Кофе и вправду был негорячий, потому что секретарша заорала не от боли, а от злости. Возможно, ей было жалко джемпер. Да еще браслеты свалились с ее руки, и Полина мстительно на них наступила.

Волованов сидел за столом, не делая попыток помочь своей секретарше и урезонить Полину. А та в два шага пересекла приемную и выскочила в холл.

Около стойки дежурного она увидела вертлявую тетку с бордовым бантиком губ, которая мелькала вчера на похоронах, и метнулась к ней. Но тетка, едва заметив Полину, кинулась прочь, как от зачумленной. Поскольку Полина загораживала проход к кабинетам, тетка ускользнула в то единственное помещение, которое оказалось доступно, – в комнату, на двери которой красовался красноречивый женский силуэт.

Полина, оглянувшись на рыжего парня за стойкой, юркнула следом за вертлявой теткой.

Та спряталась в одну из кабинок, но ее выдавало шумное дыхание.

– Галина Евгеньевна, ведь это вы мне звонили? – проговорила Полина, остановившись перед кабинкой.

– Ничего не знаю! – донесся из кабинки сдавленный голос. – Оставьте меня!

– Но ведь вы хотели мне помочь… – еще раз попыталась установить контакт Полина. – Вы были правы… я очень зря доверилась Волованову… я отдала ему ключи от сейфа, и сейчас там нет никаких денег…

– Уходите! – затравленно прошипела из-за двери бухгалтерша. – Я никому не звонила, ничего не видела и ничего не знаю! И вообще – мне не нужны неприятности!

Последние слова заглушил громкий шум льющейся воды. Полина убедилась, что больше ничего не добьется, и направилась к двери, думая, какой ужасный контингент подобрал себе в сотрудники ее покойный муж. По дороге ей попалась синтетическая швабра с желтой пластмассовой ручкой. Повинуясь порыву, Полина схватила швабру и заклинила ручкой дверь кабинки. Вот славно получилось! Пускай-ка мымра из бухгалтерии посидит там подольше и подумает о своем поведении…

Голова, как ни странно, не болела, последствия ушиба прошли. Полина чувствовала себя удивительно бодрой и полной сил. И злости. Но не той бешеной, слепой ярости, которая застилает глаза кровавым туманом, когда человек не осознает себя и готов крушить все подряд (такое состояние в судебных протоколах называется аффектом). Нет, в душе Полины царила ровная холодная злость. Самое интересное, что злиться нужно было главным образом на себя. Но свои собственные ошибки Полина признала еще до похода в фирму покойного мужа, теперь же самым умным было признать, что сила пока не на ее стороне, и успокоиться. А что касается Волованова и остальных сотрудников «Контекста», то Полина посчитается с ними после. Всех уволит, а первую – секретаршу. Тут она вспомнила, как от злости щеки наглой девки отливали малиновым, под цвет джемпера, а сам джемпер от кофе стал мерзкого бурого цвета, и настроение сразу улучшилось.

На улице шел легкий дождик, а Полина, как водится, забыла дома зонт. Когда передвигаешься не на своих двоих, а на четырех колесах, зонтик не нужен, он перестает быть предметом первой необходимости. Однако сейчас Полина не стала брать машину, поскольку денег в кошельке оставалось катастрофически мало. Этак и еду скоро не на что будет купить! Нужно скорее попасть домой и отыскать наконец в бумагах Ильи завещание или хоть какой-то намек на изъявление его последней воли.

Быстрая ходьба, выяснила Полина опытным путем, способствует снятию напряжения. Поездка в метро оказалась познавательной – выяснила, что за три года Полина не растеряла необходимых навыков и, как и раньше, прекрасно умеет толкаться и следить за сумкой.

В квартире все было по-прежнему. Уходя, Полина распахнула все форточки, но все равно пахло чем-то затхлым и противным. Наверное, так пахнет человеческое горе.

В кухне она успела малость прибраться, и посудомойка за время ее отсутствия выполнила свою работу, так что сейчас в помещении можно было находиться. Полина ощутила зверское чувство голода – очевидно, организм так реагировал на стресс. Она бросила в кастрюлю четыре сосиски и откусила бублик. Он остыл и по вкусу напоминал резину. Сосиски сварились. Полина нашла в холодильнике полбутылки кетчупа и сама удивилась размеру своей радости. Запив сосиски холодным апельсиновым соком, Полина перевела дух и отправилась в кабинет мужа, чтобы начать утомительные поиски завещания.

Минут через сорок она плюхнулась на диван в полном отчаянии. Не нашлось никакого намека на завещание. В ящиках стола валялись разные мелочи – дареные ручки и зажигалки, ежедневники и записные книжки, сломанные карандаши и брелоки для ключей. В одном, правда, лежала стопка бумаг, и Полина было обрадовалась, но там оказались только документы на квартиру и машину. А еще свидетельство о браке, какие-то никому не нужные удостоверения, несколько любительских фотографий да просроченный пропуск в бассейн. И больше ничего. Полина в злости вывалила все прямо на пол, но необходимого так и не нашла.

Она посидела немного на диване, чтобы успокоиться, и выкурила сигарету, хотя давно бросила. Илья сам не курил и не любил запаха дыма в доме.

«Обещал, что обеспечит, – горько подумала Полина, – а сам оставил ни с чем…»

И тут же устыдилась своих мыслей – муж погиб, его только что похоронили, а она думает лишь о деньгах. Он не заслуживает такого отношения. Нужно съездить еще раз в офис фирмы и поискать в сейфе. Волованов, конечно, подлец, но не идиот, он не станет скрывать от нее завещание, оно ему не нужно. Даже если завещания нет, она как-нибудь протянет полгода – продаст что-нибудь, на работу устроится. А там все устаканится. Родни у Ильи не осталось, никто не станет претендовать на наследство.

Полина приободрилась и направилась на кухню выпить чаю, как вдруг в прихожей мелодично запел сигнал домофона. Неужели снова явился Волованов? Она подошла к двери, сняла трубку и спросила как можно строже:

– Кто здесь?

– Полина Сергеевна, – донесся из трубки негромкий вкрадчивый голос, – это Казимир.

– Казимир? – Полина недовольно поморщилась.

Казимир появился у них в доме примерно год тому назад, когда Илья решил обставить свой кабинет настоящим антиквариатом.

Полина любила свою квартиру и с удовольствием занималась ее обустройством. Муж все одобрял – и нежно-сиреневую спальню, и просторную светлую гостиную с большими комнатными растениями в кадках. Мебель в гостиной была под светлый орех, а стены – золотистые, окна выходили на запад, так что во второй половине дня комната казалась до краев заполненной солнечным светом. И только кабинет Илья пожелал обставить по собственному вкусу. Он терпеливо дождался, когда Полина закончит отделку кухни и ванной, согласился с ее концепцией холла (светло-серые стены и металлические светильники сложной формы), а потом заявил, что в своем кабинете он хочет видеть настоящую старинную мебель, никакого новодела! Полина не стала спорить – в конце концов, деньги его, человек имеет право…

Тогда-то один из деловых знакомых дал мужу телефон Казимира, сказав, что тот знает всех серьезных антикваров города и может достать все, что угодно, хоть луну с неба. Казимир оказался скользким тщедушным типом неопределенного возраста, с маленькими бесцветными глазками и таким вороватым выражением лица, что Полине захотелось немедленно выставить его из квартиры.

– Илья, – сказала она мужу, едва Казимир вышел за дверь, – у него же на лице написано, что он жулик и прохиндей!

– Да брось, детка, – отозвался Илья с беззлобным смешком. – Казик совершенно безобиден. И может быть очень полезным. Все знакомые отзываются о нем неплохо. А что у него такое лицо… Разве он в том виноват? Нельзя судить о человеке по внешности! Внешность бывает обманчива!

Казик появлялся снова и снова. Говорил он тихо и вкрадчиво, и в его речи постоянно звучали непонятные, завораживающие слова: маркетри, интарсия, волюта, жирандоль, бидермейер, кассоне, жакоб… Илья, кажется, «заразился» от него – начал говорить на том же таинственном языке. Более того, он даже начал понимать эти слова и пытался объяснить их Полине. Полина запомнила, что интарсия – это украшения на мебели из дерева ценных пород, слоновой кости или бронзы. Но дальше ее познания не пошли.

Полина старалась не встречаться с Казимиром, за глаза называла его козявкой и возмущенно фыркала при его появлении. А Казимир, казалось, не замечал ее недовольства. Он продолжал появляться в их доме, и каждый раз вместе с ним появлялись красивые старинные вещи – сначала письменный стол восемнадцатого века с цветными интарсиями, работы знаменитого мастера Давида Рентгена, потом полукруглый секретер красного дерева с вставками из севрского фарфора, диван и два кресла с резными ажурными спинками в стиле Хепплуайта.

Илья не хранил дома большого количества бумаг и в антикварном секретере устроил бар для особо ценных напитков. Когда кабинет был обставлен, посещения Казимира стали редкими и наконец совершенно прекратились, к большой радости Полины.

Поэтому сейчас она была удивлена, услышав его голос.

– Это Казимир! – снова донеслось из трубки. – Впустите меня, мне обязательно нужно с вами поговорить!

Первым побуждением Полины было послать Казимира подальше. Но затем ей пришло в голову, что он, скорее всего, пришел, чтобы выкупить у нее старинную мебель из кабинета мужа. Конечно, он захочет нажиться на ее некомпетентности и даст за мебель гораздо меньше настоящей цены. Но деньги ей были нужны до зарезу, причем как можно скорее, так что она решила согласиться на любую цену.

– Заходите, Казимир! – проговорила она, нажав на кнопку входа.

Через минуту Казимир уже звонил в дверь.

Полина открыла ему и удивленно попятилась: вместе с ним в квартиру ввалились четверо здоровенных мужиков в спецовках. Потеснив ее, мужики разом заполнили прихожую и топтались, выжидающе оглядываясь на Казимира.

– Казимир, в чем дело? – испуганно воскликнула Полина, прижавшись спиной к стене. – Что за люди с вами?

– Грузчики, – холодно отозвался тот и махнул рукой в направлении кабинета. – Давайте выносите, только очень осторожно… Не дай бог, что-нибудь поцарапаете! Я с вас шкуру спущу!

– Да что, мы разве первый раз? – отозвался бригадир, и грузчики потопали в кабинет.

Полина метнулась вперед, попыталась загородить дорогу, но огромный детина легко отодвинул ее в сторону, как отодвинул бы стул или табуретку.

– Казимир, что, в конце концов, происходит? – взмолилась Полина, кинувшись к вороватому торговцу и схватив его за лацканы плаща. – Это что – ограбление?

– Да что вы! – невозмутимо отозвался тот, осторожно освобождаясь от ее рук и вынимая из-за пазухи какие-то листки. – Я только забираю свое имущество…

Двое грузчиков уже несли по коридору диван «Хепплуайт».

– Как – свое? Вы же продали мебель Илье. Продали!

– Вещи не были окончательно оплачены, – холодно продолжил Казимир, разворачивая перед ней бумаги. – Ваш муж внес за них только аванс. А по условиям договора купли-продажи, если они не будут полностью оплачены до такого-то числа, они возвращаются к продавцу, то есть ко мне…

– Как – возвращаются? – Полина чувствовала, как земля уходит у нее из-под ног. Она схватила листки, попыталась читать, но буквы прыгали у нее перед глазами, гарцевали, как цирковые лошади, и никак не хотели складываться в слова. Наконец она с трудом разобрала – «возвращаются к продавцу…»

Неужели правда?

– Между прочим, по условиям договора возврат производится за счет покупателя, но я решил пойти вам навстречу и сам оплатил транспорт и бригаду квалифицированных грузчиков. Кстати, перевозка и погрузка стоят довольно дорого, так что вы должны оценить мои добрые намерения…

Она же предупреждала Илью! Говорила ему, что противный человечек – вор, а он не послушал ее…

– Пошел прочь! – выкрикнула Полина и набросилась на Казимира, молотя его кулаками. – Пошел прочь вместе со своими… добрыми намерениями! Забирай свое барахло, и чтобы я тебя больше никогда не видела!

– Да, глупо ждать от людей благодарности, – со вздохом произнес Казимир, заслоняясь от ударов и отступая к двери. – Константин, вы знаете, что выносить!

И он благоразумно скрылся, а грузчики продолжали выносить антикварные игрушки Ильи.

«Ну и черт с ними! – думала Полина, провожая мрачным взглядом уплывающий на лестницу письменный стол. – Мне это барахло никогда не нравилось!»

– Хозяйка! – окликнул ее один из грузчиков, дотронувшись до руки. – Хозяйка, тут вот…

– Что такое? – Полина вздрогнула, подняла глаза. Грузчик стоял возле секретера и протягивал ей какой-то конверт:

– Тут вот из ящичка выпало… наверное, ваше…

– Из ящичка? – недоуменно переспросила Полина.

– Ну да. Там оказался потайной ящичек… – бубнил грузчик, показывая на боковую стенку секретера. – Мы нечаянно задели, он и открылся. Вы приберите, может, что нужное…

– Спасибо, – проговорила Полина и вымученно улыбнулась.

Через несколько минут грузчики исчезли. Она закрыла за ними дверь, заглянула в кабинет Ильи… Теперь, когда отсюда вынесли всю мебель, комната казалась какой-то изуродованной, выпотрошенной. И еще у Полины вдруг возникло ощущение, что у нее отняли последнюю память о погибшем муже… Илья так любил сидеть здесь, так тщательно подбирал каждый предмет мебели…

Она взглянула на конверт, который машинально сжимала в руке. Грузчик сказал, что он находился в потайном ящике секретера…

Полина поспешно вышла из оскверненного кабинета – находиться здесь не было сил. Прошла на кухню, заварила себе чаю, села за стол и только тогда решилась открыть конверт.

Она нарочно оттягивала это мгновение – ей было страшно. Какой еще сюрприз ее ожидает? А может быть, завещание Ильи, которое она безуспешно искала по всему дому?

Из конверта выпал листок, исписанный знакомым почерком Ильи, и еще какой-то тяжелый металлический шарик.

Александр Николаевич Волованов испытывал чувство удовлетворения.

Нельзя сказать, чтобы оно было, как когда-то писали в советских газетах, чувством глубокого удовлетворения. Так – средненьким оно было, такое испытываешь, отделавшись от мелкой, но неприятной заботы.

Разговор с Полиной Моргуновой прошел на редкость легко. Вдова немножко побесилась – совсем чуть-чуть – и ушла. Обошлось без угроз, без обещания обратиться в милицию, в прокуратуру, в Организацию Объединенных Наций или в тамбовскую преступную группировку. Хотя, честно говоря, Волованов чего-нибудь такого ожидал. Нельзя сказать, что он подобных угроз так уж боялся – у него самого были связи, а в крайнем случае, можно откупиться, но без угроз как-то спокойнее.

Александр Николаевич посмотрел на часы. Рабочий день уже завершился, и можно отправляться домой. Домой или к Каринке? Хотя сегодня к Карине, пожалуй, не получится – у него важное дело. Да и Карина, наверное, не в настроении: злится на него из-за испорченного Полиной джемпера. Сама виновата, незачем себя так по-хамски вести, людей провоцировать.

Волованов задумался.

Вообще-то секретарша ему уже немножко поднадоела. Особенно ее манера в самый неподходящий момент спрашивать, когда он собирается наконец развестись с женой. И Волованов окончательно решился.

Он собрал портфель, вышел в приемную и на красноречивый взгляд Карины покачал головой: не сегодня! Та, конечно, нахмурилась. Рассчитывала, что в качестве утешения он поедет к ней и по дороге завезет ее в ювелирный магазин, чтобы компенсировать моральный ущерб. Ох, и любит баба разные цацки, просто патология какая-то!

Карина закусила губу, но промолчала: у них в офисе и стены имели уши. Да еще какие!

Волованов вышел на улицу, подошел к своей машине, нашарил в кармане брелок с ключами, нажал кнопку. Машина хрюкнула в ответ, приветливо подмигнула фарами. Он открыл дверцу, хотел сесть… и вдруг на его плечо легла тяжелая рука.

– Ну, здравствуй, Волованов! – проговорил слегка насмешливый голос.

Волованов дернулся, попытался сбросить руку… но она лежала на плече, холодная и твердая, как каменная рука Командора.

– В чем дело, товарищ? – проговорил Волованов неожиданно тонким голосом. – Я охрану вызову…

– Не вызовешь, – отозвался голос, и в бок Волованову ткнулось что-то еще более твердое и холодное, что-то отдающее машинной смазкой и мучительной смертью. Что-то, в чем Волованов шестым чувством узнал ствол пистолета.

– Ты садись, садись, Волованов! – проговорил незнакомец, слегка надавив на плечо Александра Николаевича своей тяжелой рукой. – Садись за руль, а я рядышком устроюсь. Только смотри без глупостей! Я этого не люблю…

Волованову и в голову не приходило что-нибудь подобное. Он так перетрусил, что едва соображал, на каком свете находится. Послушно усевшись на водительское место, он скосил глаза на своего страшного пассажира.

С виду человек как человек – короткая стрижка, светлые глаза, густые брови. Но в светлых глазах было что-то такое, от чего сердце Волованова ухнуло, как в детстве на качелях.

– Поезжай, Волованов! – приказал незнакомец.

– К… куда? – проблеял Александр Николаевич.

– Т… туда! – передразнил его пассажир. – Поезжай вперед, а там поглядим.

Волованов выжал сцепление, тронулся с места, влился в поток машин. Привычное занятие немного успокоило его. Он осмелел настолько, что снова покосился на страшного пассажира и осведомился:

– А вы по какому поводу?

К сожалению, голос его все еще предательски дрожал.

– А ты сам-то как думаешь, Волованов? – ответил незнакомец вопросом на вопрос.

– Понятия не имею! – проблеял Александр Николаевич.

В жизни он руководствовался простым правилом: как можно меньше говорить, как можно больше слушать. А научился ему от дяди, старого, прожженного махинатора, который многие годы ходил под угрозой тюрьмы, но так ни разу и не сел. «Прокурор все узнает от тебя, – говорил дядя. – Если ты сам ничего ему не скажешь, он ничего и не узнает».

– Понятия не имею! – повторил Волованов для большей убедительности.

– Врешь, имеешь! – отозвался пассажир и криво усмехнулся. Улыбка у него была опасная, волчья. После маленькой паузы он спросил: – Где деньги?

– К… какие деньги? – переспросил Волованов, и голос его снова задрожал.

– Т… такие! – снова передразнил его пассажир. – Те, которые остались после Ильи!

– Ничего не знаю! – выпалил Волованов, судорожно вцепившись в руль, отчего машина вильнула, едва не врезавшись в ехавший рядом белый «Форд». – Ни о каких деньгах не знаю! В глаза их не видал…

– Ты, Волованов, за дорогой-то следи! – прикрикнул на него опасный пассажир. – А лучше сверни на светофоре направо, там поспокойнее будет.

Волованов послушно свернул направо, оказавшись в тихом безлюдном переулке, в конце которого сквозь ажурную балюстраду просвечивала вода реки Смоленки.

– Притормози, Волованов! – распорядился пассажир.

Когда машина остановилась возле поребрика, он повернулся к Александру Николаевичу и прожег его волчьим взглядом.

– Ты что же, гаденыш, решил, будто деньги твои? – процедил он, оскалив длинные желтые зубы. – Деньги не только не твои, но и Илье покойному они не предназначались. Это, Волованов, специальные деньги для специальной надобности!

Он так выделил голосом слово «специальные», что по спине Волованова пробежали мурашки.

– Деньги, Волованов, предназначались для очень серьезных людей, – проговорил он медленно, с растяжкой, чтобы до Волованова слова его хорошенько дошли, как до несмышленого ребенка.

– Не знаю никаких денег… – повторил Александр Николаевич как заведенный. На щеках его выступили багровые пятна. – В глаза их не видел…

– Опять ты за свое! – вздохнул пассажир. – «Не знаю, не ведаю…» До чего ж ты непонятливый! Мне отлично известно: Илья, покойник, те деньги приготовил. И он не такой дурак был, чтобы в прятки с серьезными людьми играть…

– Я знаю! – выпалил вдруг Волованов. – Я знаю, куда девались ваши деньги!

Его посетила спасительная мысль. По крайней мере, именно такой мысль ему показалась.

– Вот видишь, как полезно подумать! – осклабился пассажир. – Подумал немножко – и вспомнил. Ой, молодца! Ну так куда же они подевались?

– Их вдова Моргунова прибрала, – прошептал Волованов, испуганно оглядевшись по сторонам. – Ключи от сейфа дома у Ильи были, вот она и постаралась. Наверное, ночью в офис пробралась, открыла сейф и забрала всю наличку!