Сначала мое внимание привлек снимок в кожаной рамке, на котором была изображена смеющаяся Вероника, бегущая по берегу моря с тем самым типом, с которым я видел ее в первый день ее пребывания у нас. Конечно, там он был не в светлом плаще, а в коротких спортивных шортах и белой майке. Вероника хохотала, протягивая мужчине на бегу свою руку. Ветер путался в ее растрепанных волосах, и на щеках блестели брызги воды. Она была чудо как хороша.

Должно быть, эта фотография была дорога ей как память, если она поставила ее у себя в изголовье, туда, куда обычно больные ставят иконы и лампадки. Но и здесь Вероника была не такой, как все. Никаких молитв, свечей, брошюр религиозного содержания. Только маленький томик стихов, пара изящных кружек на блюде и футляр для очков. Я взглянул на нее и невольно отшатнулся. Я был уверен, что она находится в забытьи. Но Вероника следила за мной своими огромными шоколадными глазами. Должно быть, ей было больно, но ни словом, ни взглядом она не выражала страдание. В ее глазах был только вопрос.

– Ярослав, – прошептала она еле слышно. – Где Ярослав?

Должно быть, Ярославом звали того мужчину на снимке, которого я для себя окрестил павлином. Я не имел ни малейшего представления, где он сейчас находится.

– Ярослав?! Он спрашивал обо мне?

Я чувствовал себя идиотом.

– Не могу сказать. Я здесь совсем недавно.

Хорошо, что она не спрашивает, зачем я беру в руки ее вещи. Долго ли она следила за мной?

– Я – дежурный врач, – пояснил я, чтобы хоть как-нибудь оправдать свое пребывание в ее палате. – Если у вас есть жалобы...

– Нет, все прекрасно, – еле шевеля запекшимися губами, произнесла она. – Я хочу спать. Разбудите меня, если придет Ярослав...

Но Ярослав не пришел ни в шесть, ни в семь. Я даже спросил у сестер, не оставлял ли кто сообщение для Вероники. Но павлин не объявлялся, словно ему не было никакого дела до того, как прошла операция. Черт знает, но я его ждал уже ничуть не меньше Вероники.

– Он пришел? – спрашивала она каждый раз, когда я появлялся в палате.

– Он звонил, – врал я, не в силах выдержать настойчивый взгляд ее карих глаз. – Он задерживается. Кажется, у него аврал на работе.

– Аврал? – удивлялась она. На завтра было девятое мая, и народ сбегал с работы пораньше. Этот сукин сын мог бы быть расторопнее. Я был зол на него. Никакая работа не могла оправдать его отсутствия у постели больной в этот страшный для нее день.

Он появился уже около одиннадцати, и самое странное, что его пропустили. Но для этой парочки правила больничного распорядка были не писаны. Мужчина выглядел блестяще: в светлом костюме и бежевых туфлях, он тащил за собой запах дорогого парфюма. Он отнюдь не выглядел бледным и расстроенным, а в качестве оправдания нес в руках букет белых лилий.

– Ника, дорогая, прости меня. Я припозднился на работе, – начал рассыпаться он в извинениях. Даже не посмотрев на меня, он уже протянул мне вазу с поблекшими розами. – Это можно выбросить и налить свежей воды. Ника, девочка моя, как ты себя чувствуешь?

«Отлично. Ведь мне всего лишь отрезали грудь!» – взорвался я про себя. Я знал, что ей отняли не только всю грудь, но и грудные ткани, в том числе и те, которые окружают грудную кость, ключицу, а также малые грудные мышцы. Этого уже было достаточно для того, чтобы впасть в депрессию. А ведь еще не были известны гормональные анализы, состояние лимфатических узлов. Но Ярослав вел себя так, словно его подруге всего лишь удалили зуб мудрости.

– У лилий очень сильный запах, – сказал я, тщательно скрывая свою неприязнь. – Будет лучше, если вы заберете их с собой.

Ярослав очень удивился, что я до сих пор нахожусь в палате.

– Делайте как хотите. Можете отдать их медсестрам, – небрежно бросил он через плечо и опять повернулся к Веронике.

Должно быть, букет он купил впопыхах, в первом же киоске, который работал круглосуточно. Я даже представлял себе, как он поспешно оставляет свой дорогой «Мерседес» на тротуаре и быстрой походкой направляется в павильон. «Господи, но почему у вас нет ничего приличного? – морщится он при виде поникших роз, непрезентабельных астр и дешевых гвоздик. – Мне нужно то, с чем не стыдно появиться в больнице». Продавец растерянна. Ночью редко приходится иметь дело с взыскательными клиентами. Она кивает на лилии. Он раздраженно соглашается, требуя оформить букет как можно быстрее, бросает на прилавок купюру и исчезает прежде, чем она успевает отсчитать ему сдачу.

Явиться к женщине с пустыми руками было не в его правилах, и, наверно, он очень гордился этим своим качеством. Немногие из числа его любовниц догадывались о том, что красивые жесты были просто частью его натуры. Он любил тешить не дам, а свое безмерное тщеславие.

– Я знаю, что ты звонил, – обратилась к нему Вероника, беря его руку в свою. – Конечно, ты беспокоился обо мне. Но было бы лучше, если бы ты оказался рядом со мной тогда, когда я пришла в себя.

– Поверь, детка, я этого хотел больше всего на свете, – бессовестно врал он, глядя ей в глаза. – Но обстоятельства – увы! – иногда оказываются сильнее нас. Но к чему теперь об этом говорить? Ведь теперь я с тобой.

Ему было проще купить букет цветов или безделушку, чем провести в этой палате, наполненной запахом антисептиков, весь день.

Мне больше делать здесь было нечего, и я ушел в ординаторскую. Лилии и в самом деле распространяли вокруг тяжелый, удушливый аромат, особенно невыносимый в теплую майскую ночь. Не колеблясь, я выкинул цветы из окна. Мне казалось, что они пахнут так же, как этот приторный Ярослав. Прошел час, и я начал дремать на кушетке, когда в дверь постучали. На пороге стоял Павлин, причем лицо у него было до крайности озадаченное.

– Я хотел поговорить с вами о состоянии вашей пациентки, – сказал он.

Уязвленный тем, что меня застали не в самом лучшем виде, я был не слишком любезен.

– Вообще у нас есть приемные часы. Кроме того, если я ничего не путаю, вашим лечащим врачом является заведующий отделением.

Ярослав был явно не в себе, поскольку, пропустив возражения мимо ушей, он уселся рядом со мной на стул.

– Вероника ведет себя странно. Она как-то сильно взвинченна, должно быть, еще не совсем отошла от наркоза. Представляете, она даже плакала.

– По-моему, это совершенно нормальная человеческая реакция, – сказал я, кое-как приглаживая волосы. – Что вы хотите? Ей сделали серьезную операцию. Прогноз еще неясен. Не думаете же вы, что она сейчас в состоянии вести с вами светскую беседу? Насколько я успел узнать Веронику, она держится просто блестяще.

– Это я создал ей такой настрой, – самодовольно пояснил Павлин. – Мы с Никой проштудировали всю специальную литературу и Интернет. Я старался до нее донести, что рак груди – это еще не конец жизни. Опухоль угрожает любому. Для этого достаточно родиться женщиной. Но замыкаться в себе не стоит. Медицина сделала большой шаг вперед, и рак превратился в весьма заурядное заболевание, которое лечится, как и всякое другое. Тысячи женщин оперируют каждый год, и они благополучно живут себе дальше.

– Боюсь, что наши бывшие пациентки вряд ли с вами согласятся, – сказал я. – Каждая такая операция, даже если она заканчивается благополучно, оставляет серьезный след на теле и в душе женщины. Ведь грудь – это предмет гордости и переживаний любой представительницы слабого пола. Вероника – женщина красивая, привыкшая к восхищению. Поэтому удаление груди может стать для нее серьезным испытанием...

– Ах, вы об этом? – перебил меня Павлин. – Бросьте эти предрассудки! Через несколько месяцев она сможет сделать восстановительную пластику. Хирурги сейчас делают настоящие чудеса. После операции у нее появится живая естественная грудь – точно такая же, какая была раньше! Медики сейчас научились восстанавливать грудь из живых тканей и кожи, взятых с живота или спины...

Я смотрел на него, и его идиотский оптимизм действовал мне на нервы. Интересно, был ли бы он сейчас так же благодушен и спокоен, если бы речь шла об удалении у него яичка? Смог бы он не растерять свой пафос, если бы «кудесники-медики» сделали из него евнуха? Бедная Вероника! Ведь пока речь даже не шла о реконструктивной операции. Речь шла о выживании.

– Я слышал, что в конце августа вы уже запланировали поездку на Лазурный Берег? – едва сдерживая бешенство, спросил я.

– Да, – подтвердил он. – Думаете, реально к тому времени провести пластическую операцию? Я хотел бы, чтобы Ника могла надеть купальник. Знаете, у нее восхитительная фигура.

– Извините, как ваше имя... – поморщился я.

– О! Я не представился. – Мужчина полез в портмоне и вынул оттуда белую визитную карточку, на которой значилось: «Ярослав Непомнящий, член гильдии российских рестораторов, член жюри конкурса «Золотая вилка», почетный член международного клуба «Мишленовские звезды». Дальше я не дочитал, довольно небрежно сунув визитку в карман халата.

– Так вот, Ярослав, – проговорил я негромко, – не знаю, читали ли вы об этом в Интернете, но только половина заболевших раком груди проживает более пяти лет, и лишь тридцать процентов выживших имеют шанс полностью победить страшную болезнь...

Я произнес эти цифры четко, жалея, что не могу вывести их жирно фломастером на его высоком, благородном лбу.

– ...это при том, что у медицины есть все технологии для полного излечения рака. Но для этого необходимо выявить болезнь на ранней стадии, когда заболевание протекает еще бессимптомно. В отношении Вероники сейчас сложно сказать что-то определенное. Опухоль была весьма обширная и глубоко расположенная. Мне очень хочется надеяться на то, что очаг болезни удален и окружающие ткани, а также лимфатические узлы не затронуты. Чтобы исключить возможные рецидивы, мы проведем ей, скорее всего, курс химиотерапии.

– При химиотерапии выпадают волосы, – не очень уверенно заметил Павлин. – Вы уверены, что это ей необходимо?

Он провел рукой по своим густым темно-русым волосам, едва тронутым на висках сединой. Его заботил собственный внешний вид.

– Главная задача врача – это излечение пациентки, – весомо сказал я. – Согласен, что цена выздоровления может показаться вам слишком высокой. Но если мы дадим болезни хотя бы минимальный шанс, то последствия нашего легкомыслия будут плачевны. Только поэтому при обнаружении опухоли мы действуем так решительно.

– Вы мне нравитесь, – заявил Ярослав, поднимаясь на ноги. – Только поэтому я прошу вас об одолжении. Не могли бы вы присматривать за Никой? Я заплачу...

Он полез в портмоне и вынул оттуда стопку денежных купюр. Я остановил его жестом руки.

– Нет, постойте! Так не делается.

– А как делается? – Он выглядел до крайности озадаченно.

– У вас уже есть врач. Это неэтично, в конце концов!

Рука Ярослава замерла лишь на несколько секунд. Потом он рассмеялся:

– О, не беспокойтесь! Мы не собираемся отодвигать в сторону вашего заведующего. Все, что касается медицинской части: лечения, наблюдения и рекомендаций, – это остается за ним.

– Что же вы предлагаете делать мне? – пришел мой черед удивляться.

– Сущую малость! – снисходительно улыбнулся он. – Видите ли, я – человек занятой, и я не могу проводить много времени с Никой. Я рассчитывал на силу ее характера и понимание, но, как показала наша встреча, немного переоценил ее возможности. Не могли бы вы заходить к ней чаще? Беседовать, интересоваться самочувствием, выполнять мелкие поручения? Я думаю, это вас не затруднит, и этот небольшой приработок станет приятным дополнением к зарплате.

Прежде чем я успел что-нибудь возразить, он уже засунул мне купюры в нагрудный карман. Во мне боролись противоречивые чувства. С одной стороны, мне очень хотелось крепко отчитать его и швырнуть деньги прямо ему в лицо. Мысль о том, как глупо будет выглядеть он в этот момент, грела мне душу. Но с другой стороны, мне представлялась хорошая возможность появляться в палате у Вероники. Зачем мне это было нужно, я сказать тогда не мог. Меня необъяснимо тянуло к этой женщине. Что это было: зарождающаяся любовь, сочувствие или любопытство, мне было неведомо. Я знал одно: если я хочу быть рядом с Песецкой, мне следует погасить свою ненависть и принять условия Ярослава.

Должно быть, мои сомнения не укрылись от цепкого взгляда Павлина. Только он их растолковал по-своему.

– Никто не узнает, – подмигнул он мне.

Я кивнул. В моем кармане были не купюры, а входные билеты в заветную палату, где лежала Вероника...»