Но свекровь, разумеется, знала все лучше. Именно она зашла сейчас в детскую и расположилась у входа на кушетке. Мадам Мерцалова (так про себя ее называла Лиза) была, как всегда, во всеоружии: тщательно причесана, в красивом шелковом халате, на губах ее блеск, глаза ясные и молодые. Еще бы! Ведь она всю ночь провела в своей комнате, проспав положенные восемь часов. Ольга Сергеевна чувствовала себя великолепно и никак не могла взять в толк, почему у невестки такой хмурый вид.

– Добрый день, Лиза. Здравствуйте, Лида.

Дубровская едва ответила ей, всем своим видом не соглашаясь с тем, что наступивший день будет добрым. Она вспомнила вдруг, сколько копий было поломано из-за ее прежней работы. Пристрастие Лизы к уголовным делам было малопонятно ее близким, которые часто сетовали на ее большую загруженность и невысокие гонорары. Сама мадам Мерцалова частенько упрекала невестку в том, что та не уделяет должного внимания мужу и прохладно относится к ведению домашнего хозяйства. Она горячо призывала Лизу сменить жизненные приоритеты, родить детей и зажить, наконец, жизнью нормальной замужней женщины. За такое чудесное перевоплощение свекровь обещала сделать все, что угодно. Она намеревалась поддерживать Дубровскую во всех ее начинаниях не только словом, но и делом. Она всерьез обещала нянчиться с внуками! И вот, когда замечательное событие наконец свершилось и семейство обзавелось чудесными близнецами, Ольга Сергеевна как-то сразу отошла в тень и появлялась в детской разве лишь за тем, чтобы расцеловать внуков, спросить про их здоровье и с чувством выполненного долга удалиться.

– Где же это видано, милая? Бросить детей ради какой-то там работы? – в голосе мадам Мерцаловой явно слышалось пренебрежение, словно речь шла о никчемной прихоти, а не о профессии, которой Лиза посвятила всю жизнь. – Ты теперь мать, значит, все свое время должна отдавать детям. На первом месте должна быть семья. Ну а работу можно воспринимать как хобби, любимое увлечение на час-полтора в день.

– Но есть женщины, которые умело сочетают материнство и карьеру, – возразила Дубровская. – Взять хотя бы жену британского премьер-министра. Она вышла на судебный процесс через неделю после рождения четвертого ребенка…

– …что вряд ли хорошо ее характеризует, – подытожила Мерцалова, всем своим видом показывая, что британский премьер ей не указ. – Честно говоря, милая, я не понимаю, почему ты упрямишься. Сама же понимаешь, выхода у тебя нет. Не бросишь же ты малюток.

Это звучало ужасно. «Выхода нет», – раздавалось похоронным звоном в ушах Елизаветы и означало, что жизнь ее разом кончилась. Нет, конечно, у нее будут материнские радости, вроде первых шагов ее малышей, молочных зубов, нежного «мама», произнесенного впервые. Будут утренники в детском саду и День знаний в школе. Но собственная жизнь Дубровской, ее мечты, надежды, амбиции отойдут на второй план. Она превратится в одну из сотен тысяч мамаш, тщетно пытающихся совместить то, что совместить не удастся: работу и уход за детьми. Она будет как сумасшедшая нестись из детского сада в суд, униженно просить следователя перенести следственное действие на другой день, поскольку двойняшки подхватили корь. В ее записной книжке появятся детские каракули, а из Уголовного кодекса пропадут некоторые страницы. Все это было грустно, но, кроме этого, Дубровскую терзало чувство вины. Ведь, несмотря на бессонные ночи, она уже успела полюбить малышей, прикипеть к ним всем своим сердцем. Не мать, а ехидна могла оставить грудных детей ради удовлетворения своего собственного «эго». Как ни верти, получался замкнутый круг, выхода из которого Елизавета пока не видела.

– Мне кажется, молодежь сейчас слишком избалована, – продолжала тем временем Ольга Сергеевна, с неодобрением поглядывая на невестку. – В наше время материнство было суровым испытанием, а сейчас оно напоминает игру в куклы. Частные медицинские центры, памперсы, аппараты для сцеживания, подогреватели для бутылочек…

– Так-то оно так, – вставила свое слово Лида. – Но поднимать двух детей сразу – и в наше время не баловство.

– Но только не для нашей Лизы! Ей в этом смысле повезло. Бабушки, няня, заботливый муж – все готовы прийти на помощь в любую минуту.

В этот момент Саша, находящийся на руках бабушки, срыгнул, и мадам Мерцалова поспешила передать драгоценную ношу невестке и царственной походкой вышла из детской. Дубровская знала, что она не вернется до вечера. У свекрови было слишком много дел, чтобы тратить время впустую.

День закрутился в своем привычном круговороте. Малышей собрали, и около часа Дубровская бродила с коляской по липовой аллее. Приусадебная территория загородного дома Мерцаловых включала в себя небольшой парк и широкую подъездную дорогу, так что у Лизы не было необходимости выходить за ворота и катать детей по пыльным улицам поселка. Она могла дышать свежим воздухом, подставлять лицо солнцу. Сколько раз, устав от долгих судебных будней, она мечтала вырваться за город, взять паузу и насладиться неспешным течением деревенской жизни, в которой каждый последующий день похож на предыдущий. Но теперь, когда ее мечта превратилась в реальность, Дубровская чувствовала лишь удушье. Ей не хватало городского драйва, ей хотелось наполненной событиями жизни. Ее широкий прежде круг общения сузился до размеров детской комнаты, а лица ее постоянных собеседников нагоняли тоску.

Чувствуя непреодолимое желание заснуть прямо на ходу, Елизавета подтолкнула коляску к крыльцу дома. Лида на звонок не вышла, а это означало лишь то, что ей придется нести детей в дом самой. Она минутку походила вокруг коляски, глядя на спящих младенцев и прикидывая, не лучше ли ей будет оставить их здесь, на улице, как за спиной раздался незнакомый голос:

– Привет!

Она вздрогнула. Рядом с ней стояла девушка в джинсах и белой майке. У Дубровской не было ни малейшего понятия, кто это и что эта особа делает на частной территории. Быть может, Ольга Сергеевна нанимала в дом очередную кухарку или домработницу. Ясно было лишь то, что детей нужно срочно отнести в дом.

– Подождите на улице, – сказала она девушке в джинсах. – Если хотите, посидите на скамейке. Я сейчас позову Ольгу Сергеевну.

Она взяла в руки Сашу и начала соображать, как ей прихватить еще кулек с Машей. Она не могла оставить девочку наедине с незнакомкой.

Должно быть, ее движения со стороны выглядели неуклюже, потому что нежданная гостья вдруг подскочила к ней и ловко подхватила на руки девочку. Надо сказать, что сделала она это как раз вовремя, потому что Лиза едва удержала ребенка.

– Неужели тебе некому помочь? – удивилась девица, переводя дух. – А где, спрашивается, моя мать? Вот правду говорят, что у семи нянек дитя без глазу.

Дубровская не имела понятия, о какой матери толкует незнакомка, но все-таки позволила ей пройти в дом. Уложив крошек на широкий диван в гостиной, Дубровская с облегчением вздохнула:

– Господи, что же делают люди, у которых тройня?!

– Нанимают себе трех нянек, конечно. Кстати, твоя хозяйка вполне могла себе это позволить.

Вероятно, девушка приняла Дубровскую за прислугу, что было немудрено. Сняв плащ, Лиза оказалась в ситцевом платье в цветочек. Оно было велико ей на два размера, но зато в нем легко кормить. Груди уже нещадно пощипывало, напоминая о том, что час детской трапезы неуклонно приближался.

По лестнице быстро затопотали чьи-то ноги, и уже через минуту внизу появилась Лида.

– Ох! Лизавета Германовна, не услышала вас. Я складывала детские вещички в шкаф. – Увидев девушку рядом с хозяйкой, женщина в недоумении остановилась: – Ева, что ты тут делаешь?

– У меня к тебе разговор, мам, – отозвалась та, которую назвали Евой. Кстати, она ничуть не смутилась, оказавшись в гостиной большого дома, словно так принято, приходить к чужим людям без приглашения. Зато сама Лида чувствовала себя неловко. На ее щеках зажглись два алых пятна.

– Простите, Лизавета Германовна. Видит бог, я ее сюда не приглашала.

– Не извиняйтесь, – великодушно отмахнулась Лиза. – У вас есть еще двадцать минут до кормления. Если хотите, можете пройти в столовую.

Мать, подхватив дочь за руку, потащила ее к выходу. Но Ева была не из тех, кем легко управлять. Отстранив от себя цепкие руки матери, она замерла на пороге.

– Так, значит, это вы – хозяйка дома? – спросила она с выражением крайнего недоумения на лице.

– Хозяйка – это моя свекровь, – пояснила Дубровская, ничуть не желая присвоить себе лавры Ольги Сергеевны. Для мадам Мерцаловой это был принципиальный вопрос.

– Да, но вы и есть тот самый адвокат, о котором мне рассказывала мама?

Лида шикнула на дочь без всякого, впрочем, успеха.

– Да, я – адвокат, – улыбнулась Лиза, освобождая дочку из одеяла.

– Обалдеть! – произнесла девица в майке. – Признаться, я адвокатов представляла себе как-то иначе. Мне казалось, что они должны быть какие-то другие. Но вы знаете, о чем я…

Она изобразила что-то неопределенное в воздухе и подняла глаза к потолку, всем своим видом показывая, что в представителях этой профессии она всегда видела небожителей. Но в этот момент мать отчаянно дернула ее за руку, и обе женщины исчезли за дверью.

Дубровская еще долго слышала, как мать распекает дочь. Она упрекала ее в нетактичности и любопытстве, но Лизе не было до этого никакого дела. Гораздо сильнее ее покоробило откровенное недоумение девушки, даже некоторое разочарование, написанное на лице Евы.

Подхватив сына, Дубровская поднялась с ним наверх. Проходя мимо высокого зеркала в деревянной раме, она, словно невзначай, зацепилась взглядом за отражение. Конечно, трудно было признать в этой усталой тридцатилетней женщине успешного адвоката по уголовным делам. Ее волосы, которые она всегда забирала в высокую строгую прическу, сейчас были небрежно скреплены шпильками. Шоколадные глаза угрожающе-ярко блестели на бледном лице, а ее стремительная, легкая фигура расплылась. Хлопчатобумажное платье простого фасона, но с большим запахом на груди, только подчеркивало ее неуклюжесть. Пройдет немало времени, пока она сможет показаться на людях.

С этими грустными думами она оставила Сашу в кроватке и пошла вниз за Машей. Лида появилась, когда она, выпростав одну грудь, уже кормила Машу. Саша, слава богу, пока спал.

– Какая радость, Елизавета Германовна! – проговорила Лида, сияя счастливой улыбкой. – Какое счастье! Я о нем и подумать не могла. Кажется, моя непутевая дочь выходит замуж!

– Поздравляю.

– Для меня это просто шок. Парень из хорошей семьи. Там у них все профессора. Не знаю, правда, что он увидел в этой вертихвостке, но она говорит, что, похоже, дело на мази.

– Замечательно.

Тут, словно спохватившись, Лида постаралась оправдаться за дочь:

– Вы уж ее извините, что она без спросу пришла, да еще глупостей наговорила. Но вы сами понимаете, такое раз в жизни бывает… – Лиза верно поняла, что речь идет о свадьбе, а не о том, что дочь няни в первый раз в жизни сморозила глупость. Судя по неуемному темпераменту Евы, такие вещи с ней случались периодически. – Вы ей ужасно понравились, Елизавета Германовна. Вы знаете, она очень любит смотреть фильмы про адвокатов.

– Да-да, – отвечала Лиза, покорно кивая головой. Она не чувствовала себя сейчас героиней фильма, и поспешные виноватые реплики няни Лиды только усугубляли ее невеселое расположение духа.

Она перевела взгляд на синюю книжицу, брошенную на ковре в детской. Это был Уголовный кодекс, на который шустрая няня уже поставила две бутылочки со смесью. Впрочем, испорченная обложка не имела теперь никакого значения. Ведь когда Лиза решит вернуться к работе, пройдет не один год. Может, к тому времени ликвидируют преступность и ей придется подыскать себе другое занятие?

– …вот и не знаю, как там у них, у интеллигентов, принято, – доносился до нее голос няни. – Чувствую, попадем мы с Евой впросак. Ни говорить, ни вести себя, как ученые, не умеем. Лучше бы уж нашла себе ровню. Но верно ведь говорят, сердцу не прикажешь!

После первых ахов и вздохов внимание нянюшки сосредоточилось на материальном вопросе. Лида начала подробно перечислять приданое дочери, помня наизусть количество махровых полотенец, простыней, подушек, которые томились, дожидаясь своего часа, в недрах старого шифоньера. Она вспомнила про столовый сервиз на шесть персон, набор кастрюль, бокалов и даже хрусталь, оставшийся с советских времен. Капроновые занавески и тюль, шерстяной плед и роскошное шелковое стеганое покрывало должны были укрыть молодых от посторонних глаз, а также показать всяким там злопыхателям, что ее девочка не какая-нибудь там бесприданница.

Елизавета, утомленная мерным звучанием нянюшкиной речи, впала в сонное оцепенение. Маша и Саша тоже клевали носом. Лида, понизив голос до шепота, продолжала какое-то время подсчитывать предстоящие траты, но потом и сама уморилась. Переложив младенцев в кроватки, она взглянула на Лизу, уснувшую прямо в кресле-качалке. Молодая хозяйка выглядела очень бледной и изможденной. Лида накрыла ей колени пледом и, тихо ступая, вышла из комнаты, притворив за собой дверь…