– Ничего в нем особого нет. Как же, восхитительно! – надулся Василий Игнатьевич. – Мальчишка, бретер. Форсу-то, форсу! Видал я в молодости в своем полку и не таких красавцев! Вот, князь З*, например. Или, положим, Верский.

– Нет, папенька. Серж Соболинский – это что-то особенное! – заявила возмущенная замечанием отца Софи. – Таких больше нет!

– Есть, да не про вашу честь! Чтоб и близко к нему не подходили! Слышали, дуры? Глянули – и будет. Знавали мы таких. А то потом будут слезы да горячки. – Василий Игнатьевич выразительно посмотрел на свою жену Евдокию Павловну.

– Как, папенька, а именины Федосьи Ивановны? Ах, папенька! Ну, папенька! – загалдела вся женская часть семейства Иванцовых.

– Там и без вас хватит девок около него вертеться. Поедете, поедете. – Иванцов зажал уши, чтобы не слышать девичьих стонов. – Вот принесла его нелегкая в наш уезд! Не было печали, а теперь все в округе словно с ума сошли! Ох, что-то будет! Нелегкая его сюда принесла! Точно!

– Но он же такой красавец, папенька, – простодушно сказала Долли. – И у него такой красивый конь!

Шурочка фыркнула. Ох уж эта Долли! Сама она в разговор не вмешивалась. Сидела, притихнув в другом возке, вместе с Жюли и Мари, но слышала почти все, что говорили родители и глупая Долли. Перед Шурочкиными глазами все еще был молодой мужчина верхом на белом жеребце, тревожил его синий взгляд и ленивые, но сильные движения. Несмотря на изнеженный вид, в нем было что-то по-настоящему опасное. Это был хищник, зверь. Пока он был сыт, добыча его не интересовала. А если бы он был голоден? На месте богатой и знатной графини Б* она, Шурочка, себя тоже бы скомпрометировала, если бы этого потребовал Серж Соболинский. Но зачем ему компрометировать наивную уездную барышню, когда к его услугам баронессы и графини двух столиц?

Конечно, он только мечта, но зато теперь хоть есть о ком помечтать, и идеал мужчины определился: синие глаза, черные волосы, сильные стройные ноги. Да, и ноги тоже! В Шурочке впервые проснулась чувственность. Главное знать, что он где-то есть, пусть далеко, в Петербурге, в салонах богатых графинь, но все равно существует. Как она счастлива, должно быть, эта Б*!

Приехав домой, вспомнили и о Лежечеве. Ни в какое сравнение с Сержем Соболинским он, конечно, не шел, но зато в усадьбу приезжал чуть ли не каждый день и весьма обнадежил барышень Иванцовых. Ожидали, что на именинах у Соболинской все и определится. С кем будет танцевать Владимир – та и есть его невеста. По такому случаю маменька наскребла денег на новые платья для Мари, Софи и Долли. Жюли решили оставить в белом, а Шурочке перепало практически новое красное платье Долли: узкое в талии, с модными рукавами, лиф с глубоким вырезом и очень пышная юбка. Долли вдруг закапризничала и потребовала нового платья. Она топала ногой и кричала, что красное ей не идет. Ну, не идет! Как всегда, Долли сказала глупость, но маменька не стала с ней спорить. Все были взволнованны. О Шурочке позабыли, и платье она взялась перешить сама. Работы там было немного, она справится. Можно, конечно, и без платья обойтись, что ей платье? Ее же на именины никто не возьмет. Но почему бы ни помечтать о том, кто мог бы в этом платье оценить ее красоту? Хотя она понимала, что они больше никогда не увидятся. Погруженная в эти грустные мысли, Шурочка тяжело вздохнула.

До глубокой ночи она перешивала платье и в рассеянности исколола себе все пальцы, но боли не чувствовала. Как же ей хотелось, чтобы синий взгляд перестал быть таким равнодушным и хоть разок остановился бы на ней! Впрочем, она понимала, что об этом грезили все барышни в округе. Красное платье было почти готово, когда она улеглась спать, но долго еще ворочалась без сна. Потом легко вздохнула и вспомнила слова: «А вы не любите тех, кто не любит вас, а любите тех, кто любит, и будете счастливы». Как же она была глупа! Да как не любить-то, коли любится? И что ты теперь с этим поделаешь?

Рано утром она побежала на конюшню седлать Воронка, пока родители не спохватились и вновь не наложили запрет на прогулки верхом. Бешеная скачка и степной ветер слегка остудили ее пыл.

– И не буду любить! Не буду! – кричала она.

Но мир вокруг словно преобразился. Все приобрело особый смысл и изменилось за одну только ночь. Как страстно хотелось ей совершить что-нибудь необыкновенное! Убежать куда-нибудь, с кем-нибудь поговорить по душам, в конце концов, просто расплакаться. Да, да, расплакаться! Вместо этого она гнала лошадь, подставляя разгоряченное лицо степному ветру, который совершенно растрепал ее золотые кудри. Глаза сияли, щеки раскраснелись, и никогда еще она не была так хороша.

Наконец она почувствовала усталость и придержала лошадь, и свернула в сосновый бор, где было прохладнее. Здесь начинались владения старого графа, но пока он отсутствовал (а отсутствовал он всегда), претензий к соседям о нарушении границ никто не предъявлял. Шурочка любила здесь гулять, в бору было свежо и тихо, пахло хвоей, по обеим сторонам тропинки стояли высокие стройные сосны.

Она опять задумалась и погрузилась в мечты. Впереди показался просвет. Сейчас она вновь окажется в степи и пустит Воронка галопом…

Белый взмыленный жеребец вылетел ей наперерез. Невольно она вскрикнула. Это было так неожиданно, что она не справилась со своей лошадью. Воронок заржал и встал на дыбы, а она слетела на землю. Ударилась больно, но слезы высохли сами собой, когда совсем близко Шурочка увидела испуганные синие глаза.

– Простите, мадмуазель! – взволнованно сказал Серж, который тут же спрыгнул с лошади и подбежал к ней. – Я вас напугал, – сказал он по-французски. – Я не ожидал здесь кого-нибудь встретить. Вам больно? Вы ушиблись?

– Ничего, я сама виновата. Простите.

Она оперлась о протянутую руку и легко поднялась.

– Я вас где-то видел? – все так же по-французски спросил Серж.

– Вчера. – Она говорила по-русски, и он стал отвечать ей также. – Не беспокойтесь, со мной все в порядке.

– Вот как? Вы приезжали вчера к тетушке, – вспомнил он. – Я еще обратил внимание на ваши удивительные глаза. Позвольте заметить, что в том голубом платье вы были восхитительны.

Теперь голос его был вкрадчивым, и Шурочка от смущения порозовела. Он рассматривал ее, не стесняясь, и улыбался.

– Могу я узнать ваше имя?

– Александра. Дочь помещика Иванцова. Мы живем в десяти верстах. От имения вашей тетушки, я хотела сказать, – засмущалась она.

– Вот как?

– Я младшая из сестер.

– Александрин… Можно мне вас так называть?

Она кивнула в ответ.

– Вы в одиночестве совершаете столь дальние прогулки… А что ваши родители? Или, как вы сказали? Старшие сестры? А что они?

– Я непослушная дочь. И плохая сестра.

Он рассмеялся и довольно вальяжно произнес:

– Здесь, в глуши, я откровенно скучаю, и эта встреча для меня настоящий подарок.

– Я вовсе не подарок, – рассердилась она.

– Это вы так считаете? Или вам так сказали? Я уверен, что не мужчина. Ревнивая женщина, я полагаю. Это от зависти, Александрин.

Сегодня он был совсем другим. Голос ласковый, взгляд внимательный. Но это ее пугало. Она понятия не имела, о чем с ним разговаривать? И боялась сказать какую-нибудь глупость, хотя никогда не отличалась робостью и сдержанностью.

– Простите, мсье Соболинский, что я прервала вашу прогулку. Вы прячетесь здесь от соседей или от назойливых барышень?

– Прячусь? Пожалуй. А вы разве не меня здесь искали, Александрин?

– Я? Искала? Впрочем, вы правы: вас все ищут. И только вас. Мы тоже здесь скучаем. И ваш приезд для нас просто подарок, – насмешливо сказала она. Вроде бы прошло. Слова пришли, пусть и не те, какие надо, но она хоть не молчит.

– Может быть, вы тоже прячетесь в этом лесу, Александрин?

– Может быть. Только я прячусь в этом лесу, увы, не от женихов, – горько сказала она. И невольно вздохнула.

– Как странно.

– Отчего же?

– Если бы я вдруг задумал жениться на уездной барышне, то непременно просил бы вашей руки, и только вашей. Ваша редкая красота и темперамент обещают такие сладкие минуты…

Его взгляд странно потемнел, голос стал низким. Теперь он смотрел на ее шею и ниже, на грудь… Она вздрогнула. «Какие еще сладкие минуты? Что он такое говорит? Впрочем, здесь, в лесу, никого нет, он может говорить все, что ему вздумается. И делать тоже. Сама виновата. Вот почему юным барышням нельзя оставаться наедине с мужчинами! А с такими, как Серж, и вовсе нельзя! И прав был папенька. Сто раз прав…»

– Мне пора. Папенька рассердится. – Она схватила за повод Воронка.

– Вы же непослушная дочь. Куда же вы так торопитесь? – Он накрыл своей горячей ладонью ее руку и придержал повод. Солнце словно бы направило все свои лучи в одну только точку, так горячо стало ее руке. Шурочка мгновенно расплавилась под ними. Она почувствовала, что этот человек уже взял власть над нею, и если он захочет… Она поспешно выдернула свою руку:

– Прощайте!

– Постойте! Я только хотел предложить вам продолжить утреннюю прогулку вместе. Я буду вас сопровождать. И защищать.

В его голосе была откровенная насмешка. Она вскочила на Воронка и развернулась, чтобы ехать обратно, в имение. Серж Соболинский стоял на опушке леса и со странной улыбкой смотрел ей вслед.

О своей встрече с Сержем в сосновом бору она никому не сказала. Да и что говорить? Он сделал что-то недозволенное, но что именно, она не могла объяснить. Да и не хотела. Потому что… Потому что ей это понравилось. Да, понравилось! Ей все в нем нравится! Абсолютно все! Он совершенство, у него нет недостатков! Шурочка как-то сразу резко повзрослела. Она уже поняла, что это лето будет для нее особенным. Это не может ничем не закончиться. Что-то будет. Но Соболинский никогда не женится на провинциальной барышне, к тому же бесприданнице, как бы хороша она ни была. Ему этого не надо. Все знают, что у Сержа огромные долги и его дела может поправить только выгодный брак. Федосья Ивановна говорит, что это возможно. Еще бы это было невозможно! А потому забыть. Но забыть нельзя. И что же делать? Шурочка совсем запуталась.

Она смотрела в книгу, но не могла прочитать ни строчки и подумала в отчаянии: «Господи, что же делать, ведь я его люблю! И он ко мне, кажется, неравнодушен. Я ему понравилась. Но он не того будет добиваться. Не руки моей. Если он и увезет меня из Иванцовки, то не женой. Господи, что же будет?» – и она в отчаянии захлопнула книгу.

Почему-то в этот день Лежечев не приехал, хотя его ждали, и ждали с надеждой. Пора бы определиться. Владимир должен как-то обозначить свой интерес: ради кого из барышень он приезжает в имение Иванцовых? Папенька хмурился, а маменька вздыхала. Сестры занимались кто вышиванием, а кто и просто сидел, смотрел в окошко и тоже вздыхал. Шурочка улучила минутку и отвела в сторонку Жюли.

– Юленька, надень, пожалуйста, завтра другое платье. Тебе не идет белое.

Жюли глубоко вздохнула:

– Что ж поделать, если я такая некрасивая?

– Ты милая, – улыбнулась ей Шурочка. – Ты во сто раз лучше других сестер! Знаешь, что я готова сделать ради тебя? Все. Все, что ты хочешь!

– Нет, Сашенька. Ты мне ничем не поможешь.

Нос у Жюли покраснел. Так было всегда, когда она собиралась заплакать. А слезы у нее были близко.

– Тебе нравится Лежечев?

– Да разве я смею? Мне даже думать об этом страшно.

– Трусиха! Ты что… Ты любишь его?

– Саша!

– Любишь. Но он же такой скучный! Такой серый, такой…

– Что ты такое говоришь! – Жюли даже плакать перестала. – Сашенька, да как ты можешь такое говорить про него! Ты же ничего в нем не поняла! Он замечательный! Он самый добрый, самый умный, самый красивый… Он… Он – лучший!

– Вот как?

– Он даже ни разу на меня не посмотрел. Я так некрасива! И платья мне нового не купили. Все думают, что я ему не пара… И правильно думают…

– Юленька, не плачь.

– Что же мне остается? Если он женится на ком-нибудь из сестер, я умру. Ведь нам придется с ним часто видеться. И как же? Лучше умереть! Ах, я сама не знаю, что говорю, – с тоской в голосе произнесла Жюли.

«Ну, вот тебе и роман! – невольно вздохнула Шурочка. – Где все говорят о смерти, потому что страдают от несчастной любви. Ну, вот и дождались! Но только не я. Я не собираюсь умирать. И плакать я тоже не собираюсь».

– Милая Юленька. Он женится на тебе, чего бы мне это не стоило.

– Но при чем здесь ты?

– Потому что я начинаю их понимать, – со значением сказала Шурочка.

– Кого?

– Мужчин. У меня со вчерашнего дня словно горячка.

– Ты заболела? – испугалась Жюли. – Дай мне свою руку. Уж не жар ли у тебя?

– Да! Жар! Сегодня утром, в лесу я встретила Сержа Соболинского. Только тише, умоляю, тише! Не кричи! А жар у меня со вчерашнего дня, когда я его увидала!

– Ты встретила Соболинского?! Он с тобой говорил?!

– Да, и еще пожал мою руку. Положил на нее свою ладонь, и я почувствовала, что между нами что-то случится.

– Ты с ума сошла! Он никогда на тебе не женится, Сашенька!

– На мне никто не женится. Приданого за мной не дают, родители меня ненавидят, говорят, что я – отродье. Так какая разница?

– Не смей! Я маменьке расскажу!

– Если помешаешь мне, то никогда не выйдешь замуж за Вольдемара, – пригрозила она.

– Саша! Да что ты такое говоришь?!

– Молчи. Как я сказала, так и будет. Только и ты уж меня не забудь. Как только выйдешь замуж за Лежечева, забери меня к себе. А лучше в Москву! Или в Петербург!

– Да что ты такое говоришь?!!

– Молчи и слушай. Иного пути для меня нет. Уехать хочу. Здесь мне все одно житья не будет. Делай так, как я скажу, и все будет так, как ты хочешь. И не надевай белое, я тебя прошу. Остальное я устрою.

Она еще не представляла, как это сделает, но точно знала, что Жюли не должна страдать. Она, бедняжка, и постоять за себя не может, только льет слезы. Если Владимир Лежечев женится на другой сестре, то и Шурочке никто уже не поможет. Надежда только на Жюли.

…А на следующий день началось! Только-только она закончила переделку нового красного платья, приехал Владимир Лежечев. Шурочка как раз примеряла обновку. Вырез был глубоким, и ее полная грудь казалась в нем особенно соблазнительной и невольно притягивала взгляды. Шурочка глядела в зеркало и сама себе нравилась. Красный был ее цветом. Ей, яркой блондинке, он шел гораздо больше, чем темноволосым сестрам, хотя, казалось бы, должно быть наоборот. Красный цвет определенно был очень к лицу, ведь Шурочка и сама была как язычок пламени, и темперамент ее Серж Соболинский оценил верно. Ему бы этого не знать!

Лежечев уже был в гостиной, и она спустилась вниз, так и не переодевшись. Жаль было снимать такое платье.

– Вырядилась! – прошипела маменька, увидев ее. – Немедленно сними! Что за дрянь твое платье! Тебе оно не к лицу!

Но Вольдемар уже целовал ее руку и не собирался отпускать младшую из сестер Иванцовых от себя. Мнение маменьки насчет красного платья он явно не разделял. Теперь Шурочка поняла: она ему нравится! Не поэтому ли Лежечев сюда зачастил? Они присели на кушетку и заговорили о погоде. Погода и в самом деле была хорошая. Дожди кончились, все время светило солнце. Он говорил о видах на урожай, а сам невольно косился на ее грудь в глубоком декольте. Шурочка торжествовала: у нее уже проснулась потребность бить любую дичь, без разбору, соблазнять всех мужчин, которые находятся в пределах досягаемости. Она почувствовала свою силу. Мари кусала губы от злости, Софи бросала в их сторону злые взгляды. Обстановка в гостиной все более накалялась.

И вдруг случилось то, чего уж никто не ожидал. К ним во двор въехал всадник на белом жеребце, они увидели это в окошко, и Шурочка с удивлением узнала в нем Соболинского. За Сержем идет такая охота, и нате вам, сам пожаловал! И именно к Иванцовым! Все словно окаменели. Смятение длилось недолго. Евдокия Павловна кинулась встречать дорогого гостя, одновременно послав за мужем. В гостиной вскоре появился растерянный Василий Игнатьевич, но поняв, что происходит, приосанился. Вот вам, пожалуйста! Какие важные господа в его доме! И какие женихи!

Вошел Соболинский, непринужденно раскланялся с хозяином и Лежечевым и галантно приложился к ручке каждой из сестер. И вновь он был ничуть не похож на себя прежнего. Ни на того скучающего денди, что окинул их во дворе своего дома равнодушным синим взглядом, ни на вчерашнего соблазнителя в лесу. Соболинский вел себя так, будто находится в столице, в высшем свете, в модном салоне, а окружают его сплошь важные господа. Манеры у него были безупречные.

– Само очарование, – тихо простонала Евдокия Павловна.

– Сам дьявол, – сквозь зубы сказал Василий Игнатьевич Иванцов.

Шурочка была последней, к чьей ручке Серж подошел. И задержал ее в своей дольше других.

– Потрясен, – услышала она. – Беру свои слова обратно насчет голубого платья. Вы неотразимы именно в красном.

– Мсье Лежечев, мы с вами встречались последний раз в… – сказал Серж, распрямившись и повернувшись к молодому помещику.

– Я не помню, – хмуро сказал Вольдемар.

– Вот как? Я тоже. Значит, это было давно.

«Выходит, они знакомы? – подумала Шурочка. – Почему бы нет?»

Владимир Лежечев повел себя странно: мгновенно замкнулся в себе. Зато Соболинский принялся любезно развлекать разговором Евдокию Павловну и девиц Иванцовых: пересказывал столичные сплетни, давая известным всем персонажам смешные характеристики. Через каких-нибудь десять минут они уже не верили всему, что говорили в уезде о Серже, так он был мил и любезен. У Соболинского была удивительная особенность: когда он говорил ни о чем, не имеющим никакого смысла, казалось, что произносит он что-то значительное и важное. Если бы он захотел, то мог бы сделать карьеру, этот талант в политике очень ценится. Но его это, похоже, не волновало. Ни карьера, ни служба.

Лежечев все хмурился и смотрел на Сержа осуждающе. А того это, казалось, только забавляло.