Глава 5

Степан Прокофьевич Дикой не любил свой дом. Хотя дом был по калиновским меркам хорош. Ох, как хорош! И снаружи дворец, и внутри – царские палаты, не меньше. Потолки натяжные, французские, обои немецкие, мебель выписана из Италии, стекло – из Венеции, знаменитое, муранское. Из такого же стекла сверкающая люстра свисала с французского потолка в огромной гостиной.

Единственное, в чем здесь поучаствовал Калинов, – это кирпич. И блоки, которые пошли на фундамент, тоже были сделаны на калиновском заводе. Но поскольку кирпича на дом пошло много, и не меньше на забор, окружающий по всему периметру огромный участок, то, приходя домой Дикой невольно морщился. Куда ни глянь, повсюду был Калинов, никак не Италия и не Швейцария. Больше всего Степана Прокофьевича злило, что дом Ваньки Кудряша, который Дикой называл дешевкой, добавляя любимый эпитет «сраный», Калиновом совсем не вонял. Хотя сам Кудряш был плебей, выскочка.

Но в его доме бывать почему-то было приятно. А в свою калитку Степан Прокофьевич заходил всегда в скверном настроении. Вот и сегодня Дикой вошел в дом и буркнул:

– Сонька, на стол чего-нибудь собери. Ужинать буду.

– Водки нет, – сказала на это жена.

– Как это нет? – удивился Дикой. – Водка в Калинове закончиться не может в принципе. Утром в холодильнике початая бутылка стояла, куда ж она подевалась?

– Я ее вылила, – отрезала жена.

– Так… – Дикой нахмурился. – Это мне таким позорным образом отказывают в праве на отдых после труда?

– Да уж! Уработался! Вон – пива уже насосался!

– Ты как со мной разговариваешь?! – взвился Степан Прокофьевич. – Я мэр!

– Мэр! Х…р! Был бы ты мэром без моего дяди – губернатора! А будешь на меня орать – я тете позвоню. Водки нет.

– Да звони ты хоть президенту!

– Чего орете? – на кухню забежала старшая, Верка. – Мам, я есть хочу.

– А ты уроки сделала? – сунулся было Дикой.

– Мам, он че, опять пива насосался? Лето на дворе! Каникулы!

– Ма-алчать!

Верка, не обращая на отца внимания, уже отрезала кусок батона и щедро намазывала его поверх сливочного масла икрой.

– Ты глянь, жена, как дочура икру-то уписывает, – ринулся Дикой качать права. – А кто на эту икру зарабатывает?

– Пельмени будешь? – миролюбиво спросила Софья.

– Какие пельмени без водки?

– И какое без водки пиво? Нет, Степан, я забочусь о твоем же здоровье.

– Так ведь жарко!

– Есть лимонад, квас. Вода в кране.

Верка хмыкнула и впилась зубами в бутерброд. Все женщины в доме Дикого, кроме бабки Анфисы, были как на подбор: румяные, пышные, грудастые, их телеса пищали под руками, словно подошедшее дрожжевое тесто, которое мнут перед тем, как начать лепить пироги. Дикой любил щипать своих девок за бока и прочие особо выдающиеся места. Хороши были девки, хотя в какой-нибудь Москве их назвали бы толстыми.

– Борька где? – спросил Дикой, тоскливо глядя на обильно политые домашней сметаной пельмени в своей тарелке. Издеваются здесь над ним, что ли? Как такую красоту употреблять без водки?!

– Должно быть, как обычно, с Кудряшом, – пожала плечами жена.

– И чего Борис к нему прилип? Понятно же, что Кудряш мой авторитет повсюду подрывает! И племянника моего Ванька неспроста обрабатывает.

– Господи, да отстань ты от Бориса! Теперь в Калинове хоть есть на кого посмотреть. А то одни упыри кругом. Морды красные, толстые, волосенки жиденькие.

Дикой невольно покосился на дочку. Вся в мать: поросячьи глазки, утиный нос, мясистый подбородок. И Степан Прокофьевич невольно вздохнул:

– А где еще две пампушки? Некомплект. Дочки где, говорю? Книжки читают по школьной программе или в инете залипли? Хватит им уже чипсы трескать! По всему дому крошки! И попы у обеих как подушки!

– На себя посмотри, – фыркнула жена. – Тоже мне, кипарис! У тебя живот как подушка диванная!

– Мне замуж не выходить.

– Сейчас не красота у девушки важна, а ее приданое. Вот ты и расстарайся, папочка. Нам с Верой только свистни – женихи сами набегут. Правильно, дочка?

– Я замуж пока не хочу, – наморщила носик Вера. – Мне калиновские парни не нравятся.

– А кто ж тебе нравится? – прищурился Дикой. Вера молчала. – Та-ак… Борисова работа. Ну, ничего. Я эту заразу в своем доме искореню! – он бухнул кулаком по столу.

– Боря хотя бы в моде разбирается, – надулась Верка. – Хоть поговорить есть с кем. Понятно, почему он каждый вечер из дома уходит, – она безразлично посмотрела в окно и сказала: – Мам, я гулять.

– Куда пошла?! – рявкнул Дикой и вскочил.

– Иди, дочка, – сказала жена. – А ты сядь. Не хочешь есть – телевизор смотри.

– А ты накрой на стол, как положено! – Дикой сел, все еще надеясь на сознательность супруги.

– Чего орете? – в дверях появилась бабка Анфиса.

В Калинове ее прозвали Ди́кой бабкой. Вообще, в городе упорно ставили ударение на первый слог, а не на второй, когда речь шла о дочках мэра и его матери. А младшую дразнили в школе ди́кой Любкой. Та ревела и чуть ли не каждый день жаловалась матери. Но если взрослых как-то можно вразумить, то что ты сделаешь с детьми?

Анфисе Михайловне давно уже перевалило за семьдесят. Но она до сих пор боролась за власть в доме Диких со снохой. Хотя в какие-то моменты они были заодно.

– Да вот, мама, пытаюсь навести в своем доме порядок, – пожаловался Степан Прокофьевич.

– Пива, что ли, опять насосался?

– И ты, мать, туда же!

– Соня права: не надо тебе пить. Небось, водку клянчишь. Степа, у тебя же давление!

– Это у вас, стариков, давление! Вы его с утра до ночи в поликлинике лечите! К врачам не протолкнуться! У меня вся почта жалобами завалена! Специалистов не хватает!

– Будешь так кричать, у тебя будет гипертонический криз, – покачала головой Анфиса Михайловна.

– Нет, так жить нельзя! – Дикой опять вскочил. – Поеду-ка я лучше в бар.

– Сашу я отпустила, – предупредила жена. – Так что домой тебя никто не повезет.

– Такси возьму, – буркнул Дикой и бухнул дверью.

У него появился повод провести вечер вне дома. Степана Прокофьевича жестоко обидели непониманием. У крыльца, в тенечке лежала, вывалив розовый язык, огромная кавказская овчарка. От жары она страдала больше всех.

– Алка! – свистнул Дикой. – А ну, иди сюда! – он хлопнул себя по коленке. – Иди, чего ты?

Овчарка зевнула и лениво перевернулась на другой бок.

– Да что же это за жизнь такая! – не выдержал Дикой. – Шесть баб в доме, и ни от одной уважения нет!

– А ты ее хотя бы раз покормил? – ехидно спросили из открытого окна.

Овчарка встрепенулась на хозяйкин голос, подняла огромную мохнатую голову и с укоризной посмотрела на Дикого.

«Опять пива насосался?» – отчетливо прочитал он в собачьих глазах. Все шесть баб в доме Степана Прокофьевича явно были в сговоре, а его самого в грош не ставили. Он уже до смерти устал от женских трусов и лифчиков во всех санузлах, горы гигиенических прокладок, тонны косметики, загромождавшей полки. Штаны и рубашки Степана Дикого тонули в ворохе женских тряпок, как в зыбучих песках.

Дикой сплюнул от злости и потрусил к своему джипу.

Слава богу, Степану Прокофьевичу было куда пойти и у кого искать утешения. Это была его огромная тайна, узнав которую Калинов превратился бы в осиное гнездо, а дом Дикого в камеру пыток. Увы! Он был женат на племяннице губернатора, и к бесценным родственным связям прилагались унизительные родственные обязанности. Дикой обязан был все время помнить, кто его облагодетельствовал, вытащил из грязи и дал путевку в жизнь. И Степану Прокофьевичу все это давно уже осточертело…

Глава 6

Дом Кабановых считался в Калинове самым значительным. Говорят, все дороги должны вести к Храму, а если дорога туда не ведет, то зачем она нужна? Храм в Калинове, конечно, был, но его еще надо было поискать. Он затерялся на окраине, за щелястым забором, заросшим крапивой, и его плешивые купола с облупившейся позолотой навевали на горожан уныние. Но они стыдливо опускали глаза, проходя мимо подноса с пожертвованиями на реконструкцию храма. Деньги в Калинове не водились, разве что у богатых, коих в городе были считаные единицы, и все они погрязли в мирском.

Возможно, что поначалу городок, как и положено, строился вокруг святого места, но со временем разросся и неспешно отполз к железнодорожному полотну, а потом и вовсе перевалился за него. И стал разрастаться дальше уже вокруг главной городской магистрали, все больше напоминая раковую опухоль. Узкие болезненные улочки, похожие на метастазы своими чахлыми деревцами и изрытыми колесами, в колдобинах и ухабах дорогами расползались все дальше и дальше в степь. И в привольные ковыли вклинивались плешивые картофельные грядки, а между ними повырастали похожие на бородавки скважины. Засуха в Калинове не была редкостью, поэтому каждый владелец подсобного хозяйства первым делом заботился о бесперебойной подаче воды.

И как-то так получилось, что все дороги в Калинове теперь вели к дому Кабанихи, который горой возвышался у железнодорожного и прилепившегося к нему автовокзала. Этот дом вдруг оказался в центре и города, и событий. Его высоченную малиновую крышу видно было отовсюду, а на коньке, словно калиновский герб, символ вечной суматохи и сплетен, бешено вращался флюгер. В степном городке задували сильные ветра, редкий день оказывался тихим. Так же и сплетни в Калинове не утихали. Флюгер Кабаниха заказывала у коваля лично. Но петух получился похожим на коршуна, вроде и домашняя птица, но ничего в ней мирного нет.

Сам же дом Кабанихи поражал полным отсутствием стиля. Так, были в нем парадные комнаты, отделанные под модерн, и были обитые вагонкой комнатенки, где на полу раскинулся, как беспородный пес, домотканый ковер, а на окошке красовалась заневестившаяся герань, стыдливо спрятавшись от прохожих за тюлевую занавеску. То же было и в душе у Марии Игнатьевны, которая единолично решала все вопросы, что своего бизнеса, что быта, что интерьера в собственном доме.

Неглупая деловая женщина, она прекрасно понимала, что без Интернета теперь никак и что медицина ушла далеко вперед, в то время как знахарки по-прежнему заваривают травки и льют на воду воск со свечи. И что пересаженная почка и коронарное шунтирование – это гарантия долгих лет жизни. А гадание на кофейной гуще имеет мощный психотерапевтический эффект, но тромбы от этого не рассосутся, так же как и поврежденная почка свои функции не восстановит.

Но страх перед всем новым, что перед лазерной хирургией, что перед непонятными значками на дисплее смартфона, был у Марии Игнатьевны слишком силен. Она буквально заставляла себя осваивать новые гаджеты и каждый раз боялась опозориться. И в комнатушках с домоткаными ковриками ее душе было гораздо милее, чем среди уродливых, с ее точки зрения, «загогулин», как называла Кабаниха все эти модерновые светильники и прочие находки дизайнеров, которых она тайком, да и вслух, проклинала.

…Спросите у калиновцев: какой частный дом у вас в городе самый большой? И все, не колеблясь, укажут на Кабановых. А какой дом у вас в городе самый богатый? И опять Кабановы! А в какой семье больше всего тайн? Да в нем же! В этом самом большом и богатом в городе доме! Как ни крути – везде они, Кабановы!

Вот скажите, почему Марии Игнатьевне достаются все строительные подряды? Чем таким особенным обязан ей мэр, что он без колебаний подписывает любую бумажку, которую Кабаниха кладет ему на стол? Почему Дикой на всех орет и только с Кабанихой разговаривает виновато, словно оправдывается?

Почему Мария Игнатьевна безраздельно воцарилась в Калинове вот уже без малого два десятка лет? С тех пор, как загадочно исчез ее муж, Кабаниха пошла в гору. Собственно, до этого она и не была Кабанихой.

Маша Раскатова родилась в семье учительницы и зав производством Калиновского ликероводочного завода. Разумеется, деньги в их доме водились, и немалые. Но Маша никогда не заносилась. Никогда не поедала тайком бутерброды с икрой на школьных переменах, всем, кто просил, давала откусить. Все ее подружки, собираясь на свидание, щедро поливали себя польскими духами «Быть может», а то и французским «Опиумом». А парни перед началом урока торопливо скатывали у Маши решение сложных задачек по алгебре и геометрии.

Маша никому не отказывала, но никто не рискнул бы назвать ее доброй девочкой. В ней с детства чувствовался стальной стержень, и Маша делилась своими богатствами, будто знала, что деньги будут у нее всегда. Одни рождаются в рубашке, другие с серебряной ложечкой во рту, а вот Машу мамина матка будто бы вытолкнула, судорожно сократившись в последний раз, в банковскую ячейку, застеленную денежными купюрами вместо пеленок.

«Придет время – и мы рассчитаемся» – так вела себя Маша. Хотя никаких расписок не брала и о долгах никогда не напоминала. Блестяще окончив школу, она уехала учиться в Москву и к огромному удивлению местных жителей, отучившись в столице пять лет, вернулась обратно в провинциальный Калинов.

Что держало ее здесь? О чем она просила у Бога, стоя на коленях в калиновском храме, куда вела одна-единственная дорога, начинающаяся как раз у дома Кабанихи? Но просила она на коленях, хотя лицо ее при этом оставалось непреклонным.

«Чтоб тебе провалиться!» – провожали ее глазами калиновцы, хотя стоило Кабанихе упереть в кого-нибудь взгляд, и человек мгновенно пригибался и против своей воли начинал угодливо улыбаться.

В прошлом году Мария Игнатьевна с размахом отпраздновала пятидесятилетний юбилей в лучшем калиновском ресторане. Если она и выглядела моложе своих лет, то на год-два, не больше. Хотя ее и сейчас можно было бы назвать красивой женщиной, если бы ее вообще можно было назвать женщиной. Волосы она красила в один тон, никаких экспериментов не признавала и ежедневно делала традиционную укладку. В самом дорогом калиновском салоне красоты, принадлежащем ей же, Мария Игнатьевна проводила долгие часы. Маникюр-педикюр, чистки, маски, но никаких тебе, упаси боже, нововведений. Татуажа, ботокса, каких-то там филеров. Кто знает, какие будут последствия? Вон, гламурные девки губищи накололи, теперь не знают, куда с этим деваться. Носят на лице две сардельки, а сами лица от этого вытянулись, как у каких-нибудь горилл. Нет уж!

Мария Игнатьевна и в будни, и в праздники носила дорогие твидовые костюмы, летом легкие, льняные или хлопковые, и никогда джинсы. Так же не уважала Кабаниха и бижутерию, пусть даже от известных мировых брендов.

У нее было такое выражение лица, будто она все время чем-то недовольна. Из прислуги в ее доме задержалась только Глаша, невзрачная девица, похожая на полевую мышь. Глаша имела дурную привычку сжимать в кулачки свои сухонькие ручки, как только видела кого-нибудь из хозяйкиной семьи. Будто прятала ворованное зерно, которое несла тайком в свои закрома. Но зато Глаша была предана Кабанихе, как никто другой. Своих мыслей Глаша, похоже, вообще не имела, предпочитала обходиться хозяйкиными. Больше всего Марию Игнатьевну устраивало то, что Глаша не заглядывается на парней.

– Влюбилась девка, считай, пропала, – говорила Кабаниха, пристально глядя при этом на Варю. – Все зло от мужиков. Была сама себе хозяйка, а стала прислугой в собственном доме. Замужем побывать – жизнь задешево продать.

Катерина лишь гадала, откуда у такой мужененавистницы двое детей? Похоже, что всего дважды и потерпела Кабаниха над собой мужскую власть. Легла и стиснула зубы.

…В этот теплый, не сказать жаркий летний вечер они с Варей долго гуляли по набережной. Катерина прекрасно знала, что держит здесь ее золовку. Варя вроде была с ней, но в то же время на вопросы отвечала невпопад, а ее взгляд был прикован к стоящим вдоль всей набережной летним кафе. Варины глаза скользили по открытым верандам, пытались проникнуть под парусиновые тенты, ощупывали каждые широкие мужские плечи и все курчавые макушки.

«Нет, не он», – и Варя с досадой отводила взгляд, то и дело переспрашивая у невестки:

– Что ты сказала?

И Катерина терпеливо повторяла последнюю фразу.

– Его здесь нет, – с досадой сказала наконец Варя.

– А вы договаривались о свидании? – невинно спросила Катерина.

– Я уже не девочка, чтобы на свиданки бегать! – зло сказала Варя. – Я хочу жить в его доме. Отдыхать хочу ездить с ним, а не с мамой. Детей от него хочу. А он, выходит, от меня бегает!

– Я уверена, что он тебя любит, – мягко сказала Катерина.

– Я выйду за Кудряша замуж любой ценой. Я слово себе дала.

– Силой, что ли, заставишь? – не удержалась Катерина. О победах Кудряша в Калинове ходили легенды. И о его независимом характере. – Ты бы не бросалась такими словами, Варя, – мягко сказала она.

– Я знаю, где он и с кем. С Борисом.

При этих словах Катерина залилась краской.

– Э-э-э… – внимательно посмотрела на нее Варя. – Да ты на Стасова запала!

– Не говори глупости!

– Ты ничего не умеешь скрывать, Катерина. Трудно тебе придется, если ты влюбилась в Бориса. Ведь у тебя на лице все написано. Ты даже имени его не можешь слышать, тут же краснеешь.

– Ты забываешь, что я замужем, – тихо сказала она.

– Да уж! Тиша муж что надо! – фыркнула Варя. – Вот где он сейчас? Мы из дома-то втроем выходили.

– Я не знаю, он сказал, дела.

– Ага! Дела! Бухает где-нибудь, пока мать домой не загнала. Не понимаю, Катька, почему ты позволяешь ему пить?

– Я бы и сама пила, если бы не испытывала отвращение к спиртному, – горько усмехнулась Катерина. – При алкогольном опьянении слова твоей матери доходят до ушей, словно сквозь вату. Получается не так больно.

– А ты огрызнись хоть разок. Поставь ее на место.

– Я не умею.

– Тогда пропадешь. Мать моя и не таких ломала. И развестись не выход. Куда идти-то? Разве что в Москву уехать. Я бы на твоем месте подалась в модели, – мечтательно сказала Варя. – И рост у тебя что надо, и фигура на загляденье. Никому я, Катька, не завидовала, а тебе завидую. Другие от пластических хирургов не вылезают, а тебе все даром досталось и без всяких усилий. Хотя, похоже, время твое прошло. Тебе ведь уже двадцать пять. Раньше надо было начинать. Сразу после школы в Москву уезжать. И все бы у тебя было. Проворонила ты свое счастье, Катька.

– Я так не считаю. Лучше уж жить в Калинове и быть замужем за твоим братом, чем пойти по рукам.

– А вдруг ты бы олигарха подцепила? – прищурилась Варя.

– Я не могу быть с мужчиной только потому, что у него есть деньги, – и Катерина опять залилась краской.

– Сразу видно, что тебя в детстве молнией ударило, – рассмеялась Варя.

– Не ударило, а напугало.

– Какая разница? Ты такая же чокнутая, как и Кулигин. Жить надо сегодняшним днем, Катька. Молодость быстро пройдет. На твоем месте я бы закрутила роман со Стасовым. Я заметила, как он на тебя смотрит. Хочешь, сведу?

– С ума сошла!

– Борис красавчик, а какие манеры? Он весь мир объездил, с ним интересно.

– Да, он не похож на калиновских парней, – задумчиво сказала Катерина.

– Стасов и в столице не затеряется. Тебе надо решиться.

– Изменить мужу?!

– Не ты первая, не ты последняя. В Москве это вообще норма жизни. Я там хоть и немного пожила, всякого насмотрелась. Ты новости в инете читаешь? Вся гламурная Москва под одним одеялом спит. Меняются мужьями-женами, а то и не расписываются. Так живут.

– Это их дело. А я врать не могу. Нас с Тишей в церкви венчали. Я и так уже перед Богом в долгу. Он меня тогда пожалел, жизнь оставил. Это было предостережение, – поежилась Катерина. – Похоже, расплата за мою красоту. Не моя она, Варя.

– Да ты точно чокнутая, – покачала головой золовка. – Катька, мы в двадцать первом веке живем! Вон, инет у каждого в кармане. А ты ни разу фотки в Инстаграм не выложила. Нигде не зачикинилась. От кого ты прячешься, объясни?