Домовенок Егорий
Рассказ мамы

Странная штука жизнь! Вроде вчера была молодая. Строили дом. Пели песни. И НИКОГДА не уставала. Все было в радость: хоть печку топить, хоть снег кидать. А его ой как много падало в Сибири.

Все было легко, весело. Казалось, что жизнь будет бесконечной.

В первый раз прихватило сердце, когда было за пятьдесят.

Тук-тук. Молчание.

Тук-тук. Слишком длинная пауза.

И не хватает дыхания. Чернота подступает. И кажется, что кто-то душит.

А потом снова тук-тук. Пауза. Тук-тук. Пауза.

Отлежалась. Встала. Не стала говорить, как испугалась той черноты, что нечаянно навалилась на нее.

Снова стала мыть, стирать, убирать, чистить, варить, таскать, перекладывать, носить, белить, красить.

И снова песни, как ни в чем не бывало.

А сердцу говорила: «Ну, что ты? Потерпи. Войны давно нет. И времена не хуже, а лучше, чем раньше. Молчи, не выдавай меня»

И сердце крепилось. Оно сжималось, когда хозяйка несла носилки с углем, когда она тащила бревна, помогая соседям строиться, когда, задыхаясь, бежала в трехдойку, на час отпросившись с работы. Чтобы подоить корову, что отелилась белоснежным бычком.

Вечером любили петь. Но это уже после. Это когда она вышла на пенсию. Шла к соседкам. Удивлялась, что появилось свободное время. Каждый выносил, у кого что было. Кто картошку, кто какую зелень. Выпивали по рюмочке. И пели.

«Вот кто-то с горочки спустился».

«Виновата ли я, что люблю?»

«Мисяц на нибе».

И, конечно, «Ой, мороз-мороз!»

Ну как без этой песни в Сибири?

А потом не стало хватать сил. Не только чтобы снег откинуть, а даже затопить печь.

Дети продали дом и переселили ее в квартиру.

Тепло. Уютно. Туалет под боком.

А душа тоскует. Да и родной домовенок, что так оберегал, любил, остался там, на Гагарина.

И не смейтесь даже.

Здесь баба Таня даже рассердится.

– Вам-то откуда, молодым, знать? Как будил он меня по утрам? Как не позволял проспать? Садился на грудь, лохматенький такой шарик, и звенел будильником.

Она его много раз сама видела. Благодарила. Ведь он всегда выручал. Дом-то сами строили. А домовенок еще с бабой Лушой, ее свекровкой, из деревни переехал. Ведь на деревенском срубе дом на Клюквенной, потом уж Гагарина назвали, стоял.

Ах, домовенок! Лохматый, добрый. Сколько раз он ее гладил по щеке?

Утешал, когда обижали свекровка или муж. Всегда был рядом, если нужно. А если плохой сон, то шептал: «Я рядом, не беспокойся».

Понимали они друг друга.

И вот новая квартира. Чужая. Говорят, пьяница жил.

Сын все стены ободрал, ремонт сделал. А плохо, не к душе. Ну, все не по бабе Тане.

Цветы посадит – гибнут. А на Гагарина – все подоконники в цветах были.

Не любит квартиру баба Таня. Тоскует по дому на Гагарина. Песни не поются. Пусто и одиноко.

Саша, муж, заболел. Почти 60 лет вместе. По-разному. Но вместе. Не понятно бабе Тане, как сегодня из-за пустяков разводятся. У них тоже всякое было. А уважение осталось.

Болеет Саша. Уже вставать не может. Забыла про давление, про больное сердце. Таскает на себе. Моет его, переворачивает. Лишь бы жил. Одна мысль.

Упал ночью. С кровати. Опять война снилась. Опять бежал, защищал, кричал. Не смогла поднять. Тяжелый. Он почти 180 ростом, а она 160 см. Сидит, ревет.

Набрать – позвонить не может. Давно слепая. Ведь за 80 давно.

Как справилась, как уложила, не помнит сейчас.

Но после этого спать перестала.

– Ослабла, – говорит.

– Вот тут и нечисть полезла. Квартира-то чужая. Я без сил. Саша болеет.

– Только задремлю, а тут раз, вода сверху!

– Схвачусь, бегу. Ну, как бегу. Шарком-шарком. Все потрогаю. Нет воды. Потом кажется, что крысы побежали, потом голоса.

– Ох, измучили.

– Стук, шорох, писк, звонки целую ночь.

– Саша болеет, и я спать не могу. Жуткое время.

– Сыну говорю, что нечисть завелась, смеется: «Мама, ты просто устала!»

– Вся я извелась.

Похоронили Сашу. Вот тут-то началось…

– Телевизор этих полтергестов, или как там, показывает.

– Ну, ты поняла.

– У меня стало хуже. Как три часа, так телефон звонит, вода льется, собаки гавкают. И бесконечно какие-то люди в квартире.

– Просто схожу с ума.

Баба Таня плачет.

– Сумасшедшей меня считаешь?

– Позвали батюшку. Ходил долго, читал молитвы, – продолжает баба Таня.

Баба Таня – это моя мама.

– Два дня была тишина. Потом крики ночью: «Что, избавиться хотела? Не получится! Нас тут много! А ты совсем без защиты!»

Я сижу перед мамой. Ей 87 лет. Она в полном уме. Да, она слепая. Но она приспособилась, как она говорит, и сама справляется со своим небольшим хозяйством. У нее весь день по порядку. Она молодец. Все хорошо. Только нечисть не дает покоя.

Слушаю маму. Мы разные. И по-разному видим мир. Я над ней не смеюсь. Я ее понимаю. Я ведь тоже пишу сказки, которые берутся неизвестно откуда.

Мама плачет по домовенку. Там был защитник. Там – это на улице Гагарина. А тут она – одна.

Я все понимаю. Я иду на улицу Гагарина. В дом номер 13. Там давно новые хозяева. Я объясняю, что я на минуточку, и вообще я тут родилась.

Я не узнаю дом детства. Это чужой дом. Я подхожу к печке и говорю: «Домовенок, если ты слышишь меня, мама очень тоскует, ты ее помнишь, хозяйку этого дома. Если ты жив, прыгай ко мне в сумку, я тебя отнесу. Мама очень старенькая. Она сильно просила. Ей плохо без твоей защиты и любви. Пойдем».

Я открываю сумку. Новые хозяева смотрят на меня как на полную идиотку.

Ну и пусть. Я это делаю для мамы.

Я слышу легкий шорох. Может, это мне показалось. Но я закрываю сумку, несмотря на странные взгляды, кланяюсь дому, говорю ему «спасибо» и ухожу.

Ах, улица Гагарина! Хочется заплакать, постоять. Но у меня сумка. Мама ждет. Это важнее.

Мама сидит на балконе.

– Мамуля, я принесла. Нашего домовенка!

– Правда?

– Правда!

– Сейчас буду отпускать!

Я открываю сумку.

Мама смотрит и плачет: «Ты вернулся. Ты вернулся».

Я ничего не вижу. А она кого-то гладит и плачет.

В этот вечер мама уснула спокойно.

Я, отвыкшая от узкого дивана, ворочалась. Показалось, что пискнула кошка, потом послышались шаги.

– Ну, вот и у меня крыша поехала, – подумала я.

Потом услышала: «Меня зовут Егорий. Скажи маме мое имя. А тебе спасибо. Теперь я ее в обиду не дам. Распустили тут нечисть!»

Утром я сделала маме оберег. Волшебную пуговицу. Яркую, красную. Я ее нашла в старой копилке, подвязала на ниточку и положила под подушку. А еще сплела из старых ниток фенечку.

– Тс! Для мамы это тоже не фенечка, а оберег от нечистой силы. Взяла тоже красный и зеленый цвета.

Красный – это сила и энергия. А зеленый – жизнь и обновление.

Утром.

– Мамуля. Вот тебе оберег.

– А я уже больше не боюсь. Мой домовенок рядом. Любит меня. Это он. Я его узнала.

Мама гладила кого-то.

Увы, я не вижу, кого она гладит.

– Мама, его зовут Егорий. Он сам мне ночью сказал. Теперь ты можешь его позвать, когда вдруг испугаешься. И не забывай ему ставить молочко на кухне.

– Конечно. Конечно, – закивала головой мама. – Я сохранила его плошечку еще из дома на Гагарина.

– Пойдем, Егорий. Прости, что так долго тебе пришлось ждать. Прости.

И мама опять кого-то гладит. А я слышу только сладкое мурлыканье. Как будто в доме завелся ласковый котенок.

– Ага, это Егорий, – думаю я.

Нет, я его не вижу. Видит его только мама. Но по тому, как она успокоилась, как все время подкладывает подушку, предварительно сделав ее ровной, я понимаю, что она нашла себе защиту и поддержку. Она все время улыбается.

В первый раз после смерти папы я засыпаю спокойно.

Домовенок, наш Егорий, вернулся. Он дома. Вместе с мамой.

Ночью я просыпаюсь и подхожу к маме. Она спокойно спит. При этом ее правая рука, что лежит на подушке, кого-то обнимает.

Я не знаю, кого. Может – это домовенок. А может, она вспомнила папу? Но она ровно дышит, лицо расправилось от морщин, и я счастлива.

Я тихонько иду к моему дивану и шепчу: «Егорий, спасибо тебе! Как здорово, что ты вернулся. Как здорово!»

И тоже засыпаю счастливая…

Папина сказка про гвоздик

Мой папа – фронтовик. После войны, которая для него закончилась только в 1950 году, он вернулся в деревню Кармышак, а потом переехал в Барабинск. Здесь он и встретил мою маму. Я была третьим и поздним ребенком. Подскрёбышем, как говорили родители. Папа меня очень любил. Одна дочь. Впереди меня два пацана. А я поздняя и такая желанная.

Папа работал в столярном цехе, он делал все, что требуется для строительства и кроме этого мебель на заказ. Он очень уставал. А дома еще хозяйство, огород. Все требует участия и мужской руки. Я всегда его дожидалась. Потому что папа мне рассказывал сказку на ночь. Папа был плохой рассказчик, да и сказок он не помнил. И он начинал рассказывать про свой рабочий день. Начинал так: «Жил-был гвоздик. Он жил в мастерской. Там было много всего интересного. Рубанки, стамески, отвертки, наждаки». Здесь шло перечисление столярного инструмента.

Гвоздик жил в коробочке. В одном из отсеков. Это была даже не коробочка, а деревянный ящик. В ящике, в отсеке побольше, жили самые крупные гвозди. В отсеке поменьше – средние. И в самом маленьком – мелкие, такие, как наш гвоздик. Гвоздик был новенький, если на него падало солнышко, то он весь сверкал от гордости. Потому что он красивый и блестящий. Однажды хозяина мастерской пригласили на какое-то строительство. Как обычно, он взял с собой инструмент и ящик с гвоздями.

Представляете, папа мне каждый день рассказывал, куда ходил гвоздик, где и во что его вбивали, какой он был замечательный помощник. То есть гвоздик был трудяга и работяга. И?

Только сейчас, пройдя транзактный анализ, я поняла. Моя сказка не дописана. У нее нет конца. То есть у моего жизненного сценария, по которому я существую до сих пор, нет окончания. А я ведь так и живу, как тот самый гвоздик, про который мне рассказывал папа.

Я дописала сказку.

Хозяин взял ящик с гвоздями и пошел на работу. Добравшись до места, он понял, что стройка эта особенная. Надо было возводить новый замок для наместника страны. А хозяина мастерской рекомендовал один из служащих наместника. Он делал у него мебель и остался очень доволен его работой. О нем он и рассказал своему хозяину. Потому сюда и пригласили мастера из маленького городка и совсем небольшой мастерской.

Наместник страны лично вышел навстречу мастеру.

– Да, слышал я про твое умение. Мол, творишь чудеса. Твои руки блестяще справляются как с простой плотницкой работой, так и со сложной, требующей высокого мастерства и очень хорошего вкуса. То есть у тебя есть то самое чутьё, которое дарует только Бог, и которое мы называем талантом.

Я позвал тебя, чтобы ты исправил огрехи предыдущих мастеров. Они напортачили. Видишь, угол у крыши моего основного строения уже покосился. Надо его исправить. Если за три дня ты справишься с этой работой, то я возьму тебя на должность главного градостроителя, ты ни в чем не будешь нуждаться и сможешь делать то, к чему у тебя лежит сердце. Касается ли это мебели или, может быть, ты захочешь изготавливать что-то другое. Я предоставлю для тебя все условия. Если согласен, то приступай. У тебя три дня срока.

Мастер согласился. Он тут же начал изучать кровлю нового строения. В чем дело? Почему она покосилась? Что произошло с конструкцией? Задумался мастер.

Он решил, что разберет всю кровлю и сделает так, как учил его дед. Будет сам изготавливать доски и крепить их по старинке на гвозди. Только выбирать размер гвоздиков и толщину досок он будет по структуре материала. То есть так, как когда-то учил его дедушка, известный мастер Семен. В его руках пела даже древесная стружка. Так хорошо он чувствовал душу дерева.

– Не буду я ничего придумывать! Буду делать, как учил меня дед, использовать все его секреты.

Мастер начал стругать доски, он их пилил, обтесывал, шлифовал, проверял на ровность поверхности, он слушал, что они ему говорят. Он был тоже отличным мастером, и он, как его дед, тоже чувствовал душу дерева. И оно отвечало ему взаимностью. Доски и части конструкции получались ровными, гладкими и светящимися на солнце. Два дня готовил мастер материал для будущей крыши. Он не спал, почти не ел. Он пел песни и работал, работал, работал.