– Спроси торговца, нет ли у него каких-нибудь старинных книг или манускриптов! – потребовал барон, повернувшись к Самуилу.

Провожатый снова заговорил на незнакомом языке, говорил долго и убедительно, энергично жестикулируя. Лавочник отвернулся, открыл резной шкафчик и достал оттуда толстую книгу в черном кожаном переплете, показал барону.

– Большая редкость, господин барон! – суетливо забормотал Самуил. – Древняя книга об искусстве магии! Автор ее – сам царь Соломон, да пребудет мир с ним на вечные времена! В этой книге собраны священные тайны Древнего Востока!

– Что ты врешь, – на этот раз барон всерьез рассердился на своего проводника. – Что я, по-твоему, читать не умею? – Он ткнул пальцем в титульный лист, где было написано, что это всего лишь Ветхий Завет, отпечатанный в Варшаве в тысяча восемьсот двадцатом году с дозволения Священного синода.

– Простите бедного еврея, – заюлил Самуил. – Я ошибся, перепутал эту книгу совсем с другой!

– Зачем ты привел меня сюда? – выпалил барон раздраженно. – Я потратил столько времени только для того, чтобы увидеть грязную лавчонку, ничуть не отличающуюся от сотен таких же? Лавчонку, в которой нет ничего, кроме дешевого барахла, пригодного только для нищих дураков?

Лавочник, который невозмутимо следил за их перебранкой своим единственным глазом, отошел в глубину лавки, порылся среди медной посуды и дешевых талисманов, какие любят покупать на счастье погонщики верблюжьих караванов, и извлек какой-то продолговатый предмет, завернутый в кусок серой холстины. Повернувшись к барону, он неторопливо развернул ткань.

В руках у него был кинжал.

Благородная форма лезвия, напоминающего узкий древесный лист с глубокой прожилкой посредине, говорила о несомненной древности и благородстве этого оружия. Барон внезапно почувствовал странное волнение. Он протянул руку, взял кинжал. Лавочник, казалось, отдавал его с явной неохотой.

Барон провел пальцем по лезвию, внимательно рассмотрел массивную рукоять.

В центре ее располагался древний, священный знак свастики – знак, который барон фон Зеботтендорф то и дело встречал в своих многолетних поисках, знак, который оставляли на своем пути воины и путешественники древнего арийского племени.

Но еще интереснее были значки и узоры, располагавшиеся вокруг свастики. Барон узнал в них священные рунические письмена, письмена древних ариев…

– Спроси лавочника, сколько он хочет за этот кинжал, – обратился барон к Самуилу, стараясь скрыть от того охватившее его волнение.

Самуил повернулся к одноглазому, проговорил что-то на том же незнакомом языке. Лавочник неожиданно побледнел, замахал руками и заговорил громко, резко, недовольно.

– Извините, господин барон. – Самуил выглядел смущенным. – Он отказывается продать кинжал…

– Что значит – отказывается? – Зеботтендорф сверкнул глазами. – Я тащился сюда по жаре, тратил свое драгоценное время, и когда наконец нашел что-то достойное внимания – он отказывается! Скажи ему, Самуил, что с такими людьми, как я, нельзя обращаться как с нищими погонщиками верблюдов! Ты отлично знаешь, кто я такой! Знаешь, что я близко знаком с Сулейман-пашой…

– Одну минутку, милостивый господин! – Самуил взглянул на барона с той смесью угодливости и фамильярности, которая того особенно раздражала в провожатом.

Повернувшись к одноглазому, Самуил заговорил на том же непонятном Рудольфу языке. Он говорил долго, убедительно, размахивал руками, но, похоже, так и не смог ничего добиться.

Барон, которому изрядно надоело слушать непонятный разговор, надоело торчать в душной полутьме лавки, достал свой серебряный портсигар, открыл его, закурил тонкую ароматную египетскую папиросу.

Не сразу до него дошло, что спор на незнакомом языке прекратился, Самуил и одноглазый лавочник молчат, не сводя глаз с него, точнее – с его портсигара.

– В чем дело? – недовольно осведомился Рудольф, выдохнув ароматный дым.

Одноглазый что-то быстро проговорил и поклонился, сложив руки в покорном и униженном жесте.

Проследив за его взглядом, барон понял, что лавочник смотрит на герб общества «Туле», выгравированный на портсигаре, – кинжал, переплетенный дубовыми ветками, на фоне свастики с закругленными концами…

Только теперь Рудольф фон Зеботтендорф понял, что кинжал на гербе удивительно похож на тот, что лежал перед ним на куске выцветшего холста.

Барон Рудольф фон Зеботтендорф сам стоял у истоков тайного общества «Туле». Эта тайная организация восприняла сокровенные учения Востока и создала на их основе мистическую теорию, в центре которой была идея о главенстве нордической расы. Общество «Туле» представляло собой что-то вроде тайного монашеского ордена, во главе которого стояли верные приверженцы расовых идей и остающиеся в тени мистики и маги. Создавая герб общества, барон изучил множество старинных манускриптов и наконец выделил символ свастики, издавна использовавшийся арийцами, а также священный кинжал древнего рода королей-священников Адлер-Велиготов.

– В чем дело? – повторил барон, пристально глядя на одноглазого и медленно убирая в карман портсигар.

– Он согласен, милостивый господин! – сообщил, угодливо кланяясь, Самуил. – Он согласен продать тебе этот кинжал за… – еврей на мгновение замялся, – за двести марок!

– Немалые деньги! – проговорил барон, но тут же полез за бумажником: удивительный кинжал слишком заинтересовал его, чтобы упустить такую сделку.

– Этот человек лжет! – воскликнул вдруг одноглазый на чистейшем арабском языке. – Я не продаю священный кинжал, я дарю его тебе, господин!

– Это недоразумение… – засмущался Самуил. – Я не понял его слов… я не очень хорошо говорю на этом языке…

– Спасибо, – барон внимательно, как впервые, посмотрел на одноглазого и отметил благородство его черт и выправку прирожденного воина. – Скажите, друг мой, как вас зовут и на каком языке вы разговаривали с моим жуликоватым проводником? Я знаю много восточных языков, но этот мне незнаком…

Одноглазый снова воскликнул что-то на том же непонятном наречии и показал рукой за спину барона. Рудольф инстинктивно оглянулся, однако не увидел ничего примечательного. Он снова повернулся к странному торговцу…

Но того и след простыл, только в глубине лавки качался потревоженный ковер, закрывавший, по-видимому, потайной выход из этого заведения.

– Пойдемте отсюда, милостивый господин! – заторопил его Самуил и даже осмелился схватить Рудольфа за рукав. – Это нехорошее место, здесь неспокойно!

– Кто этот человек? – осведомился барон, вслед за провожатым выходя из лавки. – Почему он сбежал?

– Должно быть, жулик! – заверил его Самуил. – Здешние торговцы все жулики. Должно быть, он понял, что милостивый господин раскусил его хитрости, и решил сбежать, прежде чем вы пожалуетесь Сулейман-паше…

– Жулик? – удивленно переспросил барон. – Но ведь он подарил мне кинжал, не взяв с меня ни пфеннига… это ты, милейший, хотел на этом подзаработать…

– Чего вы хотите, милостивый господин? – заныл Самуил. – Мне нужно кормить многочисленных детей…

– Пустое! – пренебрежительно отмахнулся барон. – Я на тебя нисколько не сержусь. Скажи мне только, на каком языке ты с ним разговаривал?

– На каком языке? – переспросил Самуил, пряча глаза. – Бог его знает, что это за язык! Мне так часто приходится разговаривать с разными людьми, чтобы заработать лишнюю копейку на хлеб для своих детей, что я научился понимать всех, кто встречается на улицах этого города, – и ливийских разбойников, и амхарских пастухов, и сирийских торговцев пряностями…

– Ты что-то темнишь, Самуил! – недовольно проговорил барон. – Берегись, я могу, в конце концов, рассердиться!

– Воля ваша, милостивый господин, только больше я ничего не могу вам сказать! Я и так сказал слишком много!

У Рудольфа фон Зеботтендорфа внезапно закружилась голова. Все звуки огромного города слились в странную, пугающую, варварскую музыку. Ему вдруг показалось, что сегодняшняя встреча с одноглазым лавочником приснилась ему или привиделась в наркотическом бреду в одном из здешних притонов. Однако боковой карман его френча оттягивала холодная тяжесть удивительного кинжала, доказывая реальность всего происшедшего…

Катя опоздала на десять минут и, разумеется, вешая куртку в закутке, отгороженном стеллажами с журналами, столкнулась с заведующей библиотекой Кирой Леонидовной.

Бежать было поздно, Кира прекрасно видела, что Катя запыхавшаяся и растрепанная.

– Екатерина Дмитриевна, доброе утро! – сказала Кира. – Вас не затруднит заменить сегодня Черевичкину в читальном зале? У нее карантин в школе, ребенка не с кем оставить…

– Но у меня… – начала было Катя.

Она хотела сказать, что у нее куча работы, нужно разобрать новые поступления. К тому же звонили из филиала, что-то у них там стряслось, пропадают книги, не пришлось бы ехать на другой конец города, если сами не разберутся. Да еще из области собирались приехать, из подшефной библиотеки, у них недавно случился пожар, и теперь катастрофическое положение с учебной литературой. Катя обещала помочь и даже отобрала уже кое-что, но не все, а тамошняя заведующая с трудом дозвонилась до нее вчера вечером и сказала, что приедет не на следующей неделе, как собиралась, а завтра, то есть уже сегодня. Потому что пойдет в город машина и может захватить книги, а без машины-то, сами понимаете, сколько она на себе унесет…