Цитаты из книг автора «Наталия Волкова»

Это еще не «ого», у Антона Петровича каждый урок превращался в детективную историю. Он нам даже спряжения глаголов не объяснял, мы сами должны были расследовать, почему в словах окончания разные. Из-за него я немецкий на всю жизнь полюбила. Вот хоть режьте меня, а не мог он быть предателем.

Королева позвала к себе гвардейца и дала ему задание, чтобы он отправлялся к соседнему королю и привез от него огромный сервиз на сто человек уже завтра. Она записала приказ на странице из своего блокнота. Но гвардеец потерял его по дороге. Поэтому через день он доставил королеве только пятьдесят чашек и тарелок, четыре из которых тут же полетели в его голову из-за невыполненного приказа. Что это за бред? «Задание на завтра на странице пятьдесят четыре».

Серега, да, они с Тоней в одном классе учились. Кажется, она ему действительно нравилась. А с войны он вернулся контуженый, ну и пил, как говорится, горькую. Очень непросто привыкнуть к обычной обстановке после того, как там побывал. Там каждый день с жизнью прощаешься, теряешь тех, с кем вчера бок о бок в палатке ночевал, вокруг тебя грязь, кровь. Тем более он в партизанах был, всякого насмотрелся. А сюда вернешься – вроде и радоваться надо, а не можешь, потому что война всю душу съела, пережевала тебя, да и выплюнула. Не все с этим справлялись… Вот Серега так и не выкарабкался. Я, как его увидела, не могла отказать, он очень с Тоней повидаться хотел. Кто знал, что она психанет? Но ты на нее не сердись, ей тоже хлебнуть пришлось, ничего вспоминать не хотела.

– Хорошо, кроме нас, никто не понимал, о чем это… А еще была у нас такая игра в шифровки. На дом он раздавал нам текст, каждому свой, а мы должны были расшифровать. С помощью дешифратора. Так-то и не станет никто читать, а с дешифратором этим даже двоечники покупались. Не, Старцев был голова! И учитель от бога. Не мог такой предателем стать. Вот доказать не могу, а не верю. А трафаретка эта у меня, кстати, до сих пор где-то валяется. Погоди-ка.

– Стась, – папа смотрел мне прямо в глаза, но, кажется, не видел меня, – это звонила мама, ее выпишут через несколько дней, и она будет дома. Надо ее не расстраивать и не баловаться. Хорошо? – А сестренку? Ее тоже выпишут?– А сестренка… Понимаешь, так иногда бывает, Стась, она родилась мертвой, и врачи не смогли ничего сделать.– Но ведь дети не умирают! – Я никак не могла вместить услышанное.– Умирают, малыш, к сожалению, умирают…Через несколько дней мама вернулась домой, но она еще долго была какой-то чужой, даже меня почти не обнимала и все время плакала. А я чувствовала себя виноватой, непонятно в чем, но виноватой. Может, в том, что вот жива-здорова, в школу хожу, играю в человечков, читаю, а сестренка так никогда не сможет, ей просто не дали шанса. Почему? Потом мама стала больше работать, по вечерам ходила на курсы вождения, и жизнь в нашей маленькой семье покатилась по привычным рельсам с привычными остановками на пути: «Школа» – «Работа» – «Воскресные

что с ним там что-то очень-очень плохое, я, правда, не поняла что… Или вот Алмих… Он, конечно, не подарок совсем, но в нем же тоже есть что-то… наверное… Ну, что-то ведь должно хорошее быть! Перед глазами появилось покрасневшее лицо директора, раздутые от возмущения ноздри и маленькие сощуренные глаза. И я вспомнила кота из старого диснеевского мультфильма о Золушке. Золушка так и не смогла придумать, что же в нем хорошего.

Ну и пусть молчит, подумала я, а Яков Семенович все-таки не такой, как другие. С тех пор как он про письмо рассказал, я стала часто задумываться, как всё непросто в жизни. Вот ты считаешь Тоню злюкой, ничего не понимающей, а у нее вон какая история была, и хоть она все равно злюка, но теперь понятно почему. Или вот в поликлинике на той неделе я просидела два часа, потому что какая-то тетка с двумя детьми пролезла без очереди. Все, конечно, возмущались, кричали, чем они, мол, хуже, почему ей можно, а им нельзя. А потом, когда моя очередь подошла и меня пустили в кабинет, я слышала, как участковая с медсестрой взволнованно говорили о том, что одного из детей той женщины надо срочно в больницу

Яков Семенович. – Почему? – удивилась я.– Ну, не знаю. Он все спрашивает, а сам почти всегда молчит. Никаких выводов не делает. Вот в школе на литературе все четко и понятно: Пугачев – такой, Гринев – сякой, ответили на вопросы, записали в тетрадь. А тут чего? Вот он ведь даже вчера не сказал, кем надо быть: рабом или палачом.– Так и я не сказала, потому что не знаю. А вообще, это же каждый сам решает.– Ну вот мне интересно: как он решает? Какой-то он скользкий, непонятный. Можно так, можно сяк… – А разве нет? Это вон у Виталика только все однозначно: предатель, и точка. Не, Яков Семенович классный. Я бы не отказалась от такой литры в школе. Только вот почему у него никого нет?

– То есть, – возмутился Виталик, – любой из нас внутри может оказаться убийцей, и в критический момент это вылезет наружу, так, что ли? – Нет, Виталь, я не о том. Каждый из нас внутри очень разный, и мы сами себя не очень хорошо знаем, а других и подавно. Я всего лишь об этом.– Чушь, – Виталик резко встал из-за стола, – я себя прекрасно знаю. Да и каждого из вас тоже.С этими словами он вышел из зала. – Я же говорила, что он все принимает слишком близко к сердцу, – вздохнула Танечка.

мы сейчас тут ни говорили, когда будем стоять на краю, перед реальным выбором, мы удивим сами себя. Потому что он уже у нас внутри: как мы живем, как думаем, во что верим – все это выйдет на поверхность в критический момент. И это будет момент истины, знакомство с самим собой.