– Великий хан! Ты не можешь сказать, что с тобой происходит? Неужели воспоминания о давнишнем бегстве не дают тебе покоя, и ты от пережитого тогда унижения не находишь себе места? Всё давно прошло, и даже кости Навруз-Ахмада давно сгнили! Сколько раз мы с тобой убегали от врагов? Но всегда возвращались и побеждали их всех. Так что ты не вспоминай Навруз-Ахмада. Скажи, что не даёт тебе покоя? – не отвяжется кукельдаш. Теперь он хочет замучить меня своими предположениями! Что я могу ему сказать, если сам не понимаю, чего хочу?

– Зульфикар, если ты сейчас же не отстанешь, я отправлю тебя в Бухару, а если ты посмеешь возразить, я отправлю тебя в Ташкент на переговоры с Таваккулом. – Я знаю, что никогда этого не сделаю. За всю мою жизнь я не помню четырёх дней подряд, проведённых нами вдали друг от друга. Это знает и Зульфикар, улыбающийся в седые усы. Он покорно умолкает и удаляется восвояси.

Эти места связаны с противостоянием моего дяди Пир-Мухаммада и нашего общего противника в деле управления государством – хана Науруз Ахмада. Этого Науруз Ахмада звали ещё Барак-ханом. У него как у всех кипчаков было два имени – одно мусульманское, а другое тюркское. Никак они не могут забыть своё кочевое прошлое и кичатся тем, что соблюдают традиции. А сами потихоньку молятся не только Аллаху, но и чёрному коню Тенгре! Если кто-то думает, что Науруз-Ахмад и Барак-хан два разных человека, то он ошибается. После 980 года хиджры я редко имел возможность посещать родные места, связанные с воспоминаниями детства и некоторых трагических обстоятельствах моей жизни.

Отцом Барак-хана был Абду Наср Камал Ад-дин Севенчи-бек, или просто Суюнчи-хан, а матерью Махмуд-султан, дочь казахского правителя Бурундук-бека. А вот дедом был знаменитый Абу-л-Хайр Убайдуллахан, создатель кочевого узбекского государства, бабушкой Рабия-султан беким, дочка Улугбека! Какие имена, какие люди, какое знаменитое родство! Но толку от знаменитого родства для меня было с воробьиный носик. Все двоюродные и троюродные братья норовят пустить тебе кровь и выкинуть из родного вилоята!

У Барак-хана был старший брат Кельди-Мухаммад, после него не осталось потомков мужского пола. Тот правил в Ташкенте и умер в 939 году хиджры. А вот уж Науруз Ахмад расплодил одних сыновей девять штук. Пусть никто не думает, что я завидую. До зрелости дожили лишь двое из них – Дервиш-хан и Баба-хан. С ними обоими я расправился за гнусное предательство и безмерную жестокость. Но не своими руками. Руками моего тогдашнего союзника Таваккула, и нынешнего непримиримого врага. Этот выскочка в поле своего халата принёс мне голову Баба-хана 15 раджаба 990 года. За что и получил от меня массу всевозможных наград! Тот день я никогда не забуду.

Именно тогда я подарил Таваккулу свой любимый Мианкаль, кучу драгоценной одежды, да и денег не пожалел. Это привело окружение Таваккула в состояние безмерной и безграничной зависти, заставившей некоторых покинуть скупого султана. Он не хотел делиться роскошными подарками со своими соратниками. Жадность часто приводит к непоправимым ошибкам со стороны правителя. Я предпочитаю больше отдать, чем ждать беспечной спиной внезапного удара острого кинжала.

Отец Науруз Ахмада Суюнчи-хан, мой прадед Хаджи Мухаммад, которого я никогда не знал и не видел, и отец Шейбанихана шах Будуг-султан были братьями. Они росли в одном гареме. Но матери у них были разные. Может быть, от этого и разошлись пути-дороги мужчин нашего большого, но враждующего насмерть рода. Доказательством этому служит то, что все мужчины проклятого Ахматовского рода погибли. Род его угас и никогда не возродиться.

По приезде на мраморные разработки я ни от кого не прятал своего лица, мог ходить везде свободно, потому что хана никто из работников не знал. Ещё в Бухаре мне очень хотелось посмотреть на место, откуда привозят мрамор и воочию увидеть, как его обрабатывают. В набросках и эскизах Гостиного двора, сделанных Али и его помощниками, было много мраморных колонн и ещё каких-то особенных тумб и скамеек! Я мечтал об этом, по ночам мне снилось, что я перебираю гладкие кусочки мрамора. Я даже представлял, как что-то мастерю своими не очень умелыми руками.

Но когда мы прибыли на место моего вожделения, я потух светильником, в котором выгорело всё масло. Со мной иногда такое бывало – стремлюсь к какой-то заветной цели, трачу много времени и сил для её достижения, преодолеваю невообразимые препятствия. Но когда желанное событие произошло и недосягаемая ранее вещь в руках, я её лениво отбрасываю. Не только со мной такое бывает. Чем больше сил тратишь на овладение недостижимым тем горше разочарование от полученного. И лишь спустя некоторое время начинаешь осознавать радость от обладания, но это происходит не сразу.

Всё было так, как я и предполагал. Мы выехали из Бухары ещё до утренней молитвы и никто из проживающих в Арке этого не заметил. В течение всего пути я глупо веселился. Зульфикар стал с недоумением и неодобрением поглядывать в мою сторону. Я резвился как двухмесячный жеребёнок, впервые оказавшийся не в тесном загоне с матерью, а на зелёной траве. От нетерпения, что мы медленно передвигаемся, я подпрыгивал в седле. Делать этого нельзя ни в коем случае: от этого подпрыгивания можно сбить коню спину. Потом уже никто верхом не сможет сесть на коня.

Я даже порывался петь своим павлиньим голосом. Это привело в уныние сопровождавших нас обоих мастеров, внуков Зульфикара и весь десяток нукеров. Они стыдливо прятали глаза от моих воплей: не похвалить нельзя, а расточать слова одобрения невозможно. Мы останавливались на привалы только тогда, когда кони уже начинали спотыкаться от усталости. Сам я рвался вперёд и успокоился, лишь увидев стены Кермине.

По моему повелению мы не стали заезжать в город, чтобы оповестить племянника о приезде великого хана. Предложив обогнуть город по окружной дороге, мы к вечеру оказались на мраморном карьере, где нас уже ждал сытный ужин и удобные палатки. Вечером всё было прекрасно, но проснувшись утром, я не захотел вставать с постели и вот уже десять дней я издеваюсь над собой и над всеми окружающими. Я не выказываю никакого интереса к тому, что происходит вокруг. Потух запал, горящий в фитиле пушкаря Рухи-мангута. Ни одно орудие не может выстрелить.

Мастер Ульмас оповестил всех, что я его младший брат. Никто даже не спросил, где же этот брат прятался шестьдесят с лишним лет. Почему никто его ни разу в жизни не видел? Но мы были немного похожи. Примерно одного роста, круглолицые, упитанные, морщинистые. Разница была в руках – у него руки строителя, хотя он не так часто последнее время держал кирпичи в своих ладонях. Но никто не попросит меня обтёсывать мрамор, чтобы показать своё мастерство. Можно было никому ничего и не объяснять. Я из палатки выбирался по нужде, да похлебать какого-либо варева. Вкус любой еды стал мне совершенно безразличен.

Я всегда мало ем, несмотря на то, что достаточно полный, но здесь я почти ничего не ел. Мне было всё равно – горячие лепёшки, тёплые или полностью остывшие. Я запихивал их в рот, не жуя проглатывал. Бараньи косточки в шурпе или без косточек обед, есть мясо или нет, не всё ли равно? Мне показалось, что я даже похудел. Если бы это случилось полгода тому назад, я бы обрадовался. А сейчас затянул поясной платок и уставился на носки сапог. Но в них тоже не было ничего интересного.

Стремился я сюда по одной причине – именно здесь мастер Али учил привезённых со всего Мавераннахра каменотёсов приёмам обработки мрамора. Именно на это я так хотел посмотреть. Можно было бы всё это сделать в Бухаре, но мастера после совета со мной пришли к окончательному выводу – готовить детали колонн в Кермине, и уже готовые перевозить в Бухару. Благо, что везти было не так далеко. Выглядывая из палатки и сонно вороша мысли, я уже начал думать о том, что эти мраморные колонны совсем не нужны. И зачем мне пришла в голову глупая мысль строить этот Гостиный двор – жили же послы раньше в Караван-сараях или купеческих домах. Всё было хорошо, зачем было такое затевать? А какие расходы на всё это? Я не могу рисовать, даже писать красивым почерком у меня не получается, но я всегда любил красивые вещи и хорошо сделанную работу, а сейчас почему-то охладел к ней.

Припоминаю одну детскую забаву – мы втроём: я, Зульфикар и Низам-ал-мулк или Кулбаба, разглядывали деревянные колонны балаханы. Мы выискивали в переплетении узоров из листьев, побегов и цветов лица людей. Тогда мы ещё не знали, что эти колонны вырезали дед Зульфикара, его отец и дядя. Нам было интересно рассматривать спрятанные в листве и среди цветов их лики. Мы хоть и были малы, но хорошо знали, что изображать людей нельзя. Однако наш учитель Эмир Тан-Саййиди-бий джалаир объяснил, что изображать людей можно. Нельзя думать и говорить, что это Аллах. Для того чтобы разглядеть их всех, приходилось вставать на какие-то приступки, потому что колонны шли от порога дома, поднимаясь ко второму этажу, где было наше жилище. Мы состязались, кто больше лиц найдёт на колоннах. Зульфикару было хорошо, он был самый высокий из нас. Но прошло совсем немного времени, меньше года и мы выучили наизусть, где какое лицо изображено. Кроме этого, они все получили от нас имена.

Была «Сказочная пери», она нравилась Низам-ал-мулку. Мы шутили над ним и говорили, что он женится именно на такой красавице. Это было изображение очень молодой девушки, почти девочки с множеством косичек, идущих ото лба по обе стороны узкого ясноглазого лица. Мы могли разглядеть даже серьги, вырезанные с величайшим тщанием, и ожерелье на её шее. Жаль, что вырезаны были только лица. Мы сами придумывали, во что одеты юноши и девушки. Мы мысленно одели её в длинное бухарское платье, поскольку другой женской одежды не знали. Зато рассуждать о том, какого цвета на красавице пери или на джигите одежда можно было до бесконечности – в узоре колонн все они были коричневого цвета.

Мне же по душе был джигит с горбоносым лицом, мы назвали его Рустам. У него были роскошные кудри до плеч, такие у нас никто не отращивал. Тонкие усики на глазастом лице околдовали меня – я мечтал быть похожим на него. Но понимал, что никогда мои глаза не станут большими, а нос – крупнее, чем моя кочка, сидящая посредине лица. Конечно, все вокруг твердили, что красивее меня нет никого на свете, но отличать неприкрытую лесть от горькой правды я научился ещё тогда, когда росту во мне было не больше одного кари. Такие развлечения как бездельные разглядывания изящной резьбы у нас были редкостью. Весь наш день был занят учёбой и тренировками с булавами, луком, саблей, пращёй и многими другими видами оружия.

Сожалея о невозможности заниматься рисованием или другим видом искусства за неимением таланта, я ограничивался тем, что пытался писать стихи. В молодости я посвящал их любимой жене, а потом писал просто так, когда находило настроение. Вот и теперь, глядя, как рабочие вырубают из толщи мрамора по заранее обозначенным контурам заготовку, я заторможено удивлялся, как мастер может видеть, что в неотёсанном куске непривлекательного и убогого камня заиграют все цвета радуги. После того, как мы оказались в Кермине и поселились недалеко от разработок мрамора, я два дня нехотя передвигался по грудам беспорядочно наваленных камней. Я улиткой ползал среди снующих рабочих, мрачно и безотрадно разглядывая эти глыбы.

Мне трудно было понять, как можно из нескольких небольших продолговатых кусков сделать высокие колонны, но Али, недолго думая, велел самому ловкому из своих подмастерьев сделать одну из таких колонн в уменьшенном виде. Подмастерье провозился несколько дней и сегодня утром я разглядывал уменьшенную копию того, что скоро будет стоять на улице Бухары напротив Арка. Мраморная круглая колонна, высотой в локоть, усеянная бороздками и украшенная сверху резными листьями с какими-то геометрическими изысками. Несмотря на туман безразличия в голове, я поразился тому совершенству, с которым была сделана работа, и тому малому отрезку времени, за которое колонна была воспроизведена. По привычке я полез в поясной платок и захотел наградить подмастерья, но Али меня остановил:

– Великий хан! Зная вашу дотошность и желание увидеть конечный результат работы, я ещё четыре луны назад велел Хасану, сыну каменотёса Маджида из Кермине, сделать небольшую точную копию колонны. Я прислал ему не только чертёж, но и эскизы рисунков, по которым он должен был вытесать копию колонны. Хасану уже тридцать один год, но он всё ещё не имеет санада мастера, поскольку не создал ни одной оригинальной вещи. Поэтому отец не разрешает ему жениться. Я же, давно зная их обоих, пообещал, что если великий хан захочет посмотреть на колонну и та будет изготовлена с великим тщанием, да ещё и понравится великому хану, то тогда я похлопочу о том, чтобы Хасан получил санад мастера-каменотёса. – Мастер улыбался в усы и ожидал моего ответа.

Он так упорно твердил, что заранее знал о моих желаниях, что я искоса и с интересом взглянул на него. Внезапно для себя я расстроился – неужели я так предсказуем для окружающих, и мои действия можно предугадать задолго до того, как я чего-то захочу? Вдобавок к моему тоскливому состоянию ещё и это! Получается, любой человек из моего окружения сможет сказать, что я буду делать и думать в каждый миг моей дальнейшей жизни? Наконец хоть что-то меня тронуло – это порадовало меня. Но мне не понравилось, как об этом говорил Али. Некоторое время я молчал. Затем в груди стала разворачиваться длинная ядовитая змея. Она открыла зловонную пасть, и я очнулся от странного наваждения.

Я задохнулся от возмущения, раздирающего мою грудь. Я смотрел в лицо мастера и в своём воображении видел не его лицо, а изуродованную клещами палача маску, потерявшую человеческий облик с разинутым в крике обезображенным ртом. В моём видении вздувшаяся шея, проколотая во многих местах умелым заплечных дел мастером, выпускала воздух, не давая звуку вырваться наружу. Всего остального я не успел представить, потому что слова стали вылетать из моего рта с неимоверной скоростью. Я даже не слышал их, выкрикивая в запальчивости и необъяснимой ярости, скрутившей меня в момент моего полного равнодушия ко всему на свете.

– Откуда ты знаешь, что я буду делать в каждый отдельный миг моей жизни? То знаю только я сам и Аллах на небе! И не тебе, даже такому великому зодчему знать о моих мыслях и поступках! И велик ты лишь до той поры, пока выполняешь мои приказы, а я позволяю тебе находиться рядом с собой! – меня было не остановить. Даже прелестная колонна, стоящая на курпаче, не могла прервать этого извержения тошнотворных и отвратительных слов. Змея изрыгала яд.

Никогда в жизни я не повышал голоса на мастера, никогда не позволял себе орать на него площадной бранью! Я прекрасно понимал, что он всегда найдёт себе покровителя в подлунном мире не хуже меня. Если успеет удрать. И даже поникшая голова мастера не остановила меня. Но вот он поднял глаза и я увидел, что он нисколько не испугался. И даже продолжает улыбаться в усы.

– Великий хан недоволен колонной?

– Ты что, не понял, что я сказал? Почему ты, ничтожный червь, продолжаешь улыбаться назло мне? Не криви своё лицо в мерзкой ухмылке, я сейчас же прикажу тебя бросить в зиндан и пытать… – я совсем забыл, что мы не в Бухаре. Что на моём месте в Арке сидит простой дехканин, и зиндана в Кермине нет. А вокруг находятся только люди, подчиняющиеся Зульфикару, племяннику Али!

– Великий хан, я не улыбаюсь, я удручён тем, что огорчил вас! Очень. Я думал, что вам понравится моя предусмотрительность! Вас порадует, что я стараюсь предугадать не только ваши желания, но и ваши мысли по поводу строительства Гостиного двора! Я не понял, почему вы так опечалились и рассердились, и даже думаете о том, чтобы построже наказать меня. – Мастер говорил как всегда медленно и рассудительно, одновременно разбирая колонну на части. Такого я себе и представить не мог! Теперь я понял, как части колонны будут переправлены в Бухару.

Почему он такой хитрый? Почему я так люблю ремесло строителя, что сразу же забыл о том, что действительно собирался наказать Али, даже казнить его?! Но разобранная на части колонна околдовала меня!

– Ты что делаешь, ничтожество?

– Великий хан, позвольте мне, вашему недостойному и назойливому слуге, показать вам, как мы будем перевозить колонны из карьера до Бухары. Вдобавок рассказать вам, из каких частей состоит эта колонна. Также способы их сборки на месте строительства. И что нам понадобится ещё для того, чтобы Гостиный двор был самым великолепным зданием в городе? Да что в городе – во всей Вселенной!

Давным-давно я видел охотившуюся змею. Перед ней столбиком застыл тушканчик, не делавший даже слабой попытки убежать от её смертоносного жала. Я не мог понять, почему этот зверёк, такой быстрый и осторожный даже не шевелиться, и почти не дышит? Это противостояние закончилось бесславной гибелью тушканчика, а я долго помнил его предсмертный задушенный писк. Сейчас я точно так же смотрел на мастера, хотя минуту тому назад я в кровавых мелочах видел его пытку и казнь.

Но сейчас я уже почти простил его и готов как маленький ребёнок умолять: «Ака, покажите мне игрушку!» Если лишь одна колонна так великолепна, то как тогда будет выглядеть всё здание? Я сделал вид, что всё ещё сержусь и недовольно покачал головой, сохраняя неприступный вид, но рукой сделал знак – показывай и рассказывай. Я боялся, что если что-то скажу, то хитрый мастер по моему довольному голосу поймёт, что я больше не сержусь. Надо будет потом подробнее расспросить, как ему это удаётся? Разложив части колонны на курпаче, он начал говорить:

– Великий хан, обратите ваше высочайшее внимание на эту нижнюю часть. На неё будет опираться вся колонна. Она намного шире, чем остальное и массивнее, потому что должна будет держать не только вес всей колонны, но и часть здания. Называется она пьедестал. Самым широким местом пьедестала является цоколь. Он ещё шире, чем следующая часть и называется стул. – Тут я не выдержал:

– Про стулья ты мне рассказывал, но это не похоже на стул… – как хорошо, что голос меня не подводит и выглядит скучающим и незаинтересованным. Или мне так кажется?

– Великий хан, называется это место стулом потому, что на нем будет сидеть или стоять вся остальная колонна. Я много раз доводил до вашего благословенного внимания, что в закатных странах строят совсем не так и не из таких материалов, как это делают у нас. Посмотрите, в верхней части пьедестала есть выступ, на который и опирается основное тело колонны. Его строители называют по-разному – стержень, ствол или футс колонны.

– Продолжай…

– Те части, что ставятся друг на друга имеют пазы, они будут вставлены друг в друга, и поэтому колонна никогда не разрушиться. Местность, в которой мы живем, подвержена периодическим землетрясениям, опасным для любых строений. Данную колонну мы сделаем не из одного куска камня, а из нескольких, но впечатление будет как от монолитного сооружения. – Али показывал на каждую часть колонны и подробно рассказывал, что и как будет складываться, но я опять не выдержал:

– Для чего колонна не гладкая, а вся в ложбинках? Это сделано для красоты или по технической надобности? – я так собой гордился, когда произносил это слово! Я понимал его значение, мои мастера, работающие в разных мастерских, без конца его произносят. Это слово означает, что они изготавливают разные вещи при помощи каких-то приспособлений. Али энергично закивал, понимая, что мой интерес не праздный и имеет под собой практическое значение.