Так говорит Андрей Болконский. А он ведь много старше Онегина: в 1805 году, когда начинается действие «Войны и мира», князю Андрею уже под тридцать лет, а девятилетний Онегин в это время ещё гуляет по Летнему саду… Так много изменится в жизни России за те пятнадцать лет, что пройдут между первыми страницами «Войны и мира» и «Евгения Онегина»: ведь Евгений едет к дяде весной 1820 года. Так много произойдёт в мире за пятнадцать лет: прогремит Отечественная война 1812 года, и пройдут русские войска по Европе, и выплывет зловещая фигура Аракчеева, и Александр I забудет свои либеральные настроения первых лет царствования, и вырастут новые люди: Рылеев, Пестель, Кюхельбекер, Пущин, Пушкин! – и возникнут новые, опасные для царя настроения – только свет петербургский останется тем же, по-прежнему «однообразна и пестра» будет его жизнь… И как Андрею Болконскому в 1805 году, так другому умному, незаурядному человеку – Евгению Онегину – тошно станет в этом свете в 1820 году, и он подумает про себя: «Эта жизнь – не по мне!» – и будет искать, мучиться, страдать: куда уйти, что делать, чем заполнить жизнь?!

Вот что, оказывается, привлекает Пушкина в Онегине: его неудовлетворённость той жизнью, которая удовлетворяет многих и многих людей света. Мы хорошо знаем этих людей по книгам. Скалозуб, Фамусов, всякие графини-внучки и княжны-дочки, Загорецкий, Репетилов, Наталья Дмитриевна… Берг и Борис Друбецкой, Ипполит Курагин и Анна Павловна Шерер… Все эти люди вполне довольны своим уделом, своей жизнью в свете, все они считают себя счастливыми.

Онегин не таков. Ведь не случайно Пушкин сразу, в самом начале романа, назвал его своим приятелем, не случайно свёл в ресторане с Кавериным, а потом сравнил с Чаадаевым – умнейшим человеком пушкинской поры! Правда, с Чаадаевым Онегина сближает только уменье модно и красиво одеваться – но всё равно: не стал бы Пушкин зря, просто так, вводить в роман имена своих друзей! Что же это значит?

Пушкин задал очень важный вопрос: «Но был ли счастлив мой Евгений?» Отвечает он твёрдо:

 
Н е т: рано чувства в нём остыли;
Ему наскучил света шум;
Красавицы недолго были
Предмет его привычных дум;
Измены утомить успели;
Друзья и дружба надоели…
 

(Разрядка моя. – Н. Д.)

«Друзья и дружба надоели» – кто пишет эти слова? Неужели Пушкин? Тот Пушкин, который мальчиком ещё сказал:

 
…Где б ни был я; в огне ли смертной битвы,
При мирных ли брегах родимого ручья,
Святому братству верен я…
 

Тот Пушкин, который Пущину писал: «Мой первый друг, мой друг бесценный», а Кюхельбекеру: «Мой брат родной по музе, по судьбам»? Тот Пушкин, чьи слова:

 
Друзья мои, прекрасен наш союз!
Он как душа неразделим и вечен… –
 

мы до сих пор повторяем с волнением и после нас будут повторять так же?

Чем чаще перечитываешь «Онегина», тем твёрже убеждаешься: целой жизни не хватит, чтобы передумать, понять, вобрать в себя всё, что вложено в эту тоненькую книжку. Вот, например, слова – наши обычные русские слова имеют очень много значений: смысл их зависит от того, кто их произносит, что в них вкладывается… Можно целую жизнь прожить – и так и не открыть для себя подлинного значения слова «дружба», так и считать своими друзьями просто приятных знакомых, с которыми, в общем-то, ничто серьёзное тебя не связывает и которые потому легко надоедают. Так вот и жил Онегин. Конечно, он умнее, глубже, честнее Молчалиных и Бергов – потому-то мир этих людей надоел ему. Но ведь Онегин встречал в свете Каверина, Чаадаева, Пушкина – что мешало ему сблизиться с этими людьми?

А мешало, оказывается, многое. То, что Онегин несчастлив, не вина его, а беда. Ему живётся трудно:

 
Недуг, которого причину
Давно бы отыскать пора,
Подобный английскому сплину,
Короче: русская хандра
Им овладела понемногу;
Он застрелиться, слава Богу,
Попробовать не захотел,
Но к жизни вовсе охладел.
 

(Курсив Пушкина. – Н. Д.)

Евгений не сразу примирился с горьким своим разочарованием, с ощущением своей ненужности:

 
Онегин дома заперся,
Зевая, за перо взялся,
Хотел писать – но труд упорный
Ему был тошен; ничего
Не вышло из пера его,
И не попал он в цех задорный
Людей, о коих не сужу,
Затем, что к ним принадлежу.
 

Не может и не умеет Онегин того, что умеет и может Пушкин: «задорный цех» поэтов – не для него, и дело не только в том, что у Пушкина есть талант, а у Онегина – нет. Ведь Евгений даже книги читать не способен:

 
Отрядом книг уставил полку,
Читал, читал, а всё без толку:
Там скука, там обман иль бред;
В том совести, в том смысла нет…
 

Беда Онегина в том, что «труд упорный ему был тошен». В нём живы ум, совесть, мечтания, но нет у него способности действовать, быть активным, трудиться, верить людям – той самой способности, которой, наперекор своему веку, обладали Пушкин и его друзья.

Пушкин, Чаадаев, Онегин, Чацкий, Молчалин, Борис Друбецкой, Пьер Безухов, Рылеев, Кюхельбекер, Репетилов, Петя Ростов, Грибоедов – всё это люди примерно одного поколения. (Примерно – потому, что точный ровесник Онегина – один Петя Ростов; Пушкин и Кюхельбекер моложе, остальные – старше.) Но это именно и есть то поколение, которое сформировалось в первые годы царствования Александра I, – годы, наполненные либеральными обещаниями и относительной свободой после тирании Павла I. Это поколение приняло на свои плечи войну 1812 года и дало России декабристов. Почему же люди этого поколения – и реальные исторические лица, и литературные персонажи – почему они такие разные?

Мы и сейчас часто говорим о поколении в целом, совсем не учитывая того, что каждая возрастная группа людей вовсе не одинакова, что в каждом поколении есть свои борцы и мыслители, герои и философы, трусы и подлецы, карьеристы и стяжатели; есть свои яркие, выдающиеся личности – по ним-то мы чаще всего и судим обо всём поколении.

Но рядом с Чацким стоит Репетилов – пустой болтун, унижающий то дело, которому служит Чацкий. И Молчалин – сверстник Чацкого, а в то же время – враг его, может быть, опаснейший. И рядом с Пьером Безуховым живёт Николай Ростов – милый, добрый человек, средний помещик; он искренне любит Пьера и всё же, не колеблясь, обещает пойти против него с пушками, если Аракчеев пошлёт…

Это – полюсы поколения, крайние точки. Онегин не стоит ни на одном из полюсов. Он умён и честен настолько, чтобы не довольствоваться жизненными идеалами Берга или Бориса Друбецкого, чтобы не жить, как Молчалин; но у него нет того глубокого понимания жизни и людей, той силы личности, которая помогла бы ему выбрать свой путь. Так что же в таком случае привлекает Пушкина в Онегине? Только его неудовлетворённость светскими буднями? Или ещё что-то? Ответ на этот вопрос дан в строфе XLV:

 
…Мечтам невольная преданность,
Неподражательная странность
И резкий, охлаждённый ум.
 

Для меня главное в этом сжатом рассказе о характере – «мечтам невольная предáнность». Каким мечтам? О чём может мечтать человек, всё испробовавший и ничего для себя не нашедший?

Может быть, именно из-за этой предáнности мечтам Онегин «застрелиться, слава Богу, попробовать не захотел». Он всё-таки надеялся, всё-таки верил, что есть какая-то другая жизнь – не та, которой живут Друбецкие и Скалозубы, – пусть ещё недоступная ему, но должна же она быть! Эту веру, эту надежду и ценит в нём Пушкин, а к разочарованности своего героя поэт относится сочувственно, но в то же время с иронией.

Строфа XLVI кажется, на первый взгляд, очень понятной:

 
Кто жил и мыслил, тот не может
В душе не презирать людей;
Кто чувствовал, того тревожит
Призрáк невозвратимых дней:
Тому уж нет очарований.
Того змия воспоминаний,
Того раскаянье грызёт.
 

Всё это написано без кавычек, очень серьёзно, и неискушённый читатель совсем уж начинает думать, что сам Пушкин «не может в душе не презирать людей», но вдруг видит следующие строки:

 
Всё это часто придаёт
Большую прелесть разговору.
Сперва Онегина язык
Меня смущал; но я привык
К его язвительному спору,
И к шутке, с желчью пополам,
И злости мрачных эпиграмм.
 

Мы ещё много раз увидим: «Онегина» нельзя читать бездумно – запутаешься. Пушкин многое говорит не прямо, не в лоб; он верит уму и догадливости читателя, ждёт серьёзного отношения к своим стихам. Вот и здесь вся первая половина строфы – это слова Онегина, привычные, уже стёршиеся слова, много раз им повторявшиеся, о презрении к людям, о том, что «нет очарований», – а Пушкин тонко и мудро иронизирует над этими фразами Онегина: «Всё это часто придаёт / Большую прелесть разговору» – и только! Все эти мрачные речи Онегина несерьёзны для Пушкина, он-то знает другое: и люди бывают разные, и очарования в жизни есть всегда, надо уметь их найти – вот в чём задача!

Пушкину ведь очень нелегко жить – гораздо труднее, чем Онегину. Вот они бродят вдвоём по набережной – один разочарован в жизни, нет у него ни друзей, ни любви, ни творчества, ни радости; у другого есть всё это, но нет свободы – его высылают из Петербурга, он себе не принадлежит… Онегин свободен, но зачем ему свобода? Он томится и с ней, как без неё, он несчастлив, потому что не умеет жить той жизнью, какой живёт Пушкин. А Пушкин счастлив всё равно, даже лишённый свободы, даже высланный из Петербурга: он умеет так много – и мечтать, и любить, и работать!

Онегину ничего не надо – и в этом его трагедия. Вот он получил наследство от отца – и предоставил его заимодавцам, «большой потери в том не видя». Вот он приезжает в доставшееся ему после смерти дяди имение:

 
Два дня ему казались новы
Уединённые поля,
Прохлада сумрачной дубровы,
Журчанье тихого ручья;
На третий роща, холм и поле
Его не занимали боле;
Потом уж наводили сон…
 

Это Пушкин так видит: «уединённые поля, прохлада сумрачной дубровы, журчанье тихого ручья…». Это для Пушкина «роща, холм и поле» – ценности громадные, а Онегину всё равно, он ясно видит, «что и в деревне скука та же»…

Мы приближаемся к концу первой главы. Состоялось наше знакомство с автором романа и с его героем. По возрасту Пушкин моложе Онегина. Но поэт – незаурядная личность, человек яркий, талантливый, и естественно, что он более мудр, чем Евгений, что внутренний мир его более глубок. Духовные поиски, метания и потери Онегина знакомы Пушкину, он прошёл через разочарование, хандру, опустошённость – и преодолел эти «болезни века». При всей симпатии автора к герою, при общем воспитании, общем для обоих недовольстве миром, в котором они живут, между Пушкиным и Онегиным есть громадная разница: они по-разному воспринимают жизнь и людей. Читая роман дальше, мы увидим, как много бед принесли Евгению его холодность, его равнодушие к людям, его тоска и опустошённость…

Конечно, когда мы говорим об Онегине, мы не можем не учитывать и не обвинять сформировавшую его среду, его век, его окружение – они отняли у Евгения умение любить жизнь и наслаждаться ею. Но, читая Пушкина, я, сегодняшний читатель, думаю о сегодняшнем дне. И вижу людей, которые скучают сегодня, когда никто не отнимает у них радостей жизни, просто они не хотят научиться ценить эти радости – научиться тому, что так великолепно умел Пушкин: