Читать книгу «Вакханалия, или Хренотень по-русски. Рассказы из русского быта» онлайн полностью📖 — Натальи Долбенко — MyBook.
image

Дорожный взрыватель


Когда его доставили в отделение, вид у него был угрюмый, слегка отрешенный.

– Так, – произнес Павлюк, опер со стажем. -Значит ты и есть тот самый возмутитель?

Задержанный молчал.

– Э, товарищ, я с тобой разговариваю, – тронул плечо, смотря сверху вниз. Человек сидел на неудобном табурете. Ссутулился. Руки в наручниках сзади чуть затекли.

– А что это вы мне тыкаете, гражданин начальник? – проронил он, не поднимая с пола глаз.

– О какой?! – опер выпрямился. – На дорогах гадить это он может, а тут ему почет и уважение оказывай.

Задержанный снова замкнулся.

Опер сел за стол и включил компьютер.

– Имя, – спросил громко и властно.

Задержанный тупо молчал. Но перевел презрительный взгляд на служивого.

– Ты чего, в молчанку играть вздумал? – лицо опера налилось краской. – Я ведь и встать могу.

Задержанный хмыкнул и повернул голову к стене.

Опер, мужик грузный с просединой в волосах, засучивая рукава, медленно приподнялся. Подошел вплотную к задержанному.

– У меня ведь, браток, времени нет с тобой цацкаться. Раскрыл дело и премию получил. Домой ушел. Будешь утюжиться, я тебе п…ы дам, понял меня, красуля?

Сидевший посмотрел на него снизу насупленный.

– Бить будете? Бейте.

На это опер резко сунул ему кулак в рыло. С грохотом человек упал на пол, постанывая.

– Еще хошь, милейший? Или по нормальному?

Казалось, человек изменился.

– Помогите встать что ли.

Опер приподнял задержанного. Снова усадил на табурет. Сам занял свое привычное место за бюро.

– Итак, имя, фамилия, год рождения.

– Семен Рогожин, восьмидесятый.

Опер прикинул в голове возраст.

– Сема, чем занимаешься, где живешь?

– С бабкой в двухкомнатке. На стройках бетон мешаю.

Милиционер застучал по клавиатуре.

– И сколько получаешь, получал? – чуть крякнул.

– Двадцать тысяч, – Рогожин посмотрел в окно. В свете полуденных лучей освещалась короткостриженная голова, впрочем лицо не без налета интеллектуальности. Небрит, худ. На левой брови белая полоска старого шрама.

– Читаю протокол, Семен, слушай: «Сегодня в шесть утра был пойман с поличным гражданин, подкидывающий на автодороги коробки с взрывчатым веществом. Отчего автомашины, проезжающие мимо, взрывались и происходили аварии. Задержанный пытался бежать, оказывал сопротивление…» Вот видишь как было. Признаешь вину-то?

– Против себя имею право не давать показаний.

– Ну ты же не хочешь упираться, Сема, а? – зазвучали нотки раздражения в голосе опера.

Рогожин вздохнул.

– Я помню, встретил ее в парке. Она была так красива, что я, несмотря на свою стеснительность, подошел познакомиться. Как вас зовут? Настя. А меня Семен. Слово за слово, мороженое, прогулка. Встреча за встречей. Переспали. Стали жить в гражданском браке. Я очень любил котят, как и любил Настю. Казалось, и она меня, но не котят. Я однажды принес в дом три замечательных котенка. Рыженький, серый и черно-белый. Я показал Насте… Но как же она изменилась в лице. «Выкинь! – она фыркнула, а когда я начал было сопротивляться почти завизжала: – Отнеси их туда, откуда ты их взял!..»

Опер сидел и не перебивал, чувствуя, что это начало признания. Рассказ-исповедь.

– …Я ушел на работу. Вечером мы из-за чего-то поссорились. И поэтому мне плохо работалось. Но когда я возвратился домой, я был в шоке. Я не мог найти котят. Куда ты их дела? Я сразу спросил ее. Она не стала отпираться. Сунула, говорит, в коробку и выкинула на дорогу. На какую дорогу?! Я готов был искать их тут же. Она и сказала. Я побежал…

Задержанный сморщился и затрясся плачем.

– На том месте я нашел… Нашел… Я не могу говорить… Она их убила… Но… – он посерьезнел. – В этом были виноваты и они. Те, кто ехал на машине. Зачем давить непонятный короб? Это от бесчеловечности. А потом вам все ясно и известно. Я нарыскал книгу про самодельные взрывные бомбочки. «Книга анархиста» она называлась. Ну и стал подкидывать. Нате, жрите!

Он усмехнулся дьявольской ухмылкой.

Опер почесал затылок.

– Да, Семен. Ты молодец. О неведомом взрывателе и террористе писали в газетах. И вот ты попался. Ты хотел славы?

– Только возмездия и справедливости.

– Но ведь коробку могли сшибить и случайно.

– Случайностей нет, начальник. Нет.

– Эх, и отморозок же ты. Но тебе везет. Ты, Рогожин, слегка не в себе. Признают дурачком скорее всего.

Опер встал, налил из графина воды.

– Пить хочешь?

Рогожин тряхнул головой. Дознаватель позвал конвойного и задержанного увели. Милиционер посидел, задумавшись над составлением документа. «А ведь и я люблю котят, – подумал он. – И давить их не хорошо.»

Путешественники


Несмышленое утреннее солнце пробивается в окно. Сейчас около восьми часов. Послепасхальные колокола отзванивали в дали свой последний набат. Снег давно сошел. Весной пахнет уже по-другому. Свежей салатовой зеленью и проснувшейся землей. Апрель настолько разогрелся, что уже и дороги, и поля высохли, и можно гулять. А птицы подсвистывают свои брачные трели, порхая с ветки на ветку и кружаться в прозрачном ясно-голубом небе.

Я только что проснулся и еще не принимал душ. Даже не умылся и поэтому глаза хочется поскрябать, но я тяну и оставляю это на власть горячей воды. Вчера я пришел усталый с вечерней смены на кирпичном заводе. Наврал, что выполнил норму и сбежал, потому что не хотел ждать, когда погрузчики освободят от кирпича мне вагонки, а я бы их крюком перетащил снова в цех, откуда они груженые и взялись. Так всю смену. Попервой меня крайне раздражал круговорот. Как Вселенная, скажете. Нет, как белка в колесе. Как собачка, бегающая бесцельно ради того, чтоб вертеть на жаровне сочно капающий кусок телятины в ресторане. Для господ. Для других жирных буржуев. Я чувствую отторженность к своим коллегам. Мужло, бранящееся по делу и без дела. А уши мои давно зачерствели, но все еще сжимаются от этого. Был понедельник. В воскресенье на пасху все напоролись и теперь рассказывали о своих случаях, где и кто валялся, в каком овраге, кто кому что раскроил кулаком или дубиной. Я то толкал вагонки по рельсовому пути, то, когда они заканчивались, садился и слушал грубые речи.

Нередко, удрученный невозможностью хорошо выспаться, раздраженный тюканьем слабости в ногах, волдырями на руках от солярки, чесоткой на коленях и прыщами от нее же на коже, отклонял голову к стене завода и закрывал глаза, стараясь забыться.

И все мечтал, когда побыстрей закончится смена. Когда побыстрей закончиться такая дерьмовая жизнь, без конца и края, в которой лишь каторжный изнурительный труд.

А вечером бежал с силиката, даже не смыв в общем душе копоть и пыль. Но это еще ничего – вечерняя смена. Встанешь утром в восемь как сегодня. Сам по себе. Вялый бредешь в туалет. Там отсидишься. А потом душ. Горячая вода размягчит мышцы как у загнанной лошади. Сейчас я уже свыкся, а поначалу почти умирал от этой каторги. Приходил и валился с ног.

Лежал еще снег. Еще мог повалить он совсем некстати и запорошить пути. Твоя электротелега не едет и ты лопатой из путевой ямы выгребаешь снег и грязь с водой.

Но сейчас лучше, если нет дождя. Сейчас прозрачное голубое небо и трель птиц веселит душу. Ах да, а вот в утреннюю смену совсем плохо. Встаешь в пять и бежишь. Ужас. И так длится всю неделю. И сразу бежать на завод и сразу надрывать тело, гнуть спину. И если забил цеховой путь пустыми вагонками, ты можешь прикорнуть то на лавочке, то на своей электротелеге, на которой ты перевозишь вагонки с путя на путь. Прямо на ведре, проваливаясь внутрь ягодицами. И больно и сил нет встать. Так манит уснуть, несмотря на холод и ветер, уренний мороз. И ведь спишь урывками. А то в обеденный перерыв бежишь в будку к песочникам (толкают песок в щели, а конвейер тащит в цех) и, забывая несмелость, с ногами ложишься на лавочку и засыпаешь. И вспоминаешь Индию. Вспоминаешь девчонок из Шриланки. Сандъя, две Субахи, Чу-чу. Я провел в Индии год жизни… Зачем приехал? Зачем вернулся? Так шутили надо мной и я перестал рассказывать о том, что мне повезло прожить год в далеке от дома и много путешествовать. А теперь приходится вкалывать. И ты грязный рабочий словно и не был никогда счастлив и свободен. Словно не было у тебя яркой жизни. Не вязалось то, что было со мной, с тем, что теперь происходит.

Когда я прихожу домой, хотя и переодет еще в раздевалке, все равно от меня пахнет саляркой и пылью. Кирпичной смесью песка и известки. Отвратительным запахом завода. Отвратителен он, когда ты работаешь на нем за гроши, и те отдаешь за долги, а не когда ты его владелец. Вот когда он отвратителен. Отвратительны рабочие, которые смиренно трудятся годами и не делают попыток сбежать отсюда. Куда? Тут по Петушкам зарплата самая большая.

Когда я возвращаюсь вечером, я поддаюсь импульсу и бегу на кухню. Раньше, месяца два назад, я умирал от боли в пояснице и бежал в зал делать йоговское упражнение. Теперь я стал сильней телом. Не болит. Так не болит, как раньше. И я бегу на кухню к нашему деревенскому кефиру и пью его с булками. После пасхи остались. Мама пекла. Мама. Она заботится и о парализованной бабушке и о козах, и об огороде, который почти ожил и собирается наброситься, навалиться на нее всей своей тяжестью. И теперь я пью кефир. Он кисловат, но вкусен. Особенно когда не ел около шести часов. Сестра выстукивает по клавиатуре, пытаясь написать дипломы для нас двоих во Французском колледже. Мы пытаемся там доучиться уже несколько лет. Просто так, бесцельно. Ничего нам это не даст. Я так же рискую и с дипломом европейского образования проторчать всю жизнь на проклятом кирпичном заводе. Молох. Древний языческий бог, требующий жертв. Я часто сравниваю завод с Молохом и мне кажется, что грохотанье и вправду делает из завода живое огромное чудище, которое питается не только песком и известью, но и потом и кровью человеческой.

И вот первый год, когда уже близится конец. Надоело учиться в университетах. Мы и в колледже учимся без цели. На социологов. Грант на учебу в Париже нам не дадут. Мы не знаем языка. И диплом дутый, и на русском. Нет, учимся только за повышение интеллекта. Сестра устала. Ей приходится пролеживать целый день. Мы живем в квартире одни. Мама в деревне, потому что там больная бездвиженная баб Шура. Теперь характер баб Шуры не узнать. Капризная и вредная. И не предпринимает усилий снова ходить. Ругань, обиды. И результатов ноль.

Мысли текут скучно и тяжело. Собачья работа. Встаешь рано. Навкалываешься, придешь домой, если с утра, и борешься со сном. А ведь тебе еще дипломы и диссертации писать. Не бросаю я этот силикат, потому что платить долги за учебу в магистратуре. Один долг за первое полугодие банку Русский стандарт, другой сразу в деканат. Теперь осталось всего три тысячи семьсот пятьдесят. С пенсии мамы плотится в банк. Сверх денег совсем не остается. За квартиру еще уходит вся бабушкина пенсия.

Нервы сдают. Время от времени находят приступы злобы, от которой весь трясешься, потом тебя тошнит, руки-ноги слабы и видишь дурные сны. Ругаешься не с кем-то, а со своей семьей. Порой с сестрой доходит до драк. А мне ведь двадцать три года.

Друзей у меня нет. Кажется, что общество меня сторонится. Поэтому мы с сетрой и дружим только вдвоем. Еще у нее есть предательская подружка Анька. Постоянно приглашает ее к себе, а как кто позовет в гости, скрывает Наташу ото всех. Поэтому и предательская.

И мы постоянно с сестрой только и говорим, что о долгах, или ведем разговоры годичной давности. Мы оба прожили в Индии незабываемый год. Выиграли поездку как в лотерее. Не на свои. Своих денег у нас никогда не было.

Другим легче. У других скромные интересы, скромные желания. У других в семье налажено. Что-то вроде уюта и довольства. У нас этого нет… Маму постоянно ругаю: почему бомжичкой ходит по деревне. Дома мы всегда донашиваем рванье. Родственников у нас больше нет. Мы одинокая компания из нескольких человечек. Мы отрезаны от мира. Мы сторонимся людей и люди нас. Что же делать?

Мама была когда-то очень умной. В школе могла не читая химию, физику, а лишь услышав из уст учителя, в точности все передать. Решала наитруднейшие задачки… но не пошла в университет и всю жизнь проработала на заводах. Бабушка обладала даром певческим, но всю жизнь проработала в телятнике. Теперь одна стара, а другая недвижима.

А я был художником, но все бросил. Учился на юриста, но не имел склонности. И от того сейчас работаю на проклятом кирпичном…

Пожалуй, и единственным развлечением нам с сестрой служит одно. Засядем вечером за картами, за гайдбуками и начинаем снова планировать и мечтать, куда поедем, что увидим. В Индии Мумбай, Гоа, Сикким, Каджурахо, Тамилнад и мыс Каньякумари, пустыни Раджастхана. В Таиланде Банкок и школа муайтая, остров Пхукет. Шриланка – проведаем наших сокурсников из прошлого. Южная Корея, Австрия, Италия, Вьетнам, где живут наши бывшие сокурсники… Англия… Карибы, где тоже живут наши сокрусники… Суринам… А, говорят, в Амстердаме есть на что посмотреть… Йоханесбург… Сингапур, Малазия…

Когда я очнулся, на часах было четыре утра. Оказывается, я случайно заснул с включенным светом. Через час снова вставать… Сил нет терпеть эту жизнь. Вкруг меня разбросанные карты заставляют меня страдать все сильнее. Праздный мечтатель. Путешественник. Свет выключен. До звонка будильника час. Придет смена и уйдут всякие надежды. Но придет вечер и снова нет-нет да и засядешь. Раджастхан, Бали, Куалалумпур…


Бес в ребро



Приятно позавтракав домашней курочкой и с пьянящей улыбкой поблагодарив и распрощавшись, каждый отправился по своим делам.

Даже в свои 45 лет Ирина сохранила грациозность, что просто невозможно было не оценить, ибо у нее уже двое взрослых детей, а она оставалась прекрасно сложенной, как девушка. Когда она шла вместе с дочерью, люди часто принимали их за фото моделей, что снимаются в рекламе для модных журналов.

Кирилл остановился перед красным светом, с гордостью думая об Ирининой улыбке, и бормотал что-то невнятное. Ну и что, что 50 лет. Мужчина всегда себя молодым чувствует. Несколько недель назад состоялось его продвижение по службе, чего он давно желал. У него все было отлично, и семья, и работа. И он все еще любил свою прекрасную женушку.

– Мужчина, – неожиданно раздался сладкий голосок и привлек его внимание.

Кирилл посмотрел. Джинсы, розовая блузка, бурый жакет, шустрая девчушка лет двадцати смотрела на него. В ее красоте и кокетстве сквозило огромное очарование.

– Извините, вы меня не подбросите? – спросила девушка.

Красивая молодка в купе с хорошим настроением, и он быстро ухватился за мимолетное приключение: «Куда надо ехать?»

– Ну вообще-то мне в Чертаново надо, – пропела девушка, с наслаждением заметив, что красота ее подействовала. – Подбросьте хотя б по направлению.

– Садись, – засмеялся Кирилл, – если захочешь соблазнять, учти: я женат.

...
8