Дом встретил меня запахом табака и странными звуками. Я застыла на пороге, пытаясь понять, что происходит. В прихожей стояли огромные растоптанные кроссовки, раза в полтора больше моих домашних тапок. На дверной ручке висела холщовая торба на длинном ремне. Странные звуки доносились из кухни. Не разуваясь я прошла вперёд и застала такую картину: моя Маришка, взлохмаченная и в халатике, явно накинутом на голое тело, сидела ко мне спиной, с ногами взобравшись на стул. На столе стояла пепельница с двумя папиросными окурками. А напротив стола на угловом диванчике сидел какой-то тип – наполовину бритый, наполовину волосатый. Выбриты были виски и, насколько я смогла заметить, затылок. Волосы, оставленные на макушке, собраны в тонкий хвост. В левом ухе у парня болталось целая гроздь колечек. Одет он был в чёрную футболку с изображением конопляного листа и свободные серые штаны с уймой карманов. Закрыв глаза, парень дёргал пальцем за железку, засунутую в рот. Она и издавала тот странный напевно-дребезжащий звук, который я услышала с порога.

С минуту я стояла, переваривая увиденное. А переваривать было чего – моя Маришка, моя чистая девочка, привела в дом какого-то вахлака! Это что же, все две недели, пока меня не было, он тут и жил? «Вахлак», видимо, почувствовав мой взгляд, перестал дёргать за железку и открыл глаза. Маришка обернулась.

– Мама? Ты уже вернулась? А почему так скоро? Ты же на работе должна быть!

– Кто это? – я показала подбородком на парня, который смотрел на меня как-то странно, расфокусированно, словно был не совсем здесь.

– Это Демьян, он мой друг, – заморгала Маришка.

Он ещё и Демьян! Всё, довольно.

– Мариш, не пора ли твоему другу уже и честь знать? – сказала я холодно. – Я очень устала.

– Да, конечно, – взгляд Демьяна, наконец, прояснился. – Извините. Я пойду.

– Подожди, я провожу до метро! – взвилась Маришка. Так, девчонку пора приводить в сознание.

– В таком виде? – я подняла бровь, взглядом показывая на расстегнувшийся халатик, обнаживший Маришкину грудь и, так и есть, накинутый на голое тело. Потом посторонилась, пропуская мимо себя Демьяна, от которого пахло смесью табака и смолистого мужского парфюма. Запах мне неожиданно понравился. А вот поведение дочери, которая, крикнув «Подожди меня на лестнице!», кинулась в комнату переодеваться – нет.

– Марина, может быть, ты останешься? – я повысила голос. –  Демьян наверняка доберётся до метро самостоятельно. Я две недели тебя не видела, нам надо поговорить!

– Да вы не волнуйтесь, – сказал Демьян, снимая с двери торбу и надевая её через плечо, – она проводит меня только до метро и вернётся.

Судя по времени, Маришка провожала его гораздо дальше. Или сидела с ним где-нибудь на лавочке. Домой дочка вернулась часа через два. К этому времени я, убедилась, что этот Демьян действительно тут пожил, а не забежал на часок подрынькать на своей железяке – разобранный диван с двумя подушками, наспех накрытый покрывалом, был более чем красноречив.

Волноваться ещё и на этот счёт сил у меня не было совершенно, и я решила всё-таки принять ванну. До Маришкиного прихода успела належаться в воде в своё удовольствие, и то ли душистая пена поспособствовала, то ли морская соль, но из ванной я вылезла собранной и оправившейся после обоих этих ударов. Мне уже больше не казалось, что жизнь выходит из-под контроля, и я точно знала, что надо делать. Ситуацию с рекламой я нейтрализую, припугнув Бубенко разоблачением его финансовых махинаций, а с Маришкой серьёзно поговорю. И не о том, что она начала спать с мужчинами – пора уже, в девятнадцать-то лет. А о том, что нужно более взыскательно подходить к своим сексуальным партнёрам. А то Демьян этот какой-то странненький. На наркомана похож.

Но разговор с дочерью пошёл совсем не так, как я его себе представляла. Вернувшись, Маришка с независимым видом принялась убирать постель, начав с измятой простыни. Нанося крем на лицо, я видела в зеркале дочкину спину, выражавшую целую гамму эмоций, от упрямства до непокорности.

– Я была лучшего мнения о твоём вкусе на мужчин, – сказала я, втирая крем в шею. Подбородок при этом пришлось задрать, и слова получились чуть сдавленными. – Где ты откопала сей…персонаж?

– Не смей так говорить о Демьяне, – развернулась ко мне дочь.

– Как – так?

– Как о каком-то проходимце!

– Ладно, буду говорить о нём, как о пришельце, – согласилась я. – Тем более что внешность у него самая подходящая. Вы тут с ним что, травку курили?

– Мама, да прекрати же! – Маришка в зеркале в сердцах швырнула на пол подушку. – Ну почему если парень выглядит неординарно, так сразу – наркоман?

– Да потому что глаза мутные и в квартире накурено, не продохнуть. И окурки без фильтра…

– Никакие у него глаза не мутные. Это он на варгане долго играл, возвращался какое-то время. А окурки – от «Беломора», Демьян «Беломор» курит. Извини, что в квартире, но  я окна открывала, проветривала…

– Похоже, он все две недели тут так и курил, раз не выветрилось. И всё-таки, где ты это чудо откопала?

– В институте познакомилась.

– Да неужели? – от удивления я прекратила мазать лицо и развернулась  к дочери. – Что, сейчас в финансово-кредитном и такие тоже учатся? Лысо-волосатые с серьгами и варганами?

– В финансово-кредитном учатся одни девчонки. А с Демьяном мы познакомились в архитектурно-ландшафтном.

Маринка помолчала и выпалила, решившись:

– Мам, я бросила финансово-кредитный. Я поступила на ландшафтного дизайнера.

– Та-а-ак…

Ещё новости, что за день за такой! Я разглядывала дочкино лицо с решительно закушенной губой.

– Бунт на корабле, значит? Дворцовый переворот? Долго думала, прежде чем решилась?

– Долго. Весь год. Я зимнюю сессию завалила и на подготовительные курсы пошла.

– А мне почему не сказала?

– Потому. Не хотела, чтобы ты меня отговаривала. Потому что мне уже девятнадцать, и я хочу про свою жизнь решать сама.

– Что ещё ты сама решила про свою жизнь? – спросила я, чувствуя, как пульсирует жилка на виске.

– Я… Мы с Демьяном решили жить вместе!

– Здесь? – я обвела взглядом комнату. – В нашей однокомнатной квартире?

– Нет. У него есть комната в коммуналке.

Демьян – жених из коммуналки… Всё. Больше не могу. Слишком много всего для одного дня. Моя дочь собралась жить в коммуналке!

– Марина, да ты в своём уме? Он тебя что, обкурил, задурил, одурманил? Какая коммуналка?! Какой Демьян?! Тебе всего девятнадцать! Тебе о своём будущем думать надо, выучиться, встать на ноги, получить профессию! А ты лезешь в жизнь, в которой ничего не понимаешь!

– А ты понимаешь? – вполголоса спросила дочь, и я поперхнулась собственным криком. – Всю жизнь вкалываешь, как лошадь, живёшь одна, никого не любишь, кроме работы не видишь ничего. Если это называется «встать на ноги», то я не хочу такие ноги. Я крылья хочу, понимаешь? Крылья! Я летать хочу!

– С этим наркоманом? – ни сил, ни аргументов у меня не осталось. – Это не полёт. Это падение.

– Прекрати называть Демьяна наркоманом. Он художник, он талант. Мы уже всё решили.

– Решили, так решили, – сдалась я. Этот парень ей совсем голову задурил. Спорить бесполезно. Сама со временем всё поймёт. Пора взрослеть.

– Налетаешься, приземляйся. Желаю мягкой посадки, дорогая. И помни, что, как правило, такие полёты кончаются залётами. Поберегись!

– Какая же ты всё-таки! – задохнулась от возмущения дочь.

– Какая?

– Ехидная. Как сколопендра!

– Я не ехидная. Я мудрая. Я знаю жизнь.

Глава 2

Переехав рано утром русско-украинскую границу, наш поезд словно вернулся лет на пятнадцать в прошлое. Я хорошо помнила то время – в начале девяностых примерно так в поездах и было. Я тогда как раз развелась со своим мужем-пентюхом и ехала из Пензы в Москву за новой жизнью, оставив в старой Славку, который оказался не каменной стеной, добытчиком и опорой, как мне хотелось-думалось в первые годы нашей  жизни, а тем самым чемоданом без ручки, что и нести тяжело, и бросить жалко. Но вот – бросила.

Так уж случилось, что страна, где мы со Славкой выросли и окончили институт, став инженерами, рассыпалась осколками, которые сложились совсем в другую картину мира. И в этом мире мы-инженеры не пригодились. Нам обоим нужно было заново учиться жить. У меня желания и смелости на учёбу хватило. У Славки – нет. Когда завод, где работали мы оба, закрыли – нашей семье как раз исполнилось пять лет – муж перешёл на диванное существование, целыми днями либо валяясь дома у телевизора, либо шляясь по городу в поисках работы. Работа не находилась, поиски становились все более вялыми, а лежание на диване – всё более основательным.

Пришлось мне, засидевшейся с ребёнком, перехватывать роль добытчика. Я устроилась продавцом к своей бывшей однокурснице – у той-то муж отлично приспособился к новым условиям, мигом развернув челночный бизнес. Трехлетнюю Маришку взяла на воспитание мама – на роль няньки Славка тоже не годился – очень кстати приехавшая навестить нас из Джамбула, который к тому времени уже стал Таразом. Маме с Маришкой там полегче жить было – и зима короче, чем в Пензе, и грядки свои есть, и фрукты.

Отдав дочку, я ринулась зарабатывать нам всем на жизнь. Следующие полтора года семья жила на мои заработки, и я всё ждала, что Славка  вот-вот встряхнётся и наконец-то возьмётся за ум. Отойдёт от шока, вспомнит, что мужчина, что ему нужно семью кормить, о дочери заботиться. Я ждала, пока торговала польским шмотьём на городском рынке, пока сама моталась в Польшу, вложив в первую партию товара всё, что было у нас скоплено «на чёрный день». Ждала, когда, распродав и эту партию, и две следующие, поняла, что дело выгодное, и есть смысл им зарабатывать на жизнь. А поняв, предложила Славке встать с дивана и начать мне помогать – хватит уже ему лежать, когда бизнес налаживается! Хватит уже мне разрываться между поездками и контролем за тремя нанятыми продавщицами!

А муж ответил, что не для того учился пять лет в институте на инженера, чтобы с базарными бабами тряпьём трясти. «А для чего ты учился? – спросила я тогда, чувствуя, как немеют скулы и сужаются глаза. – Чтобы сидеть на моей шее? Чтобы за мой счёт на диване лежать?»

И тогда муж, наконец, встал с дивана. И я услышала о себе много нового. Что сама стала базарной бабой, грубой и нахрапистой, что той трепетной и тонко чувствующей девушки, на которой он женился шесть лет назад, уже давно нет. «Хватит на нашу семью одного трепетного! – возмутилась я.  – Мне трепетать некогда –  кушать по три раза в день хочется, и одеваться, и маме с Маришкой деньги посылать, и за квартиру платить!»

«Это моя квартира! – вдруг вызверился Славка. – И пока ты в ней живёшь, не смей меня попрекать куском хлеба!» «Хорошо, не буду», – согласилась я, окончательно холодеея сердцем и лицом. И сквозь этот холод отчётливо видя, что вот этот, на диване – чужой мужик, который меня не слышит, не видит, не понимает. Его это, значит, квартира. А я, значит, крутясь и по дому, и по работе, жилплощадь отрабатываю....

Чья это квартира на самом деле мы выясняли на суде. Я подала на развод и на раздел имущества, и в результате жилплощадь, доставшуюся Славке от покойной бабушки, поделили на троих. Я заставила бывшего мужа продать квартиру – точнее, не я, а два серьёзных мальчика, объяснивших ему, что из двухкомнатной квартиры на первом этаже в центре города получится отличный офис. И что две части от этого офиса они уже выкупили, пришли, вот, за третьей.

Мальчиков мне присоветовал всё тот же деловой муж бывшей однокурсницы. Он же дал телефон своего приятеля, который начинал в Москве мебельный бизнес и набирал себе команду. И я, стряхнув прежнюю жизнь, как старую тесную кожу, поняла: это знак. Хватит мне сидеть в душной захолустной Пензе. Пора в столицу, на простор. Хватит идти на поводу у жизни. Пора её делать самой.

О том, какой я сделаю свою новую жизнь, я думала всю дорогу до Москвы, хотя меня и отвлекали всевозможные торговцы – мороженым, носками, календарями, клеем, лейкопластырем, газетами, пирожками. Чего только не тащили тогда через наш плацкартный вагон, назойливо предлагая приобрести! И я всю дорогу не выпускала из рук сумку, где лежали документы – боялась, как бы не спёрли – и постоянно ощупывала карман, где были зашиты жалкие по нынешним временам тысячи долларов, моя и Маришкина части за проданную в Пензе Славкину квартиру.

И вот сегодня, пятнадцать лет спустя, в вагоне украинского поезда витал такой же дух российской вседозволенности начала девяностых. В проходе постоянно шныряли какие-то личности. Тётки в цветастых платьях предлагали конфеты Черниговской кондитерской фабрики, соблазняя дешевизной местных цукерок; таскали охапки детского трикотажа, который моментально раскладывали на полках при малейшем проблеске интереса в чьих-либо глазах; трясли связками дорожных сумок, еле пролезая с ними в проходе и задевая пассажиров по головам. То и дело возникали менялы с лживыми глазами и пачками гривен.

В каждом из них я видела жулика, и, как выяснилось на одной из станций, не напрасно. Когда мы вышли из вагона размяться, к Анне подошёл один такой меняла, белобрысый парень лет двадцати пяти. Та, наивная душа, протянула ему тысячу рублей на обмен. Он сунул ей пачку гривен и дал дёру. Как выяснилось, обменял он рублей на двести, остальное украл.

Жаль, что я этого обмена не видела, а то бы вмешалась и предотвратила. Я как раз покупала у бабульки пирожки с капустой и когда вернулась к вагону, всё уже случилось. Анна к потере отнеслась философски – мол, будет ей впредь наука. Хотя раззява, конечно. Ну кто в здравом уме будет связываться с вокзальными проходимцами! Подсунет фальшивку – ищи его потом, доказывай. Или рванёт вот так – лови его, когда стоянка поезда пятнадцать минут. Я с сожалением поставила своей приятельнице мысленный минус – разочаровала маня Анна, разочаровала. Я-то думала, что она более предусмотрительная…

 А вообще, если разобраться, я ведь в этой нашей компании никого не знаю. Никого. Разве что имена успела запомнить и не путаться. Кроме нас с Анной, сорокалетних тёток, в компании была молодёжь до тридцати лет: Таня, Оля, Соня, Олег. И проводник-организатор Арсений, серьёзный молчаливый мужик лет примерно пятидесяти. И я всё ещё разбиралась, кто из них что собой представляет.

Анна. С этой более-менее понятно. Женщина-птица, летает в эмпиреях. Ну, в небесах, то есть. Эта полётность меня в ней и привлекла, когда мы познакомились на занятиях йогой. Этим делом, йогой то есть, я уже три года занимаюсь – вместо гимнастики, чтобы тело в форме держать и напряжение, которое за день на работе накопила, сбрасывать. Йогу я выбрала, потому что не девочка уже козой на фитнессе скакать. Первые полтора года я занималась в зале возле дома, а потом перешла в новый клуб, который открылся возле офиса. Там и познакомилась с Анной, и почти как-то сразу с ней сошлась – она понравилась мне своим простым отношением к жизни и своей нефальшивостью (Ненавижу эти бабские кривые улыбочки! Потому и не дружу ни с кем). Выглядела Анна потрясающе – я просто ахнула, когда узнала, что мы ровесницы. Уж если мне давали года на три меньше моих сорока двух, то Анне на вид было едва за тридцать. И при этом в ней ни на грамм не было желания соперничать, которое вечно лезло из баб, с которыми приходилось сталкиваться по жизни и по работе.

Казалось, что Анна знает какую-то тайну, какой-то секрет, который выводит её из круга злобных стареющих тёток. И мне так захотелось узнать этот секрет, и обрести такую же лёгкость походки, ясность взгляда, светлость лица! А тайна оказалась проста: у Анны было всё в порядке с личной жизнью.

Н-да, эти секреты не для меня. Конечно, отчего бы не жить легко при любящем муже и двух сыновьях, когда мужички – старший сын, вон, взрослый совсем, – всё преподносят ей на блюдечке с каёмочкой. Сама видела, как они её на машине после занятий встречали – как самую главную женщину в своей жизни. Муж, симпатичный, надо признать, обнял и дверцу открыл, младший сын повис на матери, старший сумку перехватил и отнёс в багажник… За мною бы так сразу трое мужчин ухаживали – тоже бы летала. А при моей жизни, когда нос всё время держишь по ветру, а ухо – востро, особо  не полетаешь. Чуть своё упустишь – мигом пролетишь! Зубами приходится за жизнь держаться, когтями выцарапывать. Всё, чего добилась в своей жизни – всё сама!

И всё равно рядом с Анной было хорошо и спокойно, мне нравилось с ней общаться. Ну и вот, общаюсь теперь.

На окраину Феодосии поезд прибыл в восемь вечера. Нашу группу, восемь человек, на станции встречал худощавый мужчина с приятным лицом:

– Арсений? Я Сергей, водитель.

– Здравствуйте, показывайте, куда идти, – кивнул Арсений.

«Ну вот, хотя бы с этим всё нормально», – подумала я.

С тем, что нас могут не встретить на вокзале, я уже успела смириться. Арсений в поезде вслух прикидывал вариант, как действовать, если не встретят: поедем до Курортного на автобусе, благо, станция как раз напротив вокзала. Смирилась я и с тем, что там, куда мы направляемся, проблемы с водой и нужно на себе тащить две двухлитровые бутыли. Приняла к сведению, что и дрова там тоже в дефиците, да и на жаре не есть очень-то хочется, поэтому варить мы ничего не будемт, только чай кипятить. Поэтому все взяли с собой сухой паёк, который можно разводить кипятком.

– Вот сюда,–  водитель подошёл к белому микроавтобусу, стоявшему у ограды.

– Арсений, мне нужно деньги поменять, – напомнила Анна, указывая на окошко обменного пункта, расположившегося сразу за оградой.

– А нам воды купить! И шоколада! – попросила Соня, уцепившись за Олега. Тот серьёзно кивнул.

– Ладно, только быстро, – вздохнул Арсений, снимая свой рюкзак и закидывая его в конец салона. – Нам ещё час до Курортного ехать, а потом до Лисьей бухты идти.

Про то, что нам предстоит начать с ночного перехода по берегу моря, я тоже узнала уже в поезде. Приняла к сведению и это – а чего уж тут, раньше надо было пугаться, когда в поход этот собиралась идти. А теперь надо принимать всё как данность, с которой предстоит справляться.

Анна меняла рубли на гривны минут десять. Соня с Олегом покупали свой шоколад дольше, и когда они вернулись к автобусу, я ждала от Арсения нотаций. Будь я тут старшей, непременно бы их отчитала – никакой ответственности, все ждут, а они прогуливаются! Но Арсений ничего не сказал, только глянул строго, велел рассаживаться, и я заняла место рядом с водителем.

Автобусик, порыскав по разбитой бетонке окраинных улочек меж увитых зеленью заборов, вскоре выбрался из города на более-менее ровную дорогу и заспешил навстречу закату – небо впереди уже наливалось розоватой темнотой. «Да, это вам не Барселона», – я глядела на закат и мелькающие у обочин деревья. Скорее уж напоминает мои челночные поездки в Польшу пятнадцатилетней давности, когда мы с девчонками из экономии сидели в гостинице на чае и китайской лапше, которую заваривали кипятком.

Может, поэтому я в этот поход и рванула? Молодость захотела вспомнить, с её живостью и неустроенностью? Стряхнуть захотела с себя всю эту броню бизнес-леди, в которой я живу последние годы и сражаюсь, как какой-нибудь Ланселот? А заодно и всю ту паутину, что вдруг стала налипать на меня слишком стремительно? Я откинулась в кресле, воспоминая.

Маришка ушла к своему Демьяну в тот же день, как я их застукала. Покидала вещички в сумку и – ходу. Я не стала её удерживать, хотя очень хотелось. Поняла по решительному лицу дочери, в котором с удивлением обнаружила отражение собственной непреклонности, что сейчас девочку лучше не трогать. Ладно, пусть. Пусть идёт, живёт, пробует. Обожжётся – вернётся, умнее будет. Пора ей уже взрослеть.