Мужчины переглядывались, почёсывали бритые затылки, думали. Думал Халил – он перестал замечать переполненный народом двор. Ему казалось, что всё так, как должно быть. На самом деле плотнику часто мешал шум от слишком громких женских разговоров, от детского визга и плача. Ему донимало то, что удобно усевшись на айване в сумерках для отдыха, он видел, что по двору то и дело кто-то пробегал то в сад, то из сада, то в отхожее место, то за водой, то кто-то плескался в хаузе. Уставшему хозяину в это время хотелось тишины. Дом в Бухаре нужен большой! Но что будет дешевле и быстрее: покупать большой дом, или строить самим?

Он оглядел двор: зоркий Али был прав. В одном углу у очага Лайло с Нигорой и близнецами готовят еду: разговоры, перепалки, даже крики, а у его второй жены такой голос, что и говорить громко не нужно. Лайло может шёпотом говорить и на другом конце Афарикента будет слышно. Из мастерской доносятся болтовня Зураба и Ахмата. Братья толкуют, как лучше начать обрабатывать заготовки для плашек на панджары. Обоим уже по двенадцать лет, пора отмечать праздник наступления взрослой жизни. Вот перед отъездом в Бухару и сделаем, чтобы не грустили те, кто дома остаются и те, кто отправляется в неизвестность. На заднем дворе обе снохи раскладывают на клеверную поляну сырую выстиранную одежду для просушки. Хорошо, что Гульшан не ругает неуклюжую Бодам. А вот внучки, Юлдуз и Интизора устроили возню с писком, грозящую перейти в рёв. Кукол не поделили, или что ещё? К ним направилась Лола мирить, успокаивать, а если понадобится, то и наказать за шум.

– Хорошо, пусть будет пять комнат. Но как вы считаете? – мастер обратился к мужчинам на айване. – А не дешевле будет купить готовый дом, лишь немного подремонтировать его?

Никто ничего не ответил, все смотрели на Али. Не потому, что от его слов зависело решение Халила. Всем хотелось знать, продумали ли мальчишки неудобный поворот дела? Конечно, обмозговали! На лице Али мелькнула снисходительная улыбка, но мгновенно исчезла. Кроме Карима её никто не заметил, лишь он обратил внимание на ухмылку. Как на всё то, что касалось его любимого укяма*.

– Все дома, те, которые продают, сделаны из сырцового кирпича. Они старые, им лет по сорок-пятьдесят. Такой дом ремонтировать себе дороже. Сырцовый кирпич больше тридцати лет крепость не держит, разваливается. Тем более, если крыша была худая. Такое часто случается, помните, даже у нас крыша на балахане протекала. За четыре с половиной года обучения мы видели, что мастер Санджар построил двенадцать домов, но не целиком. Часто в одном дворе всего одну комнату. Или отдельно балахану. Только однажды он строил целый дом. В нём были три комнаты, балахана, зимняя кухня и айван. Из двенадцати домов лишь в двух использовался новый сырцовый кирпич. Из жжёного кирпича или с добавлением извести Санджар-ака не строил ни разу. Поэтому чаще всего старый кирпич перемалывают, крошат, замачивают и заново формуют. – Али произносил всё это уверенно, словно много раз повторял в разговоре.

Все внимательно слушали, а Халил старался припомнить, слышал ли когда-либо такие рассуждения. На поверку выходило, что нет.

– Мы слушаем, что дальше?

– Получается, что купили дом и всё переделываем заново? Любой мастер-строитель вам скажет то, что говорю я сейчас. Мы с Ульмасом видели, как устод Санджар замачивает глину, собирая её кучкой. В середине делает воронку и заливает водой. Так глина не вся равномерно вымачивается, её нужно засыпать в большом корыте с дырчатым дном. Вода промоет глину и свободно вытечет. А если в замес добавить немного извести, совсем немного, процентов пять от общей массы, то кирпич будет не хуже жжёного. Дом из такого кирпича простоит не меньше ста лет. – По мере того, как Али набирался храбрости и произносил свою речь, у его отца, а особенно у старших братьев расправлялись морщинки, залегшие на лицах от утренних переживаний. Есть чем гордиться. И пусть братья ещё не построили своего первого дома, то это дело не за горами и пустынями. Надо поверить и рискнуть.

– Ата, можно я пойду и скажу Ульмасу, что вы разрешили нам самим построить дом в Бухаре? И вы напишите брату Закиру письмо, чтобы он нас ждал в ближайшее время? – нет, ну каков хитрец! Отец только думает, а этот мальчуган торопится, спешит! Может быть так и надо?

– Беги. Разрешаю сказать, что дом строить будите сами. Но нужно, чтобы Ульмас полностью выздоровел. Ему надо быть совсем здоровым, а то он не сможет работать. Чертёж забери, может, что-то захотите переделать или добавить. – Халил усмехался в седоватые усы, пряча довольную улыбку, невольно раздвигающую губы. Надо деньги забрать у Санджара. До конца недели подождать, а потом потребовать, чтобы расплатился за свои грехи. Халил не собирается целую луну раздумывать – всё моё должно быть у меня.

Утреннее происшествие постепенно становилось зыбким и незначительным. Никто не забыл, какая опасность нависла над Ульмасом, но все думали о том, что за чёрной, безотрадной и гадкой полосой наступает светлая. Пока она не очень видна, и трудно понять, насколько она хороша. Славно, что уже никто не страдает от невесёлых дум. Никто не вспоминает отвратительного мастера Санджара, и не мучается от происшествия, каким закончилось обучение братьев.

То, что братья многому научились не благодаря обучению, а вопреки жестокой муштре, мужчинам давно стало понятно. Мальчишки много времени терпели побои и ругань устода это было обыкновенным делом. Сказали терпеть, терпи, покуда сил хватает. Но то, что мальчик свалил одним ударом взрослого мужчину, было для всех необъяснимой неожиданностью. В семье знали, что братья бегали к какому-то китайцу кудо Одыла. Но никто представить не мог, что из этого пыхтения и раскачивания на одной ноге выйдет что-то путное.

Когда мужчины остались одни, Халил пытливо, и в то же время просящее оглядел всех:

– Через две луны я уеду. Уеду на долгое время. На сколько, я сейчас не могу сказать. Уже сейчас я прошу вас не покидать мою семью своим вниманием. За старшего в семье остаётся Карим. Да и готовиться ему нужно к тому, что я в любое время могу отправиться в сады Аллаха! – все замахали руками на эти не очень радостные слова. – А тебя, брат Одыл, я прошу поехать со мной. Твоя помощь в покупке земли для строительства дома будет особенно необходимой. Ты лучше всех можешь торговаться, ты в нашем городе самый уважаемый купец. В Бухаре я никого не знаю, могу растеряться, возможно меня при покупке попытаются обмануть. Я когда туда приезжаю, то всё время боюсь, что меня обворуют, ограбят, одурачат или просто убьют.

Все засмеялись. Никому и в голову не приходило, что плотник Халил, самый известный из ремесленников Афарикента кого-то боится. Сам Халил тоже улыбнулся, показывая, что половина сказанного преувеличение, но второй половине надо верить.

– А теперь пора браться за работу, а то на чай мы заработали, а на мясо в казане, что жарят женщины, ещё нет. Если сейчас же не встанем от чая, то ужинать будем в долг. – Такими немудрёными словами он показал, что пора расходиться: день не праздничный и работа долго ждать не будет. Особенно страшным для любого ремесленника и дехканина было слово «долг». Он мог превратиться в тяжёлые проценты и гремящие цепи, висящие на ногах и руках человека.

В ночи шелестел шепоток двух женских голосов, почти неразличимый. Невесомо-лёгким эфиром он то растворялся в темноте, то снова сгущался и поднимался до едва слышного журчания воды в арыке.

– Неужели ты его так сильно любишь, что за всё время не подумала о том, что можешь остаться не только без мужа, но и без детей? – Лайло с вечерней молитвы пытается убедить свою сестру в том, что женщина не может сама выбрать себе мужа, что всё бывает так, как угодно Аллаху. Лишь по воле Всевышнего складывается семья.

Нафиса ничего не слушала, лишь твердила, что поедет в Бухару, что будет там делать всё, что ей прикажут. А когда Закир увидит, какая она хорошая, то женится на ней. Она не думала о том, что ей уже двадцать четыре года. В такие годы у женщины уже по три-четыре ребёнка по дому ползает. Она не слушала, что Закир давным-давно забыл про неё, и что не может она сама начать свататься к нему. Эта сумасшедшая не могла сказать о том, что влюблена хотя бы лет шесть тому назад. Тогда можно было бы что-то сделать, а сейчас она может выйти замуж лишь за вдовца с выводком детей на шее… Или четвёртой женой, но только потому, что она прекрасная вышивальщица и прибыль от её присутствия в доме мужа будет несомненной!

– Сестрица! – надтреснутым голосом твердила Нафиса, утирая беспрестанно текущие слёзы, превратившие её лицо в непропечённую лепёшку. – Поговори со своим мужем, пусть он скажет батюшке, пусть они сделают так, чтобы я поехала в Бухару. А там Аллах проявит свою милость и обернёт взор Закира в мою сторону. Тогда может быть он и захочет взять меня в жёны.

– Конечно, Закир женится, да не на тебе. Молодых полно, гроздями на дувалах висят. Только того и ждут, чтобы кто-то сорвал. На таких перестарков, как ты, никто не смотрит. – Жёсткие слова тяжело давались Лайло. Та понимала, что без Нафисы она как без рук. Сестрёнка была услужливой, работящей и тащила на себе воз домашней работы ничуть не меньше, чем сама Лайло.

–Сестра, за что ты так со мной? – икая, девушка выдавила из себя унылые слова.

– Нафиса, поздно об этом говорить, нужное время прошло. Почему ты раньше молчала? Почему никому даже не намекнула о своей сердечной привязанности? Неужели ты думаешь, что мой дядя и твой отец были бы против того, чтобы ты вышла за Закира замуж? Или мой муж не понял бы тебя и не согласился? Но сейчас?… Конечно, я скажу хозяину, но ни на что не надеюсь. Ты же видела, на ком он Саида женил? Вдруг мой муж насчёт Закира какие мысли имеет? – вздыхая и тоскуя, Лайло постелила две курпачи на палас, предлагая Нафисе остаться ночевать у неё. Говорить больше не хотелось. Глупость и упрямство неизлечимы. Если у Лайло ничего не получится, так и останется её сестра незамужней. Позор-то какой!

Немного повозившись и удобнее устраиваясь в непривычном месте, Нафиса закрыла глаза и честно пыталась уснуть. Перед глазами сразу же поплыли разноцветные круги с вкраплениями овалов и ромбов, это рисунок нового узора на один из оставшихся платков. Девушка долго не могла придумать орнамент для платка и найти подходящие цвета. После того, как она всё рассказала сестре, узор сам по себе сложился в голове. Она видела его во всей красе. Вот здесь жёлтый цвет, он тёплый, успокаивает и способствует созиданию. Ромбы рядом надо вышить коричневыми нитками, они хорошо сочетаются с жёлтым и радуют глаз. По бокам надо пустить холодные цвета – голубой, фиолетовый и бирюзовый. Они приводят человека в состояние созерцания и умиротворения. Можно использовать и серый, он простой и за него глаз не цепляется, его лучше пустить по краю. Привычные мысли окончательно заставили Нафису забыть неприятный разговор. Он наизнанку вывернул ей душу и словно голую заставил пройти на виду у всех жителей махалли.

Права была сестра, её собственная глупость и непонятная надежда на счастливую случайность привели к печальному концу и неразберихе в голове. Аллах милостив, теперь от Нафисы ничего не зависит. Теперь её судьбу будут решать родные, близкие. Молодая вышивальщица была уверена, что в семье её любят и не позволят увянуть никому ненужным пустоцветом. На границе сна и яви она увидела Закира, увидела таким, каким он был двенадцать лет тому назад, нескладным подростком с безумно грустными глазами. Они лишь на мгновение задержались на невзрачной девчонке. Затем взгляд уплыл в сторону, прочь, туда, где ей не было места. И на этой грани яви и сна вдруг появилась невероятная по своей силе и убеждению уверенность – ошибается Лайло, ей нечего боятся. Она попадёт в Бухару, она будет жить возле своего любимого полноправной женой. Аллах ей в помощь!

Ранним утром, когда солнце ещё пряталось за горизонтом и никому не собиралось показывать своё румяное лицо, Али соскользнул с курпачей* на балахоне. Брызнув несколько горстей воды на лицо, он натянул на ноги старенькие чорики, а на тело давно отслуживший свой срок и потерявший первоначальную расцветку отцовский плюшевый жилет. Стремглав слетев с лестницы, он птицей пролетел двор и сад. Здесь его приняла в свои объятия Акдарья. День начался. Почти пять лет так начиналось каждое утро. Надо было выполнять все указания, полученные от учителя-китайца Дэн Зена. Али не забыл ни единой мелочи. Держа жилетку и чорики в одной руке, а другой резко загребая против ленивого течения, он быстро переплыл реку и сел под знаменитый карагач со сломанной вершиной.

Умерив дыхание и успокоив сердце, Али постарался ни о чём не думать, уставившись в растресканную кору дерева. Свежий воздух не ласкал кожу, а властно теребил. Стояла ранняя весна, по утрам было довольно свежо. Очень медленно, не торопясь, кропотливо и неспешно мальчик отгонял все мысли. Дыхание стало глубоким, ровным, воздух тугими волнами проникал в лёгкие и, выплывая наружу, слегка побулькивал в горле. Солнце уже поднялось над горизонтом, а мальчик всё сидел без движений. Внезапно он открыл глаза, встряхнулся всем телом и вскочил на ноги. Он стал наносить резкие удары сжатыми кулаками в разные стороны от себя. Ноги его колотили воздух там, где только что находилась голова. Прыжки были такие резкие, что у любого другого руки и ноги давно бы вылетели из суставов. Но уроки, полученные от учителя, даром не прошли. Тело Али слушалось даже не мыслей – их дуновения и скрытых желаний.

Все домашние знали, что у Али с Ульмасом есть занятие, оно должно сделать их сильным, способными защитить себя от врагов. Но никто не верил, что простое дыхание и размахивание руками и ногами, может помочь в этом деле. Старшие братья, особенно Саид, ехидно посмеивались. Все в один голос твердили, что курашисты* самые лучшие бойцы! Когда они выходят в круг, земля содрогается от их поступи, народ вокруг замирает и ждёт великих подвигов! Ни одна свадьба, ни один праздник не обходятся без этой борьбы. Любой уважающий себя мужчина должен знать правила борьбы и уметь честно победить противника в сражении!

Почему Али выбрал такую непонятную борьбу? В ней и движений-то не видно! Никто этого не понимал, да особо не задумывался. Вчерашний день подвёл жирную черту и поставил точку в мысленном, безмолвном споре. Эти бесконечные разговоры вели между собой Али и Ульмас со всем остальным миром, отстаивая свою любимую забаву. Все курашисты борются только с теми, кто равен им по силе, никогда мальчик не сможет победить взрослого мужчину, если тот весит в два раза больше, чем подросток. Но Али смог не только победить мастера Санджара. Он свалил его с ног одним ударом, да таким, что у старого драчуна дух перехватило.

Никогда ещё Али не применял свои знания и умения против другого человека. Одним ударом ребра ладони он ломал толстые ветки. Иногда ему удавалось разбить камень, чаще всего хрупкий известняк. Когда он укреплял свои ладони и пальцы, то он втыкал их в мокрый песок, стараясь загнать с одного раза как можно глубже.

Закончив все упражнения, Али опять сел на своё любимое место и задумался. Неожиданность, внезапность нападения и презрение к щуплому мальчишке – вот что привело мастера Санджара к бесславному поражению в драке. Если бы тот успел приготовить свою любимую палку и взмахнуть ею, то Али сейчас лежал бы рядом с Ульмасом. Учитель Дэн Зен всегда говорил, что двигаться нужно быстрее мысли и не предупреждать противника о своих намерениях. Никогда не смотреть ему в лицо, извещая взглядом о начале атаки. Противник должен быть уверен в своём превосходстве, в своей силе и ловкости. А курашисты, начиная бой, потрясают руками и топают ногами, угрожая и уведомляя о способах, какими будут разделываться друг с другом.

Многие зрители заранее знают, кто и как борется, у всех есть любимые бойцы. Люди редко ошибаются в том, кто выиграет схватку. Это всё равно что в козлодрании поставить заклад на незнакомого коня и всадника. Проще выбросить деньги на ветер, чем ставить на чужака. Многих курашистов знают в лицо не только в родном городе, а в соседних селениях и городах. Поэтому незнакомые приёмы боя, используемые подростками, для многих будут неприятными сюрпризами, способными осложнить жизнь врагам.

Но пока у Али и Ульмаса врагов не было. С ребятами и подростками в махалле делить было нечего. Да и что делить, если с раннего утра до вечерней молитвы все окрестные мальчишки с восьми-десяти лет чем-то заняты. Либо по хозяйству в родном доме, либо находятся в обучении у ремесленников. А жизнь шагирда-ученика очень нелегка! «Подай, принеси, сделай, повтори, помоги, отнеси, запомни» – очень много слов-приказов и мало свободного времени у отрока. Уже с детства было ясно, кто из махаллинских детей как будет жить в зрелые годы. Кто-то пловом с утра до вечера будет лакомиться, а кто-то редиску с кислым молоком на ужин за счастье почитать будет. Понятно было, кого родители женят к двадцати годам, а кто, собирая деньги на калым, в бобылях проходит до сорока лет. Потом женится на перестарке или на девушке с изъяном. Спору нет, всякое в жизни может случиться, но уже в 10 – 15 лет было видно, кто чего достигнет на широкой дороге жизни, а кто останется на её обочине.

Конечно, всё это происходило тогда, когда жизнь была мирная, никаких набегов и войн не было. А если вдруг ханам и султанам пришла охота помахать саблями и пограбить города и селения, принадлежащие его соседу, то ни о какой благополучной судьбе рассуждать уже нечего. Останется мальчишка сиротой. Чтобы выжить вынужден будет браться за любую работу. Хорошо, если какие-то родственники живут в нетронутом усобицами месте. Но и те за просто так кормить не станут, потребуют работу. Попрёки будут сыпаться за каждый кусок лепёшки и пиалу чая. Горек сиротский хлеб, ох как горек!

Али старался не думать о том, что сейчас с Ульмасом, что с его глазами и головой. Он думал лишь о том, что скоро, очень скоро они отправятся в Бухару. Там отец обязательно найдёт для них хорошего учителя. Али старался не думать, что устод Санджар никуда не делся и шагирд обязан отработать долг. К удивлению Али это его совсем не расстраивало. Он решил, что больше даже глаз на учителя не поднимет и будет говорить лишь два слова: «Да, учитель!». А потом они с Ульмасом построят дом, построят такой дом, каких ещё никто не строил.

Али понимал, что ни дворца, ни медресе они не соорудят. Но сделать жилище красивым и удобным они смогут, не без труда, конечно. Надеясь, мечтая и проворачивая в голове все части будущего дома, мальчик боялся того, что упустит какую-либо мелочь, о чём никогда не говорил устод, а они с Ульмасом не обсуждали. На ошибки своего неудачливого устода они насмотрелись за эти пять лет. Даже при своей исключительной памяти они иногда ошибались при подсчёте. Получается, что не все мастера такие добросовестные, как брат Карим, как батюшка или тётушка Нафиса.