

«Я ловлю для семьи»!

Я отказывалась от мяса два раза в жизни. Первый раз не ела года два и начала из-за беременности. Друзья уговорили. И это было трудно, заново начинать его есть. Второй раз тоже отказалась легко. Лет через десять я начала чувствовать потребность в мясе. Почти год я уговаривала себя в том, что это просто побочные эффекты готовки или эхо прошлых лет. Но потом поняла, что организм по каким-то причинам требует. Я легко начала есть мясо снова. Есть одно но. За три недели повысился холестерин. Но сейчас не об этом. В период отказа от мяса, я думала о процессе поедания мяса у многих народов. С древности обычаи говорят об определённом подходе к умервщлению животного и к поеданию его. Животное благодарили за его жизнь, плоть, за то, что оно давало силу, питание, одежду и желали ему лучшей жизни. Мы все часть природы, вселенной и все взаимодействуем. Это я к тому, что люди природы, даже будучи христианами глубоко внутри верят в то, что всё вокруг живое. Они используют Землю по необходимости, а не для пресыщения. И благодарят её за дары.

В Дроздовке я услышала историю о Мари-Мэхкэл. Папа с отчимом и братьями всегда очень смеялись, вспоминая его. По имени понятно, что это саам. Мари – Мария так звали его официальную жену. А он Михаил – Мэхкал. Машин Миша, если перевести. Он плохо ездил на лыжах. Странно, но так они рассказали. Он с трудом подъезжал на к селу, съезжал с горки к дому. Зимой в тундре всегда ветер. Он показывал на вихрящийся снег и говорил: «Вот как я быстро приехал! Аж ветер поднял вокруг»! Еще он не умел играть на гармошке, но брал её в руки, растягивал меха, нажимал на кнопки и пел всё что придёт в голову. Как любят делать маленькие дети. У него было две жены. В одном селе и в другом. Папа говорил, что он был маленький, с повреждённым глазом (тундра место опасное) и не отличался красотой. Но у него было несколько детей в каждой семье. И он их всех кормил.

«Люблю жену Мари. И жену Лену тоже люблю» – пел Мари Мэхкал, растягивая меха гармошки.

Я стараюсь не думать об этих «высоких взаимоотношениях». Но то, что один мужчина кормил столько человек в суровых условиях Крайнего Севера говорит о его сильном характере. Дети в любом сообществе – это продолжение жизни, условие его выживания.

На побережье папа собирал золотой корень – родиолу розовую – краснокнижное растение. Знал где она растёт. Аккуратно собирал, так чтоб полностью не разорять. Понимал, что у нас всё растёт очень медленно. Корень он высушивал и любил понемногу грызть. Всегда давал мне. Я тоже для профилактики его грызла. Очень терпкий и вяжущий. Тоже хотела знать места роста родиолы, но так у него и не узнала. За всей суетой забываешь, что всё не вечно.

Нам часто говорят, что мы городские и какой может быть разговор о традиционном природопользовании. Но я знаю наших саами городских, которые ставят на дачах куваксу (чум) и целые выходные проводят на рыбалке. И женщины наравне с мужчинами.

И я и сестра мы очень сожалеем, что мало знаем об этом. Мало расспрашивали папу о той жизни. Когда я решила, что начну его расспрашивать и что-то записывать было уже поздно. Мысли его путались. Повседневные обыденные действия совершал по привычке. Даже кроссворды, которыми он пытался заставить мозг работать, больше не разгадывались. Я упустила это время.