– Скажите, – нарушив нависшее в недоумении молчание, добавил Мапет, – что вам удалось узнать о Маргарите Ковальчук?
– Ну, – задумчиво затянул своим баритоном Михаил, – со слов ее матери удалось установить, что Марго с детства отличалась замкнутостью и необщительностью.
– Социопатка?
– Не думаю. Скорее всего, здесь мы имеем дело с осознанной социальной дистанцией. Самоотречение ее от общества не по нужде, а по желанию. И, несмотря на скудную, так сказать, социальную активность, в ее поведении прослеживается активная и полноценная жизнь. Не исключено, что внутренний мир Марго был полон красок, чудес и даже любви. Социальная отстраненность Марго – прежде всего ее, как странно это бы ни звучало, выбор, а не вынужденное положение общепринятого изгоя, навязанное социумом.
– То есть изгоем была не она, изгоями были для нее мы?
– Все мы? Такое может быть?
– Вполне. Такие люди видят наше общество не во взрослом и ответственном ключе, а в ключе, напоминающем по развитию, к примеру, детский сад. Ну, к примеру, придя в детский сад, мы – взрослые люди – первые пару часов найдем, чем там заняться и о чем поговорить при встрече с ребенком. Но спустя день, два, месяцы – мы устанем от навязанной некомфортной обстановки и, не имея выбора, будем жить дальше в собственном мире, где есть место всем тем вещам, которых мы были лишены в реальной жизни, – тишине, покою, любви или признанию. В общем, недостаток одного должен всегда где-то и чем-то компенсироваться другим. Я в этом точно уверен. Да и вспомните, как называли ее в школе? Марсианка, мне кажется?
– Вот как? Мда…
– Вы, я так понимаю, не будете отрицать, что ее поведение и реакция на некоторые вещи, мягко говоря, непонятны и ставят в тупик вопросы любой логики. И все же я спрошу вас: скажите, здесь, в малом городке, где все выросли на глазах друг у друга, и знают все на свете о соседях, их родственниках и родных, что вы думаете о Марго? Что вы о ней знали?
Мапет поднял взгляд на Покровского, с сухим шорохом почесал свою бороду, и добавил с настороженностью в голосе:
– Я думаю, только одно: все мы на самом деле ничего не знали о Марго.
Новый, вдруг всплывший из ниоткуда факт о Маргарите Ковальчук, словно тень из прошлого, возбудил ум Матвея Петровича и теперь не давал ему покоя. Он часами прохаживался с задумчивым видом по комнатам, что-то записывал в свой старый блокнот, перебирал старые копии дел, которыми он занимался ранее.
Звонок мобильного телефона стал кричать о своем присутствии и разрывать дребезжанием внутреннюю подкладочную ткань старого пиджака. Мапет внимательно смотрел на фотографии Маргариты Ковальчук, хранившиеся в его копии дела, поочередно перебирая и наспех чертя красными крестиками места, где последний раз видели Маргариту случайные свидетели. Нехотя прерывая свое занятие и не отрывая глаз от складывающейся в его голове схемы, Мапет автоматически снял трубку и тихо бросил в нее безразличное: «Але».
Озадаченный и с нотками отчаяния непрерывный женский голос прервал упорядоченную сосредоточенность его мыслей и заставил переключиться на себя:
– Когда?
Еду.
Уже спустя четверть часа по тихим улицам провинциального городка машина Мапета парковалась у дома, где проживала мать Маргариты – женщина пятидесяти пяти лет, с заметной сединой и давно некрашеными волосами.
Молодая девушка лет двадцати пяти встретила Мапета у кромки дороги и буквально выхватила его из остановившейся машины. Она сбивчивым голосом, второпях и вкратце разъясняла по ходу событий суть происходящего:
– Понимаете, она так уже шесть часов сидит. Я ничего не могу с ней поделать. После пропажи Маргариты мы вместе с мамой приглядываем по-соседски за Ириной Петровной, и я забегаю, время от времени. Ирина Петровна давно страдает беспамятством, ее сознание стало спутанным. Она говорит странные вещи, мол, кто-то ей деньги под дверь все время подбрасывает. Да она не то что меня, дочь родную вспомнить не может, но сегодня на нее что-то нашло. Может, вы отведете ее домой?
– Почему вы не вызвали скорую?
– Скорую-то? Вызвали, как раз два часа назад она и уехала. Ничего не понимаю, она уже давно спать должна. А она вон – девушка показала рукой на сидящую седую женщину. – Ну не караулить же ее постоянно в самом деле. У меня и свои дела все-таки есть.
– Мда. Что тут будешь делать?
Сняв свое теплое пальто с изношенными рукавами, Мапет наспех набросил его на тонкие плечи женщины в простом домашнем халате, которая сидела возле калитки.
– Ирина Петровна, пойдемте-ка с вами домой.
– Как же я пойду. Сейчас Маргарита придет.
Ну, вот и хорошо. А мы ее дома подождем. А пока вы мне чайку горяченького нальете, а то я замерз что-то сегодня.
– А я вот все думаю, кто мою дочку накормит? Ведь уже столько времени прошло, голодная же она. Кто ее накормит-то? Без денег ушла. Документы все дома. – Голос Ирины Петровны оборвался на месте, где должен был скатиться в плач, но остановился в молчании, включенном по усилию воли.
Несмотря на многолетнюю практику и то, что оперативник много что повидал, мысли Мапета почему-то вдруг не нашли ответа, зашли в тупик от беспомощности этой пожилой женщины.
– Ну, ну, Ирина Петровна. Пойдемте. Придет ваша Маргарита. Дождитесь меня, – бросил он вслед молодой взволнованной особе, что прервала его планомерный одиночный мозговой штурм.
Ирина Петровна послушно обмякла на плече Мапета и, без конца проговаривая свое переживание, послушно зашагала к своему дому. Через пару минут Матвей Петрович вышел из дома Ковальчук, стал промакивать носовым платком несуществующий пот на лбу и вышедшее из-под контроля напряжение.
– Расскажите мне, дорогушечка, о Марго?
У, какой вы оборотистый! – Мария резким кивком головы убрала с носа нависшую от начеса челку, чтобы иметь возможность более внимательно смотреть на Матвея Петровича.
– Я – Мария, подруга и ее соседка. Я много что знаю. А что вы хотите конкретно услышать?
– Все: как жила, с кем встречалась, кто ее парень?
– Парень? – удивленно передернула плечами Маша.
По бегающим Машкиным глазам было видно, что она прокручивает в своей голове фразу, которая наиболее полно бы объяснила ее изумление.
– Понимаете, товарищ Матвей… Трович. – Маша забыла его отчество, отчего применила универсальное и ко всему подходящее свое уникальное сокращение. – Марго не была замечена в отношениях. На все вопросы, мол, что и почему, отвечала уклончиво.
Ну, я все-таки однажды докопалась до нее. Мол, говорю, что с тобой не эдак? Может, дефект какой-то есть? А она мне с усмешкой: «Если бы. Не везет. Это у нас семейное». Ну и рассказала, что ее бабушка в своей молодости вышла замуж за нелюбимого, а любимого мужчину, Ивана, предала. Ивана того сосватали за грамотную девушку-бухгалтера с двумя детьми, а бабка ее необразованная была, не полюбилась его матери. Иван тот в новой семье пожил-пожил, да вопреки строгому слову матери снова к ней метнулся. А бабушка Марго гордая была, не приняла его назад. Спустя год вышла замуж за первого, кто к ней посватался, и жить с ним стала. Да и время такое тогда было, послевоенное, непростое. Тяжело без мужика было жить. Всю жизнь промучилась с чужим мужиком нелюбимым и сама себя в могилу свела. Говорят, что однажды бабушка Марго на базар ехала мед продавать да по пути Ивана того и встретила. Он, говорит, мимо тогда идет да вслед ей говорит: «Что же ты, Танюшка, на чужого мужика меня поменяла. Проклятая ты теперь». А когда бабка Марго домой вернулась, то слух донесся, что, мол, Иван-то ее еще прошлой ночью преставился. Я думаю, что с тех пор носит проклятье своей бабки весь ее род.
– Вы верите во все это? Вы, взрослая и образованная женщина, в какие-то проклятья?
– Знаете что! – Маша остановилась и воткнула тугие кулачки в покатистые бока своей кожаной куртки.
– У меня бабушка в третьем поколении ведунья была. Весь город к ней ходил за помощью. Ее не то, что собаки – люди боялись. Бывает, как взглянет на прохожего, так все ему и выложит, как и зачем он живет, что от всех скрывает да чем грешен. Никто с ней не любил даже рядом стоять. Дорогу перебегали, увидав ее еще издали. О! Какая была!
– Я бы тоже дорогу перебегал. – Мапет не сдержал своего смешка.
– А я Марго говорила, проклятье бабкино на ней, а она мне не верила… Нужно было вовремя дурехе родовую карму счистить. Эх, да что теперь?! Так-то, голубчик. С тех пор все женщины в ее роду кого ни полюбят – то разлучаются. И более того, те погибают или безжалостно предают. – Маша своим лицом приблизилась к носу Матвея Петровича и, прищурив глаза, вкрадчивым голосом продолжила: – Погибают при неопределенных обстоятельствах, да жестко так, врагу не пожелаешь.
– И что? Вы хотите сказать, что Марго ни с кем не встречалась?
– Встречалась, я же говорю, но ненадолго все это. Да она потом и сама отказалась от всего этого, надоело, говорит. Одной спокойнее будет.
Ну а как вы вот это все объясните? И сыщик протянул какие-то старые письма, свернутые треугольниками по типу полевой военной почты, потертые от частых перечитываний. Письма, где небрежным мужским броским почерком вырисовывались очень теплые признания. Маша стала перебирать их, наспех прочитывая убегающие вверх строчки, и удивленно приподняла бровь.
– Откуда это у вас?
– Это было в дневнике Марго. Мне его лично передала только что мать Маргариты. В помощь. Вы знаете этих людей?
Маша растерянно всматривалась в свернутые письма и не торопилась отвечать.
– Имена, которыми подписаны письма, мне незнакомы. Я не знаю этих людей. А кого знаю, так они так написать просто не смогут. Слишком большой опус.
– Ну вот, а говорите, что вы много что знаете. Да еще и конкретно.
Матвей Петрович забрал письма и без ожидания ответного Машкиного слова направился к своей машине, оставив ее наедине с озадаченным и, мягко сказать, перекошенным на вид лицом.
19.10.2001. (20 лет спустя)
«Моя мама сегодня была сильно на меня злая. Она громко на меня кричала и размахивала руками. Папа кричал тоже и даже толкался. Она говорит, что вечером к ней на работу пришла тетя Эля и сказала, что ее Ирка сказала, что я украла у нее какое-то кольцо. Это кольцо ей подарил Иркин папа. Моя мама долго кричала и говорила, что я ее опозорила. А я ничего про это не знаю. Все дома молчат. Никто со мной не разговаривает. Долго уже. Пусть молчат. Мне так лучше. Лучше, чем кричат. Дорогой Боженька, сделай так, чтобы все это прошло. Я хочу, чтобы все было как раньше. Дорогой Боженька, забери меня отсюда. Мне здесь не нравится. Приходи поскорей и забери меня. А еще привези мне одну шоколадку, пять шоколадных конфет и четыре, нет, пять бутылок лимонада. Желаю тебе здоровья и счастья. Марго».
В тесной, но уютной хрущевке с полосатыми обоями синего цвета три девчонки лет восьми, с тоненькими косичками, в атласных лентах разных цветов, старательно закрученных руками матери, играли у Ирки в гостях. У нее, у единственной во всем доме, был красивый аквариум, где плавали две золотистые рыбки и на дне лежали цветные камешки.
Ирка жила с мамой и бабушкой в большой для хрущевок четырехкомнатной квартире. То ли в силу маленького роста, то ли в силу впечатлительного возраста, но Марго, которая делила одну маленькую комнату со старшей сестрой, где ровно помещались две койки-кровати и один маленький письменный стол, предназначенный для уроков, эта квартира казалась стадионом. Играть здесь было весело и интересно. Можно было прятаться в длинном коридоре за шкафом или бегать по просторным комнатам и потихоньку перебегать из комнаты в комнату, пока «вода» тебя не видит. Прятки, пятнашки, догонялки, пение в воображаемый микрофон-скакалку и игры в артисток могли до самого вечера не прекращаться и прерываться лишь досадным обеденным перерывом или ужином. Играть хотелось все снова и снова, и казалось, что сама Ирка вместе с соседкой Дашей были и сами очень рады такой удачной и озорной компании. После этого вечера, когда девчонки разошлись по домам, и произошел тот случай, когда почему-то все решили, что Марго виновата в пропаже Иркиного кольца. Буквально на следующий день пришла тетя Эля прямо к маме Марго на работу и устроила прилюдно оскорбительный самосуд, где она была и прокурором и адвокатом и судьей в одном лице, которое заключило, что кольцо у ее любимой доченьки именно украли, и именно Марго.
Вечером, когда Маргарита спокойно дожидалась родителей дома, они, как по сговору, пришли на удивление поздно, вместе и в очень плохом настроении. Мать кричала и называла Марго воровкой. Выкручивала ей и без того тонкие маленькие ручки и орала во все свое горло. Отец, который по природе был немногословен, но вспыльчив, в итоге, накрутившись материной истерикой, не выдержал, подхватил Марго за плечо и бросил на стоящий платяной шкаф. Марго, не говорившая ни слова, только и могла что молчать, испуганно втягивать голову в плечи после очередного натиска взрослых. Она молчаливо продолжала ждать, когда закончится этот кошмар.
Это был страшный для Марго вечер. Вечер, в который она поняла, что ее спокойствие можно легко нарушить и для этого не обязательно делать что-то плохое. С того времени Марго замкнулась. Она ни с кем не разговаривала. Глядя на всю эту картину, старшая сестра – единственная из всей семьи проявившая сочувствие – села напротив и спокойным голосом спросила:
– Ты брала это кольцо?
– Марго молчала и сидела смирно, с втянутой на всякий случай в плечи головой, от очередной вспышки гнева или внезапного подзатыльника, стремящегося ей в голову или в плечо. Спустя некоторое время, когда она почувствовала себя в безопасности, Марго смогла сказать только одно:
– Я не помню.
– Ты брала кольцо?
– Я не помню. Я не знаю.
То ли от неожиданности, то ли от страха все смешалось в ее детской памяти. Вспомнить в подробностях и обстоятельно, как именно она провела тот день в гостях у соседки, Марго так и не смогла.
Дома с маленькой Марго еще долго потом никто не разговаривал. Ни когда Марго возвращалась со школы, ни когда уходила в нее. Школа была единственным местом, где можно было хоть ненадолго забыться от всего этого кошмара, поговорить с друзьями, учителями.
Прошел месяц. Марго, возвращаясь из школы, видела, как напротив ее дома Дашка и Ирка прощаются друг с другом у подъезда, вернувшись из школы домой. Ирка обняла Дашку и случайно пересеклась взглядом с Маргаритой. Она брезгливо приподняла верхнюю губу, не сказав Марго при этом ни слова, и с важным видом направилась восвояси.
Ирка жила на первом этаже многоквартирного дома. Марго остановилась на мгновение напротив ее окна, чтобы посмотреть, как Иринка заходит домой. На пороге ее ждала порхающая в заботе бабушка, на столе уже стояли румяные пирожки, которые дожидались определенного момента – это, видимо, был Иркин приход. Мать заботливой рукой снимала с газовой плиты пыхающий во все стороны свистящий чайник, который уже через мгновение отразил в носу Маргариты свой тонкий аромат из трав и заварки. В нем однозначно были мед и смородина. Уже через пять минут вся семья была в сборе за круглым столом с кружками ароматного чая и пирожками с печенью, которые Марго также угадала по запаху. Маргарита опустила глаза и пошла домой. Дома никого не было, поэтому можно было побыть до вечера в тихой и безопасной обстановке, когда квартира предоставлена в полное и безграничное распоряжение. А вечером, когда все вернутся с работы, можно будет, не привлекая внимания, отсидеться у себя в комнате. А там и ночь наступит скоро. Здесь главное – быстро лечь под одеяло и уснуть. Поднимать с кровати и будить не будут. Это проверено. В выходные приходилось сложнее. Они длились, как правило, очень долго, и всегда, когда проходили, вдруг появлялось внезапное облегчение.
За приоткрытой форточкой раздавались тихие разговоры семейства, обволакиваемые ароматами яств, любви и свободы. Вдруг, будто в испуге от внезапного ветра, кружевная занавеска едва дрогнула и слегка дотронулась до края печи. Огонек бесшумно, будто тень, ярким искристым комочком подхватил в свои объятья тонкое полотно штор, подол убористой юбки застенчиво стал играть с ним. Яркие огоньки мгновенно разбежались мелкой россыпью бусин по открытому окну, дальше метнулись к потолку, обоям, и через мгновение уже зашуршали шипеньем сердитой гадюки по всей комнате.
Из-за угла донеслось:
– Что за запах? А дым откуда? Горим!
– Ты печь не выключила, дура. Перекрывай газ, ты з…
Бу-у-уф-ф-ф-ф-ф.
Мелкая крошка из стекла и щепок с жаром вперемешку, словно доносящаяся из пасти рычащей собаки, перемела улицу между стоящими друг напротив друга домами.
20.11.2001
Месяц спустя, прочитав на ночь «Отче наш», Марго наспех записывала что-то быстрыми и испачканными в чернилах от ручки тонкими пальцами:
«Ночью перед сном я спросила у Боженьки: Где сейчас т. Эля и б. Нина? Мне кажется, что они сейчас с тобой. Передай им, что я за них сегодня помолилась».
Тихий лай непоседливой собаки одобрительно подтвердил ее мысли. «Я верю, что совершенно все-все должно наладиться. Дорогой Боженька, как сейчас живет Ирка в интернате? Скажи ей, что мы за нее всем классом переживаем и ждем в гости. Спокойной ночи, Марго».
О проекте
О подписке