Маша прижала к груди пикающую трубку и села в прихожей прямо на пол, стараясь унять колотящееся сердце.

– Ты чего, Маш? – выглянула в прихожую домработница Дарья Ивановна. – Кто звонил-то?

– Да так… – выговорила непослушными губами Маша, – мальчишки из школы.

Дарья Ивановна скрылась на кухне, она в дела хозяев никогда не вмешивалась, у нее своих забот хватало. Зять с дочкой все время ссорились, раза два в неделю крупно скандалили и даже били посуду. Дарья Ивановна отдыхала в тишине Машиной квартиры от криков, жалоб соседей и визитов участкового.

Маша полетела к бабушке и застала ту – слабую, страшно похудевшую, с седым ежиком волос на трясущейся голове. Она долго плакала, стоя на коленях возле кровати, а бабушка гладила ее по голове и шептала, что все пройдет, а сейчас Маше нужно успокоиться, потому что бабушка хочет с ней серьезно поговорить.

– Ты уже взрослая, – сказала бабушка, – паспорт получила. Пора и тебе все узнать, сама потом будешь решать, кто – прав, а кто – нет.

Она рассказала, что Машины родители поженились молодыми и знакомы-то были недолго. Поэтому и не успел Володя как следует свою невесту узнать. А у нее характер такой, что ни замуж выходить, ни детей рожать ей вообще не следовало. Работа у нее ответственная, справляется отлично – вот и слава богу, работай себе да радуйся! А семью заводить не стоило, та ей только мешает… Она же не женщина, а калькулятор, отчет бухгалтерский с сухими цифрами. И еще упряма очень, характер твердокаменный. Ничьего мнения не слушает, на чужих ошибках не учится, себя очень высоко ставит, считает непогрешимой. И два цвета только признает – черный да белый, никаких полутонов. Дорогу – только прямую, никаких там тебе хитроумных поворотов да сглаживания острых углов. Может, при ее работе такой характер и хорош, а уж в семейной жизни… Ни один мужик такую жену долго не вынесет, разве уж совсем завалящий подкаблучник.

Машин отец не такой оказался, он поначалу-то веселый был, ласковый, песни пел, на гитаре играл. Да только как стали они ссориться – да ладно бы еще так, по мелочи, как говорят, милые бранятся – только тешатся. Так нет, у Анны характер тяжелый, уж если поссорится, то ни за что первая к мужу не подойдет. Будет молчать весь вечер, а молчание такое тяжелое, как будто утюг чугунный на темечко положили. Может два дня не разговаривать или редкие слова сквозь зубы цедит. Какой мужик такое одобрит? Вечно себя виноватым чувствовать, когда и грехов-то нету… Мужику ласка требуется, слово душевное, поцеловать да по головке погладить… Ну, а когда дома такого нету, то всегда найдется какая-нибудь, кто поглядит ласково да приголубит сердечно…

В этом месте бабушка закашлялась и долго сидела, откинувшись на подушки, держа Машу за руку, потом заговорила снова.

– В общем, ничего такого и не было с Володей. Ну, завел какую-то девчонку молоденькую, гулял с ней да в подъезде целовался – по тем временам места для встреч трудно найти было. Анне, ясное дело, быстро донесли, она и разбираться не стала: выставила чемодан на лестницу – духу твоего, сказала, чтоб не было, и дочку никогда больше не увидишь, сама проживу и помощи от тебя никогда в жизни не попрошу! Он – ко мне, вот тут на этом диване прямо головой о стенку бился, виноватил себя как мог, а я считаю – не права Анна была тогда. Тебе всего полтора года исполнилось, несправедливо это – ребенка отца лишать. Но Анна сказала – как отрезала. Один раз решила – и на всю жизнь, меня и слушать не стала. А папа твой погоревал, да и уехал в Сибирь деньги зарабатывать. Лет через пять вернулся, зашел ко мне, и решили мы с ним, что все подарки, что он тебе купит, вроде как от меня будут. И подкормлю тебя на его деньги, на мою-то пенсию не больно разъешься. Так и жили. У него другая жена тогда появилась, вроде бы ничего они жили, только детей не народилось, а он хотел. А потом что-то не заладилось у них с женой, и решила она ему напоследок гадость сделать. Володя-то все ей рассказал про то, что Анна с тобой ему видеться не разрешает, ну и про наш договор… Бабы ужас до чего хитрыми бывают, улестит, да все и выведает, когда он расслабится… Она и позвонила Анне, вроде бы по-хорошему, а на самом деле чтобы напакостить мужу перед разводом. Тоже та еще стерва, Володе на жен не везло.

Ну, а что потом было, ты и сама знаешь…

Бабушка задышала тяжело и часто, потирая левую сторону груди.

– Прости меня! – Маша сунулась лицом в старенькую простыню. – Прости! Я не должна была тебя бросать!

– Да что уж теперь… – бабушка слабо улыбнулась, – я ведь знаю, каково тебе с матерью, с ней лучше не спорить… Ты вот что… – слабой рукой она пошарила под подушкой и протянула Маше скомканную бумажку, – вот тут адрес отца твоего и телефон. Если захочешь, сама ему позвони. Ну не сейчас, так потом…

Маша не глядя сунула листок в карман джинсов. Бабушка внезапно побледнела до синевы и схватилась за горло.

– Плохо мне… – прохрипела она, – воздуха нету!

Перепуганная Маша кинулась к телефону. Приехавшая «Скорая» забрала бабушку в больницу, потому что за одинокой старушкой некому было ухаживать дома.

На следующий день Маша пошла в больницу. Для того чтобы у бабушки были сносные условия, требовалось много денег. Маша быстро истратила все, что у нее имелось, залезла в сервант – там лежали деньги, выдаваемые Дарье Ивановне на хозяйство, продала по дешевке плеер и «наладонник». Деньги улетали, как в трубу… Тогда Танька Соловьева согласилась взять за четверть цены новую кожаную куртку, которую мама привезла Маше из Италии.

Бабушка пролежала в больнице всего неделю и умерла ночью, не приходя в сознание. Маша явилась домой в четыре утра, до того она сидела в пустом больничном коридоре, ожидая, что выйдет сестра и скажет, что с бабушкой все кончено. А когда это случилось, Маша побрела домой пешком через весь город, удивительно, что с ней ничего не случилось глубокой ночью.

А дома в это время разразился жестокий скандал. Мать вздумала требовать отчета у Дарьи Ивановны по поводу хозяйственных денег. Та не стала покрывать Машу – относилась она к девчонке в общем неплохо, но в хозяйские дела предпочитала не вмешиваться. Дарья Ивановна рассказала хозяйке, что Маша продает вещи и где-то пропадает целыми днями. Она была полностью в курсе истории с курткой – Танька Соловьева ничуть не скрывалась, носила дорогую вещь с большим удовольствием и к Маше в ней заходила.

К появлению Маши мать уже полностью уверилась, что дочка связалась с плохой компанией, принимает наркотики и едва ли не грабит прохожих на улице.

Увидев дочь – бледную, трясущуюся от холода, с дикими глазами, мама сочла, что у Маши ломка, и ринулась принимать меры. Не тратя времени на пустые разговоры, она залепила Маше здоровенную пощечину тяжелой рукой. Маша сползла на пол прямо в прихожей и затихла, так что весь гневный монолог матери прошел мимо ее ушей.

Остыв, мать поглядела на Машу более внимательно, да тут еще соседи постучали в стенку, интересуясь, что за крики доносятся из квартиры Галкиных в четыре часа утра. Мама перенесла Машу на диван и, раздевая, обнаружила справку из больницы.

Похороны бабушки мама взяла на себя, то есть заплатила агенту, который и занимался всей организацией. Денег мать не пожалела, как сказала Маше тетя Валя. Она тоже очень постарела, сгорбилась, ходила с палочкой, в каких-то жутких ортопедических ботинках. Народу было мало – Маша с матерью, две соседки. Всем заправлял агент в черном костюме, с дежурно-скорбным выражением лица.

Маша все эти дни находилась в прострации. Она все делала, как велят, но ничего не чувствовала. И все время молчала.

– Ну и гадина же ты! – тихо сказала тетя Валя маме, после того как все кончилось. – Хотела бы пожелать тебе самого худшего, да вот ради нее не буду! – она указала на Машу.

Мама ничего на это не ответила, только смотрела холодным колючим взглядом. Тетя Валя плюнула на капот черной «Ауди», ожидавшей маму возле ворот кладбища, и пошла прочь, тяжело опираясь на палку. Водитель Михаил Петрович только головой покачал.

Мама взглянула на часы и заторопилась.

Маша перестала ходить в школу, она целыми днями лежала на диване, бездумно глядя в потолок, отказывалась от еды, предлагаемой Дарьей Ивановной, не слушала музыку, не смотрела телевизор – просто молчала, и это молчание наливалось в комнате свинцовой тяжестью, скапливалось в ее душе. Мама приходила поздно, очень усталая и взвинченная: что-то у них там в торговой фирме происходило – не то дела шли хуже, не то, наоборот, фирма расширялась, Маше это было совершенно неинтересно.

Она перестала спать по ночам – просто лежала без сна и напряженно думала. Кто она такая? Нелюбимый, никому не нужный ребенок. Нужна ли она маме? Конечно, нет, в противном случае разве мама вела бы себя с ней так? Всю свою жизнь Маша слышала от мамы только недовольные замечания: «Отстань! Не мешай! Не приставай со своей ерундой! Ты разве не видишь, что мать занята!» Ни разу в жизни мама не сделала дочке никакого подарка без повода, никогда не было в жизни Маши никаких сюрпризов, когда родители заранее готовятся, выясняют, что хотели получить их сын или дочь, покупают это и искренне радуются, глядя, каким восторгом загораются глаза их чада при виде заветного подарка. Маме ничего такого просто не приходило в голову. Есть у Маши все, что нужно, – и ладно.

Раньше была бабушка, она Машу любила, ей доставляло удовольствие Машино общество, но мама сделала так, чтобы теперь не осталось никого, Маша одна, совсем одна в этом мире. И в ночь смерти бабушки, в самую страшную ночь Машиной жизни, мама встретила ее руганью и пощечиной.

Такие мысли посещали Машу каждую ночь, и однажды она нашла в ящике на кухне упаковку димедрола и проглотила все двенадцать штук таблеток, запивая их водой прямо из чайника. Посидела немного, глядя в окно на пустой темный двор, на деревья с голыми черными ветвями, на обледеневшие машины. Скучно… Пусто и одиноко… Все пройдет, сказала бабушка и погладила Машу по голове…

Маша сгорбилась на стуле и надолго затихла.

Когда она снова повернулась к окну, на дереве с оранжевыми ветвями сидел кот. Кот был совершенно зеленый. У кота было шесть лап.

«Так не бывает», – в ослабленном сознании мелькнула последняя здравая мысль, Маша схватила чайник и бросила его на пол.

Мама проснулась от грохота, и Маша, прежде чем окончательно отключиться, успела показать ей пустую упаковку от таблеток.

Она пролежала в больнице больше месяца. Условия там были отличные, доктора и сестры относились к ней ласково – мама не пожалела денег. Маше поставили диагноз – нервный срыв после смерти бабушки, лечили легким успокоительным и разными процедурами. Однако после месяца такого лечения особенных сдвигов не наблюдалось – Маша по-прежнему оставалась в депрессии, мало говорила, мало ела, ничем не интересовалась. Ее показали консультанту – старому профессору с седыми кустистыми бровями. Профессор поглядел на Машу, почитал историю болезни, удалил сестричку из кабинета и сказал Маше, чтобы перестала валять дурака. Хватит мучиться детскими обидами, пора повзрослеть.

– У тебя вся жизнь впереди, а ты хочешь ее начать с психушки? – громко спросил он. – Туда, милая, ты всегда успеешь. Вот еще месяц-другой тут проваляешься, будет поздно школу заканчивать, год пропадет, отстанешь, друзей потеряешь.

– У меня нет друзей! – излишне резко сказала Маша.

– А кто в этом виноват? – не растерялся ее собеседник. – Ты сама отталкиваешь от себя людей, уходишь в себя, как в раковину, и ничем не интересуешься! Девочка, ты должна сама себя преодолеть, тогда все наладится!

После продуктивной беседы с доктором Маша осознала, что ей давно уже надоело тосковать, к тому же пришла весна и захотелось на улицу. Профессор вызвал еще в кабинет маму, и долго оттуда раздавался его сердитый бас. Криком-то маму было не взять, она на своей работе всякого повидала, могла человека одним словом, что называется, по стенке размазать. Профессор, как умел, пытался объяснить маме ее поведение. Объяснить-то он объяснил, и мама кое-что поняла, вот только переделать себя у нее не получилось. Да Маше этого уже и не требовалось.

Они все так же мало разговаривали по вечерам, только теперь это Машу не задевало нисколько. Она быстро догнала сверстников в учебе, сдала выпускные экзамены без троек и решила поступать в Университет искусств на искусствоведческий факультет. Она ждала от мамы резкого отказа – обучение там было платным и, по маминым меркам, совершенно бесполезным. Что это за профессия – искусствовед? Ни денег приличных, ни перспектив… Но мама только пожала плечами и сказала, пускай Маша делает, что хочет.

Она, как всегда, была очень занята своей работой, домой приходила поздно.

– Девочки, может, еще кофе хотите? – крикнула буфетчица от стойки.

Она вовсе не собиралась нас выгонять, просто ей было скучно. Студенты все куда-то исчезли – очевидно, начались занятия, мы с Машей сидели в кафе совершенно одни.

– Я выпью! – крикнула я. Валандаться с этой тетехой столько сил нужно, кофе меня поддержит. – Слушай, давай уж переходить ближе к делу! – недовольно сказала я.

В самом деле, сижу тут почти час, а что узнала? Понимаю, конечно, девочка расстроена, ей хочется рассказать кому-то от печки всю свою жизнь, очень, кстати, несладкую – при такой-то мамаше. Но за этим идут к психоаналитику. А мне-то платят деньги за результат, а не по часам! И к тому же Бонни дома один, а дядя Вася совершенно извелся небось в машине…

– Извини. – Маша покаянно наклонила голову, – что-то я действительно разболталась…

– Ничего, – оттаяла я, – продолжай уж…

Учиться в университете Маше нравилось. Интересные предметы, замечательные преподаватели, вот Геннадий Серафимович, он так много знает и так увлекательно рассказывает!

Глаза ее вспыхнули, даже щеки порозовели. Маша поймала мой внимательный взгляд и тут же опустила глаза в чашку.

Ребята в группе подобрались неплохие, у Маши появились друзья, и она очень подружилась с Ленкой Симаковой, прямо стала с ней не разлей вода.

На восемнадцатилетие мама подарила Маше поездку в Италию. Маша была рада побывать в стране прекрасных замков, дворцов, мостов и фонтанов. А когда она вернулась, в доме многое изменилось. Мама стала какой-то другой – постриглась, купила новую яркую одежду. Теперь вместо черной «Ауди» ее ждал по утрам у подъезда серебристый «Мерседес». И водитель поменялся – вместо солидного немногословного Михаила Петровича за рулем сидел Виталик – здоровенный мордатый парень с красным лицом и наглым взглядом, которым он обшарил Машу с головы до ног при первой встрече. Машу неприятно поразило, что Виталик, привезя маму домой вечером, никогда сразу не уезжал, а долго ужинал на кухне, а потом пил пиво и смотрел телевизор в гостиной, громко комментируя спортивные передачи.

Вел он себя в доме как хозяин, брал вещи без спроса, заходил в Машину комнату и трогал книги и диски. Дарья Ивановна, видя его на кухне, поджимала губы, но не смела ничего сказать. Ночевать Виталик не оставался, однако из прозрачных намеков домработницы Маша поняла, что в ее отсутствие случалось и такое.

И еще в доме появился пекинес Кузя – злобное скандальное существо. То ли матери его подарили, то ли отдали на время, а потом не смогли забрать, Маша не спрашивала. У Кузи был отвратительный характер – вредный и истеричный. Он грыз дорогую мебель, прятался в темном коридоре и кусал за ноги всех проходящих. По утрам он норовил устроить лужу в прихожей возле двери, так что Маше, рано выходящей из дому, приходилось быть начеку.

Дарья Ивановна, которой вменялось в обязанности кормить пекинеса и гулять с ним три раза в день, тихо его ненавидела. Но сказать ничего не смела, поскольку мама совершенно неожиданно для всех, да, пожалуй, и для себя, чрезвычайно привязалась к собаке. Кузя спал у нее на кровати, мама сюсюкала с ним, называла своим мальчиком и деточкой. Маша только дергала плечом, слыша такое.

Несколько примиряло Машу с собакой то, что Виталика Кузя на дух не выносил, при встрече с ним заливался визгливым лаем и норовил цапнуть за ногу. Тот отвечал псу взаимностью, старался вроде бы случайно наступить ему на лапу и щелкнуть по носу. Однажды после такого Кузя прокусил Виталику палец до крови. Но мама только рассмеялась и сказала, что Виталик сам нарвался.

К тому времени Маша уже знала, что фирма, где работала мама, пошла в гору, теперь она владела сетью гипермаркетов «Бонжур», и мама являлась ее главным бухгалтером, все деньги проходили через нее.

Она не стала мягче в общении, пожалуй, исчезла только нарочитая грубость. Она по-прежнему глядела на окружающих холодно и равнодушно. Исключение делалось только для Кузи.

В общем, обстановка в семье не улучшалась. И однажды Маша достала из дальнего ящика стола смятую бумажку, что дала ей бабушка, и позвонила по указанному номеру. Ответила незнакомая женщина и на просьбу позвать к телефону Владимира Петровича не стала ничего расспрашивать, а просто передала трубку Машиному отцу.

Если бы Маша уловила в разговоре хоть малую толику недовольства и фальши, она тотчас бросила бы трубку. Но в голосе отца звучала такая искренняя радость, что у нее самой потеплело на сердце.

Они встретились.

Отец… Маша каждый раз запиналась, произнося даже мысленно это слово, ее отец вполне преуспевал, был женат в третий раз на молодой привлекательной женщине, которая видела свое предназначение в том, чтобы украшать его жизнь и заботиться о муже. Во всяком случае, так казалось на первый взгляд.

Маше очень нравилась их квартира – просторная, светлая, мебели мало, и воздух всегда свежий. Марина любила цветы и развела в гостиной целый сад. С отцом она была всегда ласкова, Маше иногда казалось, что чересчур. Впрочем, у нее не имелось опыта по этой части. Где ей было научиться обращаться с любимым мужчиной, с близким человеком, не дома же…

К Маше молодая жена отца относилась хорошо, встречала ее всегда приветливо, держалась ровно, дарила мелкие подарки на праздники. Она не работала, но все время была занята – посещала то курсы по фэншуй, то занятия сальсой, то танец живота… Она очень серьезно относилась к разным предсказаниям и гороскопам, первым делом расспросила Машу, в год какого животного она родилась, какой ее любимый цвет, садовый цветок и так далее.

– Твой камень – изумруд! – сказала она как-то Маше, указывая на статью в дамском журнале. – Вот, кстати, и глаза у тебя зеленые.

До сего времени Маша и понятия не имела, что у нее зеленые глаза, она считала их серыми, с бурым оттенком.