Водитель выругался сквозь зубы и рывком тронул машину с места, отчего я, зазевавшись, едва не слетела с носилок. Санитары без особенных церемоний водворили меня на место и бросили сверху колючее жесткое одеяло. Водитель, к счастью, ничего не заметил. Ехали недолго – в Третью городскую больницу, санитар Геше сказал, что она сегодня дежурная. Я понятия не имела, где там морг, да и какая разница? С приятелями мы договорились, что они будут ждать меня утром возле больницы на машине, а кто-то один принесет одежду к моргу, потому что на мне, кроме джинсов и тоненького свитерка, ничего не было, даже носков, не говоря уж об обуви.

Машина притормозила у шлагбаума, водитель крикнул что-то дежурному, и мы въехали на территорию больницы. Водитель привычно помянул матушку, объезжая лужи на разбитом асфальте, Николаша от толчка подпрыгнул и стукнулся головой.

– Не дрова везешь, Васильич! – рявкнул он. – Люди ведь!

– И где тут люди? – невозмутимо ответил Васильич. – Одни покойники.

– А мы?

– А вы не люди, вы нехристи, – обстоятельно разъяснил водитель. – Разве ж нормальный человек на такую работу устроится?

– А сам-то! – обиделся Николаша.

– Я – при машине, покойников не касаюсь…

Чувствовалось, что разговоры такие ведутся между ними часто и собеседники привыкли, отвечают друг другу по инерции, без особенной обиды. Машина развернулась и встала. Санитары споро подхватили мои носилки и вынесли на улицу, потом заскрипела дверь, и даже через одеяло пахнуло ужасным запахом – сладковатым, тошнотворным и еще какой-то ядовитой химией.

– Раиса Кондратьевна! – уважительно крикнул Николаша. – Принимайте жмурика!

– Сколько раз говорила, – раздался рядом низкий хриплый голос, – при мне покойников никак не обзывай. Надо говорить – тело…

– Да какая разница? – тараторил Николаша. – Что это вы, Раиса Кондратьевна, вечно ко мне придираетесь, вечно прикапываетесь. То не так и это не этак!

Между делом они ловко переложили меня на ка – талку, причем я замерла, вытянувшись и прижав руки плотно к телу, чтобы не болтались. Голоса Николаши и неизвестной мне Раисы Кондратьевны отдалились, слышалось только пыхтение Вовы. Вот скрипнула дверь, каталка протряслась по металлическому настилу и остановилась.

– Приехали! – шепотом сказал санитар. – Конечная, просим освободить вагоны!

В большом помещении было темно, только далеко в стороне под потолком светила лампочка вполнакала в самодельном жестяном абажуре. И в этом неверном слабом свете я разглядела столы, прикрытые белыми простынями. Простыни были короткие, столы тоже, так что торчали голые ноги, и у некоторых были привешены к большому пальцу картонные бирки. Мне стало жутко.

– Полезай сюда! – Вова кивнул на ближайший стол, соседний с ним был занят огромным, как гора, телом. – Раздевать я тебя не буду, Кондратьевне скажу, что все тип-топ, она не придет проверять. А уж если придет, то сама с ней разбирайся, мы ни при чем…

Я покосилась на фиолетовые босые ноги на соседнем столе и совсем пала духом.

– Поздно пить боржоми, – наставительно сказал Вова, – когда почки отвалились. Раньше надо было думать, во что вляпалась. Ну, бывай, не поминай лихом.

Он прикрыл меня простыней и вышел, прихватив одеяло, поскольку оно подотчетное, и Васильич с него голову снимет, если казенная вещь пропадет.

Еще некоторое время был слышен гогот Николаши, потом хлопнула дверь, видимо, санитары отправились продолжать трудовую вахту. Я было забеспокоилась, что теперь Кондратьевна явится проверять покойницкую, но никого не было. И то правда – кому охота по собственной воле лишний раз на покойников смотреть?

Лежать на столе было жестко и унизительно, и я села, подтянув колени к подбородку и обхватив их руками. Было холодно. Температура, конечно, не минусовая, но все же морозцем пробирает. Может быть, побегать между столами? Нет – страшно. Я повертела головой, стараясь не глазеть лишний раз на покойников, чтобы не расстраиваться. На противоположной стене я заметила часы. Вот интересно, для кого они здесь висят и показывают время? Покойникам-то спешить некуда. Мне, кстати, тоже, потому что если часы не врут, показывая четверть второго, то сидеть мне тут осталось… шесть часов, сорок пять минут. В восемь утра придут сотрудники, раскроют все двери, можно будет выскочить незаметно. Если, конечно, я доживу до утра в таком холоде.

Делать было совершенно нечего, было зябко и пахло какой-то химической гадостью, кажется, формалином. Я понятия не имела, что это такое, но, наверное, это он и есть.

Мозги мои еще не совсем смерзлись, напротив, от холода я окончательно протрезвела, и теперь в голове появились совсем неутешительные мысли. В основном душу мою тревожили два вопроса: что я тут делаю и для какого беса мне это нужно? И еще вопрос: как же я дошла до жизни такой?

Это же надо такое придумать – сама, по собственной воле я очутилась в покойницкой! И теперь могу:

а) простудиться и заболеть воспалением легких;

б) умереть от разрыва сердца, если какой-либо из покойников пошевелится;

в) просто сбрендить с ума от страха и одиночества;

г) получить от Кондратьевны хорошую взбучку, если она меня разоблачит, а кстати, эта тетка, судя по всему, серьезная, может и в милицию меня сдать.

Я задумалась, какой из четырех вариантов лучше. Выходило, что все хуже. Тогда второй вопрос: зачем я это сделала? Чтобы полететь с Димычем на Мальдивы? Не слишком ли дорогая цена за две недели отпуска? То есть про Мальдивы я узнала уже после того, как завелась с этим треклятым моргом, Димыч, гад, все держал в себе, видно, прикидывал, кого ему выбрать в спутницы. И Мальдивы эти нужны мне были только для того, чтобы окучить Димыча по полной программе – ласки, пляски и ежедневный офигительный секс, так, чтобы в конце отпуска он полностью уверился, что я – женщина, созданная для него, во всяком случае, хотя бы на время. Хоть на несколько месяцев. Потому что мне очень нужен кто-то постоянный, который будет меня содержать. Димыч на эту роль подходит лучше других – во-первых, он мне нравится, он красивый и обаятельный, а еще он всегда при деньгах, его отец в Москве – какая-то шишка, поэтому сыночку ни в чем нет отказу.

Мать пригрозила, что с будущего месяца вообще прекратит давать мне деньги. Разумеется, это с ее стороны только пустые угрозы, уж я-то знаю, как приструнить свою мамочку, но заметно урезать мое ежемесячное содержание она вполне может.

Да если на то пошло, разве ж это деньги – то, что она вынимает с недовольной физиономией из своего портмоне и протягивает мне двумя пальцами, как будто я бомж у метро – на, мол, и помни мою доброту.

Может быть, кто-то посмотрит на меня косо и укорит, что я, взрослая девица двадцати двух лет от роду, живу на деньги старушки-матери. Я вас умоляю: моя мамочка иногда при надлежащем освещении выглядит едва ли не лучше меня, во всяком случае, сейчас уж точно. Это во-первых, а во-вторых, мать моя никогда в жизни сама не зарабатывала денег. Она всегда жила за счет мужчин. И очень этим гордилась, всегда приводила себя в пример, как умную, практичную и удачливую женщину. Не подумайте плохого – мамочка женщина приличная и каждый раз выходила за очередного мужчину замуж. Кажется, мужей у нее было пять. Или шесть, что-то я сбилась со счета.

Самое интересное, что среди этих пяти (или шести) не оказалось моего отца. Да-да, вот как раз за ним-то мамочка замужем и не была. Я его вообще никогда не видела. И бабушку я не помню, поскольку они были с матерью в ссоре и не встречались. Больше у нас родственников не было, так что волей-неволей приходилось мне общаться с мамочкиными мужьями. Но не так чтобы близко. С трудом вспоминаю первого, он отпал, когда мне было года четыре. А до этого он часто выпивал, называл меня дочкой и упорно качал на колене, всерьез полагая, что мне это нравится. Потом был не то дальнобойщик, не то какой-то наладчик – он вечно торчал в командировках и зарабатывал, по рассказам мамочкиных подруг, большие деньги. По моим воспоминаниям, он больше всего на свете любил свою личную машину – подержанные «Жигули». Все свободное время он проводил возле нее в гараже и часто брал меня с собой, так что годам к десяти я полностью усвоила особенности устройства автомобиля, знала названия всех деталей и инструментов и даже сама могла зачистить свечи и проверить зажигание. После развода с этим товарищем у нас с мамочкой осталась двухкомнатная квартирка в спальном районе.

Потом был, кажется, какой-то начальник, иногда мамочка ездила на его служебной машине, потом – кто-то с телевидения, не то редактор, не то режиссер, он вечно являлся домой за полночь, да еще приводил с собой компанию таких же, как он, возбужденных и голодных приятелей. Он водил меня на телестудию, мне разрешали болтаться по коридорам и заглядывать во все двери. Иногда брали в передачу, где требовалась массовка. Или режиссер был до начальника, и мать развелась с ним, не в силах выносить эти еженощные бдения? Не помню.

Надо отдать должное моей матери: из каждого замужества она выходила не только без потерь, но и с прибылью. И к пятому (или к шестому) походу в загс она была в отличной форме, здорова и полна сил, а также имела прилично отремонтированную и обставленную трехкомнатную квартиру, пару норковых шубеек и кое-какие драгоценности – не бриллианты, конечно, но все же не дешевый ширпотреб. И это при том, что, как я уже говорила, мамочка ни дня в своей жизни не работала. Насчет домашнего хозяйства она тоже не слишком заморачивалась, говорила всем, что занимается воспитанием дочери, то есть – моим, но на самом деле она упорно и целеустремленно занималась собой. Я-то хорошо знаю свою мать и уверена, что единственный человек, который ей интересен, – это она сама. С собой ей никогда не скучно, о себе она готова заботиться сколько угодно, удовлетворять все свои бесчисленные капризы и тратить на себя, любимую, все деньги, какие есть. Вот в этом мы с мамочкой очень похожи. Внешне, кстати, тоже.

Только у меня денег нет.

Все началось с ее последнего замужества. Мамочка очень постаралась – ведь после сорока лет шансы найти приличного и богатого мужа катастрофически уменьшаются. И вот в квартире появился мордатый такой тип по имени Валера, упакованный по полной программе. Костюмы у него были все фирменные, ботинки дорогущие, итальянские, на руке – золотой «Ролекс», а под окном – «Лексус». Чем-то сумела его мамочка привлечь – не зря до этого долго тренировалась, и к пятому (или шестому) замужеству приобрела сноровку.

Молодые расписались, и Валера утвердился в нашей квартире. И тут все и случилось. Вроде бы я повода не давала, да и Валера ко мне не вязался, он вообще дома бывал нечасто – какой-то у него имелся бизнес, я подозревала, что полукриминальный.

Однако то ли мамочка зорким оком что-то такое заметила, то ли рассудила по-житейски, что ни к чему молодой привлекательной девушке маячить перед глазами ее мужа, и решила подстраховаться, то есть выпереть меня подальше, с глаз долой. Мы начали ежедневно скандалить – она сама цеплялась ко мне без всякого повода. Выселить меня из квартиры она не могла – куда бы я делась? – так что мамочка просто регулярно орала, чтобы я слезла наконец с ее шеи.

– Но позволь, – удивилась в первый раз я, – уж на твоей-то шее я никогда не сидела! Мы вместе с тобой сидели на шее у твоих мужей, но они-то вроде ко мне претензий не имеют…

Действительно, все четверо (или пятеро) относились ко мне неплохо.

Тут она окончательно озверела, покраснела вся и затопала ногами, из чего я сделала вывод, что нынешний ее муж ко мне претензии имеет: не желает он меня содержать. В общем, это его право, хотя, возможно, мать преувеличивала.

– Иди работать! – угрюмо высказалась она.

– Угу, – обманчиво спокойным голосом согласилась я. – И куда? И кем? Продавцом в продуктовую лавочку, на грошовую зарплату? Секретаршей в крошечную фирмочку, где всего-то сотрудников три человека, из которых две – законченные стервы, а начальник норовит с первого дня уложить тебя в постель? Ты прекрасно знаешь, что твоими заботами я ничего не умею делать!

Это чистая правда: мамочка хоть и занималась моим воспитанием, но только на словах, а на деле думала, что я пойду по ее стопам: буду устраивать свою жизнь за счет мужчин и никакое образование мне не понадобится. То есть сначала-то она взялась за дело с жаром – в пять лет записала меня в бассейн, на фигурное катание и в музыкальную школу. На катке я на первом же занятии расшибла коленку, в бассейне наглоталась хлорной воды. Мать была настроена спокойно. «Не хочешь – не надо!» Коньки были забыты, плавать я все же научилась, но на этом дело и кончилось. Фортепьяно мне осточертело через месяц. Вместо того чтобы уговорить меня, прикрикнуть, отлупить, наконец, и заставить ребенка заниматься хоть чем-то, мамочка отмахивалась, поскольку ей самой было лень меня заставлять. Таким образом, постепенно выпали из моей жизни: английский и французский языки, теннис, бальные танцы, театральный кружок и художественная фотография. К этому времени я достаточно подросла и научилась ловко увиливать от всевозможных занятий и от работы по дому. Мать окончательно махнула на меня рукой и решила, что дочка устроит свою жизнь подобно ей, с помощью мужчин.

То ли время сейчас другое – мужчины поумнели и не спешат связать себя узами брака, то ли я просто не обладаю материнскими способностями, но с замужеством у меня ничего не получалось. Да и где его найдешь – холостого обеспеченного человека? Уж не в ночном клубе и не в ресторане. Это мать мне все время твердила. И еще: я ужасно брезглива и не могу спать с мужчиной, который мне неприятен. Так что все старые жирные козлы и мордатые братки с пудовыми кулаками и отвратительными манерами отпали сразу же. Не желаю я, чтобы близкий мне мужчина напивался как свинья, а потом, озверев, таскал меня за волосы по всей квартире или макал головой в унитаз (одна девчонка из нашего двора именно так проводит время со своим муженьком, правда, утром, проспавшись, он обращается с ней ласково и делает дорогие подарки). Так что и с замужеством, и с работой у меня были большие проблемы.

По мнению матери, у меня отвратительный характер: я злая, несдержанная, быстро впадаю в ярость и могу наговорить лишнего, о чем потом, кстати, нисколько не жалею. Возможно, мамочка преувеличивает, у нее самой характер – не сахар, тому пример – пять мужей (или шесть). От хорошей и ласковой жены никто по собственной воле не уйдет. Последний вывод я сделала чисто теоретически.

Короче, скандалы наши возникали все чаще и занимали все большее время. И тут вдруг оказалось, что умерла какая-то мамочкина старая тетка, о которой я и понятия не имела, и оставила ей однокомнатную квартиру. Мать мигом переоформила квартирку на меня, купила дешевенький диван, потому что поломанную теткину мебель пришлось выбросить, и отдала свой старый холодильник. И дала понять, что на этом считает свой родительский долг по отношению ко мне выполненным. А чтобы я, окончательно оголодав, не являлась к ней в дом, мать раз в месяц дает мне денег – на еду и оплату коммунальных услуг. И то она каждый раз твердит, что вовсе не обязана это делать и что терпение ее скоро лопнет.

Вот почему я так вцепилась в Димыча – это хоть какой-то шанс некоторое время пожить по-человечески. И все у нас вроде бы складывалось неплохо, но тут влезла Лизка Веселова, чтоб ей в солярии сгореть до угольев и в сауне перегреться!

При мысли о теплой сауне или, еще лучше, о русской парной бане, где пахнет свежим березовым паром, мне стало так холодно, что все кости свело судорогой. Наглые настенные часы показывали, что прошло всего пятьдесят пять минут с того времени, как меня сюда определили. Да они что, издеваются?!

Я проделала несколько гимнастических упражнений, но стол ужасно скрипел, я испугалась, что меня услышит добросовестная Кондратьевна, и перестала.

Холод пробирал до костей. Господи, ну что я тут делаю? Да так ли уж нужен мне этот Димыч? И с чего я взяла, что у нас с ним сложилось бы что-то серьезное? Подумаешь, переспали раза три! Как говорится в известном анекдоте, это вовсе не повод для знакомства! И как хорошо было бы сейчас очутиться в своей собственной квартирке! Напиться обжигающего чаю с вареньем и залезть в ванну! Ванна у меня в ужасном состоянии, но вода-то горячая идет!

Я спрыгнула со стола и сделала несколько приседаний. Движения немного согревали, однако ужасно противно было стоять босыми ногами на грязном цементном полу, так что пришлось снова сесть на стол. Я совсем приуныла, но тут раздался стук в дверь, кто-то кричал хриплым басом, Кондратьевна отвечала ворчливо, что сейчас идет и что вот подождать две минуты не могут. Я улеглась на опротивевший стол и аккуратно накрылась простыней.

Судя по голосам, санитары были другие – невыспавшиеся и злые. Они привезли двоих после аварии. Слава богу, Кондратьевна указала им самый дальний от меня угол. Но включила свет, так что я невольно сжалась под простыней. Однако никто не обратил на меня внимания, у них своих забот хватало.

– Кондратьевна, – ныл один голос, – ну налей спиртику для поддержания тонуса… замерзли, как негры в Антарктиде, а нам еще целую смену мучиться…

– Спирта не дам! – твердо произнес голос Кондратьевны. – А вот чаю могу налить для поддержания тонуса. Да и согревает чай лучше всякого спирта.

– Чай не водка – много не выпьешь… – разочарованно протянул голос.

– Некогда нам тут с тобой чаи гонять! – рыкнул второй санитар, и дверь хлопнула.

Снова все затихло. Свет в покойницкой погас. Я выждала еще минутку и села на своем столе, обхватив колени.

Холод был жуткий, у меня буквально стучали зубы. Давно уже выветрился весь хмель, а с ним и тепло из организма.

Надо сваливать… если я проторчу здесь не то что до утра, а хоть бы еще час – стопроцентно схлопочу воспаление легких!

Тут я представила себе торжествующую Лизку… представила, что она полетит с Димычем на Мальдивы… В конце концов, черт бы с ними со всеми! Надо же, во что меня втянули!

Теперь зубы мои заскрипели от злости. И вроде бы от той же злости даже стало немножко теплее.

Так я провела еще полчаса, попеременно то стуча зубами от холода, то скрипя ими от злости, но наконец не выдержала, слезла со стола и подкралась к двери.

Дверь была прикрыта неплотно, я еще расширила щелку и осторожно выглянула.

Через эту щелку мне была видна небольшая комната. Пара стеллажей, узенькая кушетка и холодильник. За письменным столом сидела высокая строгая женщина средних лет – надо полагать, та самая знаменитая Раиса Кондратьевна. На столе перед ней горела лампа под зеленым абажуром, возле стола стоял масляный радиатор. На этот-то радиатор я смотрела с завистью.

Как ей, наверное, тепло! А она, зараза, еще кутается в шерстяной платок!

Незаметно мимо этой тетки не проскочишь. Входная дверь, единственный путь на свободу, находится прямо у нее за спиной. А если она меня увидит – еще, пожалуй, в обморок грохнется… хотя по ней не скажешь, что она такая слабонервная! А если даже и упадет в обморок, мне наплевать, еще даже и лучше – не будет мешать! В любом случае дольше терпеть холод покойницкой я просто не в состоянии… Хоть босиком домой побегу!

Я уже собралась было распахнуть дверь и выскочить наружу, как вдруг раздался громкий требовательный звонок.

Тетка в платке поднялась, подошла к входной двери, наклонилась к глазку и спросила недовольным голосом:

– Ну, кого там еще черти принесли?