– Да, – сказала я и, не дожидаясь разрешения, встала. – Я хочу спросить вот о чем: а есть программа по работе с яркими учениками, с отличниками, индивидуальный план обучения, что-то еще? С теми учениками, которые потом будут развивать экономику, науку, политику, культуру страны? Это первое. И второе. А зачем подтягивать отстающих? Зачем тратить на них время?

– Отвечаю по пунктам. Анна Леонидовна, повернитесь, пожалуйста, чтобы вас все видели! Разрешите представить вам, коллеги, Анну Леонидовну, нашего нового учителя русского языка и литературы. Человек в школе новый, но очень грамотный, и мы постараемся, чтобы Анна Леонидовна вписалась в наш дружный коллектив. Итак, ваши вопросы. Первое. С яркими учениками работать легче, для них есть специальная программа департамента образования, включающая олимпиады, конкурсы и так далее. Они участвуют, побеждают, развиваются. Второе. Подтягивать отстающих нужно, чтобы в стране не было безграмотных. Считайте, что это просто программа всеобуч. Все должны читать, писать, считать, знать физику, историю и так далее. Мне кажется, что даже обсуждать это странно. Но вы у нас человек со стороны, и я с удовольствием и пониманием отношусь к вашим сомнениям. Приходите, разберемся, если будут еще вопросы.

– Спасибо, – сказала я и села.

Мне нечего было ответить ей. Да и не надо было. Ведь права она – по большому счету. Не я. Она все правильно сказала. Формально, но правильно. Может, она думает в масштабах страны? А я – лишь в масштабах тектонических плит…

– Вы не правы, – подошла ко мне после педсовета очень полная и симпатичная учительница. – Я Ольга Ильинична, учитель французского. Вот понимаете, у меня дочка – очень слабая. Мне ее жалко. Она учится в другой школе. И когда я занимаюсь с отстающими, сочувствую им, уделяю им много внимания, больше, чем всем остальным, я всегда надеюсь, что кто-то так же отнесется к моей дочери.

Я смотрела в круглое, доброжелательное лицо учительницы. Она так искренне говорила. И такую ахинею. Ведь она закончила институт, судя по отсутствию говора, – московский. Она отучилась пять лет, сдала госы, как минимум двадцать экзаменов и кучу зачетов. Наверно, умеет говорить по-французски, или хотя бы писать и читать. Почему же я слышу от нее сейчас такие странные слова? Понятно, у нее своя правда…

– Это не резон, – постаралась как можно мягче сказать я, чтобы не обидеть Ольгу Ильиничну. – У меня сын балбес и обормот, ходит сейчас в гипсе, даже в гипсе умудряется драться. Что же мне, всех балбесов жалеть и выделять? А драчунов в особенности?

– Так их же правда жалко! Они же самые незащищенные! Поэтому и дерутся! Свое место отстаивают… – светло улыбнулась учительница. – Да нет, я обожаю умненьких, ярких детей. Вот Катя Бельская, я все время ее матери говорю: «Ну зачем вы ее в нашей школе держите! Отдайте в гимназию, где все такие, как она!»

– И разлом тектонических плит усилится… – проговорила я.

– Что, простите? – вскинула белесые, почти невидимые на лице брови учительница.

– Громадная пропасть между детьми. Они этого не знают. Насколько они разные.

– Так это же хорошо! – радостно воскликнула учительница. – Это залог прогресса!

Я не стала продолжать разговор. Мы говорили о разном. Как выражается Андрюшка, о зеленом и красном. Не успела я подумать о нем, как он позвонил. У нас так бывает очень часто.

– Как там наш раненый боец?

– Андрюш, не спрашивай. Я не знаю, что с ним делать. Пошел в школу в гипсе и дерется снова. И еще мне рассказывает, как здорово гипсом можно драться. Больно очень.

– Так правда же здорово, Нюсь!

– Расскажи ему, как у тебя в детстве неправильно срослась рука и тебе ее ломали, помнишь?

– Можно, я лучше с этим Дубовым поговорю?

– Можно, только сдачи ему за Никитоса не давай, хорошо?

– Как выйдет! – засмеялся Андрюшка. – Мы своих не сдаем!

– Это точно, – я вздохнула. – У меня был педсовет, Андрюш, только что вышла. Дети пока киснут в школе. Ждут меня. Каникулы же начались.

– Ты что, на педсовете выступала?

– Выступала, – снова вздохнула я.

– И что? Встретила единомышленников?

– Ну да, одна молодая учительница математики тоже не хочет ставить пятерки для общей статистики.

Я разговаривала, спускаясь по лестнице. Меня обогнал мужчина среднего роста и обернулся. Я даже вздрогнула. Господи, никогда не видела такого странного и некрасивого лица. Как же дети к нему относятся? Интересно, что он преподает?

– Я перезвоню, неудобно, – сказала я брату.

– Позвольте представиться, – некрасивый учитель церемонно раскланялся и даже протянул мне руку для пожатия. – Анатолий Макарович.

Смена гендерных полюсов. Так не положено. Но того мира, где не было положено, уже нет. Мир пошатнулся. Теперь все будет по-другому, хочешь не хочешь. Шесть мужчин в метро сидят, шесть женщин стоят рядом с ними, упираясь в мужские коленки – никто не краснеет, никто не уступает место. Зачем? Женщины ведь не беременные, не слишком старые. А вот мужчина протягивает руку, не спрашивая меня, хочу ли я вообще дотрагиваться до него и его руки. Так! Не будем строить из себя воспитанниц Смольного института благородных девиц.

Я слегка пожала протянутую мне руку и взглянула в глаза учителю, стараясь не смотреть на остальное лицо. Но у меня же обзорное зрение, я вижу вокруг, не только перед собой, но и сбоку, вижу то, что совершенно не нужно видеть! Лицо очень неприятное. Но он не виноват. Один глаз чуть выше, другой чуть ниже, кривой рот, впалые щеки, желтоватая кожа – и сильный, слишком сильный запах табака. Да, видела из окна, как трое мужчин все время курят около школы на переменах. Он – явно один из них.

– Мне понравилось, как вы говорили, – сказал он. – Они действительно ничего не знают. Верят в привидения, в бога, смотрят по телевизору всякую мистическую муть…

– Я тоже верю в Бога. Отчасти, – ответила я.

– А отчасти не верите? Вот и правильно! И для статистики я тоже оценки не ставлю. Мой предмет, конечно, не главный…

Я покосилась на его руки. Труд, что ли? А какой еще не главный предмет?

– Я географ. Объездил всю Землю с экспедициями, а потом надоело, захотелось передать всё, что я знаю, кому-то еще.

– Разве можно передать ощущение, когда поднимаешься в горы или приезжаешь в какой-то новый город и идешь по его улицам, впитываешь его дух, смотришь в лица людей…

– Вы – учитель словесности, я знаю, – улыбнулся мужчина. И от этого стал еще некрасивее. Пятно, страшное родимое пятно на одной части лица, я сразу не заметила. Надо же как – и это всё одному человеку досталось.

Это неправильно. Я понимаю. Человек не виноват, что он некрасив. Но это заложено в удивительную программу жизни. Гармония, золотое сечение. Правильные соотношения в лице, фигуре. Уродам сложнее произвести потомство. Природа отсекает уродство во всех проявлениях. Симметрия и гармония. Вот что нужно природе. Почему? Разве разными по размеру и высоте глазами хуже видишь? А смешно оттопыренными ушами, за которые тебя не любят девочки, хуже слышишь?

– Я просто с ними уже не спорю, – мучительно некрасивый учитель географии показал куда-то наверх. – Ставлю четверки, да и все. Отличникам потом все равно заставят натянуть пятерки. Так что я стараюсь не натягивать.

– А как? – с интересом спросила я.

– Заставляю их учить, сдавать, готовить неформальные доклады, презентации, хорошие, качественные, ездить на экскурсии, делать отчеты. Устраиваю контрольные, на которых они могут пользоваться учебниками. Есть много способов поставить детям честную пятерку.

– Удивительная цель! – засмеялась я. – Стоило пойти в школу работать, чтобы узнать об этом.

– Вы философ, – заметил Анатолий Макарович. – Заходите как-нибудь на чаёк, мой кабинет на четвертом этаже.

– Непременно, если меня не выгонят за свободомыслие, зайду!

– Да вы что! – вполне искренне засмеялся учитель географии. – Выгонят! Фактор свободомыслия только укрепляет тиранию, разве вы не знали? Люди высказались, покричали, у них отлегло, дальше можно ими управлять.

– Ну мать, ты даешь! – Тяжелая рука легла мне на плечо. – Тебя просили лезть в бочку? Я за тебя хлопочу, хожу, тебе всякие льготы выторговываю, вот в поездку тебя включили… В Чехию собираемся на следующих каникулах! Всего десять учителей едут. Макаровича, – Роза кивнула на спешно ретировавшегося географа, – не берут, а он просился, знаешь как! Цена льготная, из департамента спустили путевки, программа – закачаешься.

– У меня дети, Роз, спасибо. Я, наверно, не смогу поехать. И в Чехии я была.

– А! – Роза чуть отступила от меня, и мне стало нехорошо под ее взглядом. – Ну смотри-смотри, как знаешь. Была бы честь предложена.

– Да ты не обижайся! – Я дотронулась до ее запястья. А Роза отдернула руку так, как будто я прикоснулась к ней раскаленным прутом. Господи, вот нервы-то истрепаны! Я взяла ее за запястье, но Роза резко вырвала свою руку.

– Ты что? – прошипела она. – Не в пионерском лагере!

– Да что такого? – пожала я плечами. – Извини. Насчет поездки – спасибо за заботу, но просто…

– Да пожалуйста! – легко прервала меня Роза и пожала крупными плечами. Сегодня она была в красивом зеленом платье, почти до полу, карандашиком, в сверкающей фиолетовой шали, с большими серебряными украшениями. Королева. Лицом не красавица, фигура тяжеловата, а – королева!

– Тебе идет наряд, – искренне сказала я.

– Да? – улыбнулась Роза, поправила платье и на секунду стала похожей на себя саму, которую я когда-то знала в детстве. Ведь мы настоящие – в детстве, пока мы без чехлов, без грима, со всеми положенными органами, без очков, со своими зубами, с неперекореженной душой.

– Да. Ходи так почаще.

– У меня много нарядов есть! – похвасталась Роза. – Ты еще увидишь. Ну ладно. В общем, больше так не выпендривайся на педсоветах, хорошо? И вообще не выпендривайся. А то мне будет трудно тебя защищать.

Почему-то я не поверила Розе, что она меня защищает. Нейтрализует выскочку, как может, – это да, вполне вероятно.

Роза поплыла дальше по коридору. Я хотела ее окликнуть и спросить в двух словах – может, есть еще какие-то неписаные, но строго соблюдаемые законы, и мне лучше о них знать? Но не стала окликать. Не скажет она искренне ничего. Она в кожухе, в футляре, в чехле и очень давно. Это я прискакала со свободы в чужой монастырь, зверинец… – как посмотреть. Я подожду пока уходить. Мне даже интересно.

Я уже спешила в младшую школу к детям, когда зазвонил телефон. Это была Роза.

– Да, забыла тебе сказать… – она говорила вкрадчиво и жестко. – Тут Громовские написали заявление директору. О том, что ты третируешь их сына. А он готовится в такой сложный вуз, ему надо беречь нервы.

– Роза! – Я даже остановилась. Я не знала, с чего начать. – Это же бред!

– Прости, Ань, не могу говорить, совещание у директора, это вы домой побежали, а мы-то остались, у нас еще вопросов нерешенных много. Так что ты зайди на каникулах к Маргарите Ивановне. Не забудь. Надо будет объяснительную оставить, почему так все произошло.

– Так я же писала тогда!

– Аня, зайди к директору! – Роза отключилась, не попрощавшись.

Мне по-прежнему интересно в школе? Или все же написать заявление и уйти? Нервы будут целее, накропаю рассказик «Как я была училкой…». Была и вся вышла, за полторы недели.