В дрянной квартире в районе Эль-Шамс («глаз Солнца») сразу же, в первый же день, когда я решила смыть вековую пыль запущенного жилища, сорвало кран с горячей водой. И…

Ну что – «и»? Вот сижу. Весь правый бок, то есть рука, нога и моя нежная грудь покрыты ошметками кожи. И все мое тело представляет ужасную картину. Красные разводы, пузыри, местами сочащийся гной. Красота! Какой там спорт? Надо сидеть дома и ждать, когда хотя бы полопаются пузыри.

Сказать, что я в шоке – это ничего не сказать. Сижу на помойке, вся ошпаренная, в проплаченной на месяц вперед квартире (задаток тут не возвращают, меня предупреждали) и просто реву.

А что еще делать? Только реветь.

Вызвала хозяина квартиры, он пригласил ремонтников, потому что я затопила весь дом.

Смотрит на меня сочувственно, ахает.

Весть о приключениях глупой белой женщины разлетается моментально. Ко мне выстраивается очередь. То есть к моему ошпаренному телу.

Мне кажется, что у меня побывали все мои новые соседи, с детьми и родственниками. Они галдели, разводили руками, одна принесла даже обезболивающие таблетки. Но я сидела в таком шоке, что плохо соображала, что происходит.

Хотя я считаю, что в арабском квартале мы с Ольгой (она косвенная «виновница» моего третьего приезда) очень даже здорово справились. Сообразили, кому позвонить, нашли аптеку, вызвали хозяина. И это при том, что здесь никто не говорит по-английски. Правда, Ольга уже сносно говорит по-арабски, но все-таки не в таком объеме. Я же лишь в начале моего арабского пути. Это я про изучение языка.

Я устала смертельно, мне хотелось побыть одной, но я для арабов была вроде живого кино.

С большим трудом мы с Ольгой вытолкали всех за дверь. Хорошо, что она вовремя приехала ко мне на выручку.

Мой дом – моя крепость

Что представляет собой дом, в котором я живу? Это многоэтажка. Но странная – на европейский взгляд. Кабина лифта открытая, то есть это такая площадка без стенок. Едешь и смотришь на кирпичи, из которых сделан дом. Если лифт вдруг сломан – вам жутко не повезло. На одном из лестничных пролетов вообще нет света. Страшно – не то слово. А я к тому же вся в бинтах. А надо подниматься-спускаться по крутым лестницам. То есть тоже проверка на прочность.

Кстати, метро от моего дома совсем близко. Станция так и называется: «Эль-Шамс». По названию района. Вот только идти до метро нужно минут восемь по страшной помойке.

Помойка, жизнь на помойке – это было особой темой того приезда. Это я потом уже, позже поняла. Я и книгу эту хотела назвать «Жизнь на помойке». Передумала. Потому что женщин волнуют все-таки больше сами отношения, чем обстановка, в которой они возникают. Верно же?

И все-таки… Почему на меня сразу по приезду свалились испытания? И не шуточные.

Ага, я же умная. Последние десять лет психологией занимаюсь.

Что хочет мне сказать мое подсознание?

Пока не поняла. Может, это какое-то предупреждение?

Или начало какого-то нового этапа?

Но то, что сейчас у меня очень много времени посидеть и подумать, – это точно.

Открываю окно. Здесь нет двойных рам. Отодвигаешь стекло – и сразу окунаешься в городскую жизнь. Бредут ленивые ослики, понукаемые такими же сонными хозяевами. Мальчишки из различных лавочек размахивают кусками картона над своими курицами и фаляфелями (котлетки из бобовых), гудят бесконечные рикши, спешат женщины в бурках, замотанные так, что не видно ни одного сантиметра кожи. Молодые шумные девчонки в разноцветных платках, неряшливо одетые, бегут к своим местным принцам. Женщины на балконах, в обязательных даже там платках, развешивают белье. И – грязь, грязь, грязь.

Единственная пальма, которую я вижу из моего окна, такая грязная и пыльная, что я начинаю ее жалеть.

Но городская жизнь внизу кипит, и, как мне кажется, только я одна переживаю, что вокруг лежат груды мусора и пахнет испражнениями. Никто этого даже не замечает. Это привычно для миллионов каирцев. Они не знают другой жизни, им не с чем сравнивать: правительство делает все, чтобы меньше граждан выезжало за рубеж.

В чем-то похоже на нашу Россию совсем недавнего времени. Руководители страны, как когда-то у нас, все в дорогущих костюмах, лоснятся от жира на экранах телевизоров, и муэдзин без конца вещает, что жизнь прекрасна. Нужно только молиться.

Я никак не могу привыкнуть к его крику, то есть пению, я каждый раз просыпаюсь в пять утра от его громких призывов к утреннему намазу и не понимаю, как можно оторваться от теплой постели, чтобы пропеть хвалу господу, я думаю, что египтяне должны страдать от хронического недосыпания.

Хотя ведь есть люди, которые от этого испытывают радость. Вот австралийка Ванесса, выйдя замуж за египтянина, приняла ислам и встает теперь в пять утра, чтобы помолиться. Она действительно видит в этом огромную радость и часто об этом говорит. Ну и на здоровье. Я же пока утром мучаюсь. Для меня эти молитвы кажутся слишком громкими. И голос муэдзина мне кажется противным и скрипучим. Пусть простят меня правоверные мусульмане.

Смотрю в окно и думаю: здорово, что мне есть куда возвращаться. Я проживу этот месяц и уеду от реальной египетской жизни, не от той, что в рекламных буклетах, а вот от этой, настоящей, тяжелой и насыщенной выхлопными газами и миазмами огромного и неустроенного города. Города-издевки над людьми. Мне кажется, этот город, по крайней мере, эта часть, где я живу, лишает человека достоинства, заставляет его ничего не замечать, не видеть, не чувствовать.

Продавец в местном минимаркете удивлен: я захожу уже в который раз. Мы плохо понимаем друг друга. Смеемся, когда я пытаюсь произнести выученное слово, например, «либн» (молоко), а сама говорю «либанон», он пытается мне всячески помочь, предлагает то то, то это. Пытается спросить, что я делаю в этом районе, тем более без платка. Качает головой: плохой район. Тает, когда замечаю фото в его кошельке.

– Сын и жена.

– Красивая жена, – говорю. – Гамиля…

Продавец смущается:

– Спасибо.

Очень милый парень. Я забываю про грязный район и опасность на улице. Мне просто приятно его внимание и забота обо мне.

– Сахафеи? (Журналист?) Гидден. Гидден. (Очень хорошо.)

Сейчас главное – дойти до моей квартиры. От минимаркета до нее не больше 200 метров. Но это настоящее испытание. Это огромная помойка, через которую безостановочно продираются рикши. Они движутся через поток людей, осликов, лошадей по окраине дороги. Тут же разворачивается автобус, гудящий так, что закладывает уши. Разносчик мороженого орет в «матюгальник» о своем товаре, развозчики газа бесконечно гремят о куски железа, призывая поменять баллоны.

Мне нужно пройти всего два перекрестка. Всего два. Но как это сделать, если поток людей, машин, животных бесконечен? Я жду переходящего дорогу, пристраиваюсь рядом. Так менее страшно. И машины, и рикши обтекают тебя, давая крохотный коридорчик для прохода.

И каждый молодой человек, высовываясь из рикши или автобуса, обязательно крикнет: «Велкам ту Еджипт!»

Добро пожаловать, мол, в Египет! Или еще смешнее говорят: «Добро пожаловать в Эль-Шамс», то есть в их «солнечный» район. Да, что и говорить, солнца и грязи здесь предостаточно.

Первое слово, которое я выучила в Каире, это «казурат». То есть грязь.

Я не избалована идеальной чистотой. Россияне также к ней не приучены. Хотя сейчас, когда мы стали много ездить, в больших городах стало чище. А вот в местах отдыха: на пляжах, на берегах рек в заповедных районах, на курортных местах Алтая – сегодня можно захлебнуться не от воды, а от мусора.

Я страшно стыдилась неухоженной и неумытой России в моей молодости. Я только-только начинала работать с немцами, с немецкими делегациями. Мне приходилось возить их по городу в грязных пазиках, и они могли сами видеть нашу грязь и неухоженные улицы. Мне было страшно стыдно и, приезжая куда-нибудь в Берлин, я пыталась найти грязные места и показать их немцам. Мол, смотрите, вы тоже грязнули.

Это сейчас я понимаю, что таким образом я защищалась, пыталась как-то оправдаться. А немцы просто пожимали плечами: ну ничего, тут стройка, все уберется со временем.

До немецкой чистоты нам еще очень далеко. Слишком мы безалаберные, слишком не любим смотреть в будущее хотя бы на несколько лет вперед. Живем здесь и сейчас. И всё. И повсюду – грязные поймы рек, замусоренные овраги, битое стекло в лесу.

В Каире это бросается в глаза еще сильнее. Потому что жарко. Все портится очень быстро. И служб, отвечающих за уборку, мне кажется, хронически не хватает. А люди, живущие здесь, привыкают. Они не видят этой грязи. А я вряд ли смогу к этому приспособиться.

Я уже сказала, что каждый переход улицы здесь испытание. Из-за того, что опасно, мужчина может взять девушку за руку. Так что не удивляйтесь, если ваш местный друг будет без конца переводить вас через дорогу. Он будет просто счастлив от этого.

И опять я вспоминаю Россию и мои школьные годы, когда я была на сто процентов уверена, что моя страна самая лучшая. У меня самое счастливое детство! А по вечерам бабушка мне вычесывала вшей, потому что педикулез был очень распространен в школах. Мою подружку Ольгу по этой причине просто остригли наголо. И она, 11-летняя девчонка, куталась в платок и тайком ревела, потому что ее обзывали вшивой.

Ах, мое детство!

Странно, что оно вспомнилось мне здесь, в Каире!

Может, уже ностальгия?

Да, есть желание поменять билет и побыстрей вернуться в родную Сибирь. Но я еще не разобралась, почему я здесь и зачем мне все это нужно.

А значит – подожду. Сейчас смахну слезу и похромаю на кухню заварить себе кофе. Благо, его я прихватила с собой.

Кофе в стакане. Написала Нинку: пожалей, мол, подружка, чего-то я кисну.

Захотелось написать и далекому мужу: мол, пожалей и ты.

Если честно, то сегодняшние мои раны, а они просто ужасны, я показала бы только ему, детям и подружке Нинке. Это, я думаю, и есть высшая степень доверия. И любви, наверное.

Так почему не напишу?

Я знаю, что в ответ получу не слова поддержки, которые мне сейчас просто необходимы, а конструктивное предложение по решению проблемы. Холодное и отстраненное. И я снова почувствую себя полной идиоткой и начну переживать, почему меня, такую хорошую и терпимую, не любит муж. Так что я оставляю эту затею. Как-нибудь сама.

Прихлебываю кофе. И реву. Наверное, хорошо, что никто не видит. Сосед устроился на балконе. Здесь же его голуби. Мне кажется, он счастлив.

Соседка выгнала подышать козу. Тоже по-своему счастлива.

Лишь я копаюсь и копаюсь в себе, пытаясь разобраться в истоках моих переживаний, понять, а какое оно – счастье?

И было ли оно?