Когда он вышел из ванной, мальчик сидел на полу в большом холле, превращенном в этой квартире в библиотеку, и плакал без слез, подвывая, как маленький щенок. Степа осторожно прошел в комнату и остановился около Веры. Женщина была все так же недвижима. Он со страхом дотронулся до ее руки. Ему показалась, что рука не ледяная. Холодная, но такая, какой бывают руки живого человека. Мягкая, и вот палец, кажется, шевельнулся…

– Ма-ма-ма-ма-ма-ма… – как заведенный повторял теперь мальчик.

– Помолчи, – обернулся к нему Степа. – Она живая… Кажется…

Мальчик мгновенно вскочил, подбежал к матери и стал трясти ее:

– Мама, мама, открой глаза! Открой глаза! Мне страшно!

– Да подожди ты… – Степа отстранил мальчика и наклонился к Вере, потрогал пульс на шее.

Кожа нежная, тонкая… холодная, но под рукой отчетливо ощущалась теплая артерия, в которой пульсировала кровь.

– Что с ней случилось? – спросил он мальчика, который теперь гладил мать по руке.

– Я не знаю. Я играл в наушниках, стал ее звать… А она…

– Телефон давай… – Степа побил себя по щекам, покрутил руками, чтобы разогнать кровь и начать лучше соображать. – Врача надо. «Скорую помощь». Ей капельницу надо сделать. Или… не знаю… укол.

– Нет! – вдруг воскликнул мальчик.

– Что «нет»? – удивился Степа.

– Мама не пьет таблеток…

– А как же вы лечитесь?

– Надо холодную воду. И эту, забыл… трава горькая… крапива, кажется…

– Так, все. Дай мне телефон, я не взял свой.

Мальчик сбегал в другую комнату и принес Степе телефон. Дозвонился он в «Скорую» почти сразу.

– Фамилия? Сколько лет?

Степа переспрашивал все у Вериного сына, тот с трудом, но сказал, что Вере тридцать пять лет и что его фамилия Калганов, а Верина – другая, но какая, он точно не помнит. Потом мальчик сбегал посмотреть на дверь, чтобы убедиться, что номер квартиры двести тринадцатый, а не триста двенадцатый. Минут через пятнадцать приехала «Скорая помощь». Степа вместе с врачом-мужчиной отнес Веру в машину, отдав ее паспорт, который пришлось найти в ящике, покопавшись в ее документах. У Степы мелькнула мысль – можно было бы посмотреть, какого Вера года рождения, правда ли настолько старше Степы, и была ли замужем, но листать страницы ее паспорта ему было неудобно.

Когда Веру положили на выдвижные носилки и задвинули в машину, ее сын опять стал плакать.

– Помолчи, – попросил его Степа. – Она всё слышит, ей еще хуже от этого.

– Слышит? – удивился мальчик, но плакать перестал.

– Да, слышит. Пошли.

Они вернулись к мальчику домой. Степа, с которого уже совсем сошел хмель, остались лишь неприятная тянущая боль в голове и кислый привкус во рту, прошел на кухню. Надо же, как симпатично можно было всё сделать, оказывается. У него кухня стильная, черно-белая, с тусклыми хромированными вставками, холодная и совершенно неуютная, а у Веры всё в теплой золотистой гамме, из дерева, – ящики, стол, стулья. На столе был рассыпан сахар, стояла недопитая чашка с чаем, мисочка с печеньем. На плите – кастрюля с холодным супом. Степа понюхал суп – вроде свежий. Он смахнул в руку сахар, включил плиту.

– Тебе поесть надо!

– Я суп не буду, – заявил мальчик, но не очень уверенно. – Я на завтрак суп не ем.

– Ага! Сейчас только привередничать. Ну, хлеб ешь тогда. У вас хлеб есть?

Мальчик пожал плечами.

– Я готовить вообще не умею, – продолжал Степа, заглядывая в шкаф, где был порядок – банки с крупами, пачки макарон, но хлеба не нашел, – имей в виду. Могу пиццу заказать. Любишь пиццу?

– С грибами только!

– Ладно, рассказывай, кто у тебя еще есть, кому тебя отдать, пока мама в больнице, а? И, кстати, как тебя зовут?

– Гоша.

– Ну, давай тогда, Гоша, пять. – Степа протянул мальчику руку. – А я – Степа.

Он пожал маленькую влажную ручку, чувствуя неожиданную симпатию и жалость к мальчугану.

– Так кто у тебя еще есть?

Мальчик подумал.

– Бабушка.

Степа увидел, что мальчик смотрит на полку под самым потолком, где стояли фотографии.

– Хорошо. Она в Москве? Можно к ней поехать?

Мальчик кивнул.

– Собирайся. Где она?

– На кладбище.

Степа развел руками:

– Ну, ты даешь.

– Мама говорит – она с нами, всё видит и слышит…

Степа растерялся.

– Так, ладно… Мама твоя всё правильно говорит, но к ней же… гм… не отвести тебя… А кто еще есть? Отец? Дед?

Гоша неуверенно пожал плечами.

– Что? Не знаешь? У тебя с матерью фамилии разные. Ты – Калганов. Значит, у тебя есть отец по фамилии Калганов, правильно?

– Он уехал куда-то… – проговорил мальчик.

– Давно?

– Вроде да.

– Ты знаешь его? Видел когда-нибудь?

– Не знаю. Не помню.

– Ладно. А дедушка, еще какие-то родственники есть?

– Тетя Нина есть. Она живет в этой… не помню…

– Вспоминай! В Москве?

– Нет. Кажется… Не знаю… Она на самолете к нам прилетала…

Степа вздохнул.

– И что мне с тобой делать? Ты в какую школу ходишь?

– Меня мама на машине возит.

– Понятно. Собирай свои учебники, всё, что надо, пенал, форму там… Что еще? Щетку зубную… И пойдем ко мне. Маму твою сегодня точно не отпустят.

– А она не умрет? – осторожно спросил мальчик.

– Нет! – как можно увереннее ответил Степа.

Пока они поднимались к нему домой, захватив с собой кастрюлю с разогретым супом, он думал – как хорошо, что последние деньги он не отнес на погашение кредита. Потому что он уже задолжал за квартиру столько, что этот взнос его бы не спас. А так у него, по крайней мере, есть деньги, чтобы купить какие-то нормальные продукты для Гоши – вряд ли он будет есть острое вяленое мясо, которое Степа вчера нашел в холодильнике, и прокисшие соленые огурцы. Как покупал мясо, он помнит смутно, кажется, завернул в какую-то армянскую лавочку, долго разглагольствовал с продавцом, пробовал разные продукты с диковинными, трудно произносимыми названиями, которые тот ему предлагал, купил орехи, которые рассыпал по дороге, и вот это мясо, бастурму, вкусную, ароматную, плохо прожевывающуюся. А огурцы стоят уже больше месяца, давно прокисли, он их помыл, залил водой с солью и поставил обратно. С хлебом и водкой – нормально, можно есть. Еще бы водка помогала и лезла в него…

Мальчик сначала с опаской, потом всё смелее походил по его квартире, рассматривая Степины портреты со съемок, которые стояли на трех пустых широких черных полках в гостиной.

– Ну, как тебе у меня? – спросил Степа, пока не понимая, как общаться с мальчиком.

Он нашел у себя в шкафу упаковку загадочных макарон – тонких квадратных пластин – и положил их вариться, пытаясь вспомнить, откуда они вообще у него взялись.

– Не очень, – ответил Гоша.

– Почему?

– Черное всё. Мне не нравится.

– Мне тоже, – засмеялся Степа. – Поэтому я, наверное, скоро отсюда уеду.

– Почему?

– Потому что квартира не совсем моя. Не выплачена. Понимаешь?

Он это впервые произнес и понял, что ничего страшного в этом нет. Его ночные страхи – как его будут выселять из квартиры – ничто в сравнении с тем, что сейчас может ожидать этого мальчугана, если его мать не спасут, а у него на самом деле нет других родственников.

– От окна отойди, или давай я лучше его закрою, – сказал Степа.

– Вон там мой дедушка живет, – вдруг заявил Гоша, не обращая внимания на его слова и показывая на какой-то дом.

– Дедушка?! Точно?

Мальчик кивнул.

– А ты знаешь номер его телефона?

Гоша помотал головой.

– А номер квартиры?

Мальчик неуверенно кивнул.

– Ну, давай поедим и пойдем к дедушке. Как его звать?

– Дед Матвей.

– Твоя мама – Вера Матвеевна?

– Нет… кажется… Артемьевна. Да! Вера Артемьевна!

– А кто тогда дед Матвей? Папин отец, что ли?

По лицу мальчика Степа понял, что пытать его бесполезно. Но к родственнику сходить нужно.

– Я тебя точно в фильме видел, – заявил Гоша, когда Степа разогрел и налил ему супу. – Только ты там другой.

– Волосы крашеные.

– Нет. Ты там… такой… – Гоша поискал слово, не нашел, попытался показать руками и лицом, какой Степа в фильме. – Ты когда прыгнул там в воздух, я такой: «О-о-о…» – Гоша сделал одновременно испуганное и восхищенное лицо.

– Ясно. – Степа хмыкнул. – А фильм тебе понравился?

Гоша пожал плечами.

– Да.

– А ты вообще понял, о чем фильм?

– Понял!.. Я такой сидел: «Э-э-э…» – Гоша показал, как он сидел, раздавленный и восхищенный.

Вопросы у Степы иссякли. Есть некоторое отличие от собаки, которую Степа собирался брать… С этим мальчиком он чувствовал себя сейчас не лучшим образом. Как с ним разговаривать? Вроде всё понимает, отвечает на некоторые вопросы, но так странно говорит, может, они все так говорят теперь, еще хуже, чем сам Степа… и такой он маленький… Хорошо бы найти его нормальных родственников и отдать им мальчика.

– Поел? Пошли.

Степа видел, что мальчик, наплакавшись, поев, попив чаю (очень кстати нашелся последний пакетик в пустой пачке), разомлел и идти никуда не собирается.

– Идем-идем!

– Можно я у тебя останусь?

– Нет.

– Почему?

– Потому что потому.

– А зачем тебе столько бутылок? – Гоша рассматривал батарею пустых бутылок, занявших все пространство около большого кухонного окна.

– Беседку строить! – усмехнулся Степа.

Степа видел однажды такую беседку на даче у соседей Людмилы Григорьевны. Она еще смеялась: «Редкий случай, когда тонны выпитого пошли впрок…» Не оставлять же мальчишку у себя в такой запущенной берлоге, где никто не убирался несколько месяцев, а на кухне скопились бутылки, из которых можно выстроить целую беседку? Даром что «умный дом», умом которого Степа не пользуется и свой собственный где-то по углам этого «умника» растерял…

– Почему ты бутылки не сдаешь?

– Пошли! – сказал Степа как можно тверже. – Почему… Потому! Со своей жизнью разобраться не могу, а ты говоришь – бутылки сдавать… Сдам. Давай вставай!

Гоша кивнул, слез со стула, крепко сжимая свой телефон, с которым не расставался, и пошел к двери.

Они прошли с Гошей по двору, усыпанному мокрыми листьями, перешагивая через лужи. Дождя не было уже неделю, но каждый день по двору с утра и ближе к вечеру ездила поливальная машина и зачем-то поливала асфальт, бордюры, желтые и красные листья, упавшие с деревьев.

Мальчик остановился у первого подъезда серой кирпичной пятиэтажки.

– Вот сюда.

– Точно?

– Да.

– Этаж помнишь?

Гоша улыбнулся, первый раз за сегодняшний день. Степа увидел, что у него в нескольких местах растут новые зубы, неровно, налезая друг на друга.

– Да это легко запомнить! Потому что первый этаж!

Кодовый замок не работал, Степа первым зашел в подъезд. Он присвистнул, увидев длинный коридор, заваленный какими-то коробками, старыми велосипедами, мешками, обувью, шинами.

– Никогда не был в таких домах. Это общежитие, что ли? – спросил он просто так, понимая, что Гоша ответить ему не сможет.

Гоша на самом деле ничего не ответил и довольно уверенно пошел по коридору, остановился у двери, выкрашенной синей краской, на которой было написано какое-то иностранное слово, Степа не разобрал. Ему показалось, что слово – немецкое.

– Ну, стучи! – вздохнул Степа. – Звонка здесь, кажется, нет.

Гоша постучал кулачком и крикнул:

– Де-ед! Открывай!

За тонкой дверью послышалось покряхтывание, шарканье, бормотанье, что-то упало, покатилось, и всё стихло. Дверь им не открыли. Степа с Гошей переглянулись.

– Что, всегда так? – спросил Степа, оглядываясь, потому что к ним приближалась женщина огромного размера, в красных растянутых трениках, ярко-красной кепке с английской надписью «кока-кола», в свободной белой футболке, под которой болтались, как перезрелые дыни, две длинные и мощные груди. Женщина ела сочный персик, слизывала с полной волосатой руки текущий сок и очень внимательно смотрела на них, как будто хотела заговорить.

– Здрас-сьте, – сказала толстуха, задев их колышущимся боком и томно улыбаясь.

Впереди открылась еще одна дверь, по коридору наперегонки помчались… трое… четверо… нет, пятеро… Степа помотал головой – сколько их? – на первый взгляд совершенно одинаковых детей, со смуглыми лицами, раскосыми глазами, жесткими черными волосами. Дети были одеты в первое попавшееся: слишком длинные брюки, гармошкой собравшиеся у щиколотки, ветровка на голое тело, на мальчишке с худющими мосластыми ногами – огромные розовые девичьи кроссовки и кислотно-зеленая майка с неприличным жестом на всю длину.

Дети горланили, хохотали, кривлялись, скакали. Толстуха подхватила одного, который хотел пролезть на карачках между ее ногами, легко подняла его за шкирку, раскачала и, дав щелбан, поставила на пол. Мальчишка извернулся и укусил толстуху за палец. Та дала ему в ответ такой подзатыльник, что он упал, завыл, за ним завыли и заорали остальные.

Вовремя приоткрылась синяя дверь, в щелочку показалась круглая лысая голова невысокого пожилого человека, он глянул на Гошу, замершего у стены, и Степа услышал негромкое: «Проходите!»

Степа побыстрее втолкнул Гошу в квартирку и зашел за ним сам, потому что в коридоре началась настоящая драка. Вышел то ли чересчур молодой отец, то ли старший брат кого-то из детей, пошел на толстуху, маша руками и крича на странном языке, в котором был перемешан русский мат и стреляющие, взрывающиеся согласные чужих слов. «Как колючая проволока с ошметками экскрементов», – пронеслась мысль у Степы, удивившая его самого. Мозг наш иногда работает в совершенно автономном режиме…

Дед Матвей – а это был, по всей видимости, именно он – плотно закрыл за Степой и Гошей дверь и еще накинул ржавый крючок. Степа вспомнил, что такой крючок был у них на сарае в огороде, где его бабушка целое лето выращивала овощи, потом солила их, расставляла банки по всем свободным углам и не разрешала трогать до зимы. И Степе казалось – никогда эта зима не наступит. Только зря отовсюду на него смотрят банки с вишневым, сливовым вареньем, и розовое, прозрачное, самое вкусное – из райских яблочек. Сейчас бы поговорить с бабушкой, но – увы. Ни варенья, ни бабушки.

– Ну-с, – неожиданно сдержанно и интеллигентно сказал дед Матвей. – С чем пожаловали, гости дорогие? Что-то мама твоя, Георгий, давненько не заходила. Забыли старика! Ай-яй-яй!..

Степе казалось, что он попал на съемочную площадку, где сейчас начнется съемка фильма по мотивам какой-то известной пьесы. Артисты репетируют, повторяют слова, им пробуют грим, меряют костюмы… И все слова такие знакомые…

– Я – Степан Васильков… гм… – сказал Степа и, чуть поколебавшись, протянул руку старику, чувствуя себя крайне неловко.

Он почти полностью протрезвел и догадывался, что выглядит сейчас не лучшим образом. Перегар, вонища, страшный перегар, он сам не знает, куда от него деваться, волосы наверняка растрепанные – Степа на ходу пытался причесать их рукой и даже не смог расцепить в некоторых местах, так они спутались… Сколько дней он не причесывался? Три… Или больше… Он не пил запоем, нет. Просто как пришел домой после театра, где ему в очередной раз сказали «нет», как сел за стол, налил себе вина, заплакал после второго стакана, так счет дням и потерял. Не в том смысле, что потерял себя. Нет, к счастью или к сожалению, напиваться, как напиваются некоторые – до полной потери себя, когда не помнишь ничего, что происходило в дни запоя, – он не может. Его норма – до первых слез, а потом вино, водка, любое спиртное идет с трудом. Ты и не пьян, и не трезв. Вот как бы умудриться попасть или туда, или сюда. А промежуточное состояние крайне тяжелое.

– Матвей Калганов, – со сдержанной гордостью сказал старик.

Степа присмотрелся. Да не такой уж он и глубокий старик. Лет… семьдесят или меньше. В таком возрасте люди еще сыновей себе на юбилеи заказывают от молодых жен. Как, например, муж Людмилы Григорьевны, точнее, бывший муж. Прожил с ней сорок лет, с двадцати пяти до шестидесяти шести, развелся, женился на двадцатилетней, и она ему родила мальчика. Все друзья очень сомневались в том, что мальчик – его, лишь он не сомневался, говорил, что всю жизнь жил для того, чтобы встретить свою единственную любовь и родить сына, как-то пропуская тот факт, что сын у них с Людмилой Григорьевной есть и уже внуки вовсю бегают.

– Что, Георгий, привел друга? – спросил дед Матвей как ни в чем не бывало.

Гоша сморщил нос, молча состроил деду рожицу, прошел через всю комнату к окну и залез на подоконник. Быстро достал телефон и уткнулся в него.

Матвей посмотрел на Степу.

– Его мать попала в больницу, – объяснил Степа. – Я – сосед.

– Что с ней?

– Я не знаю. Потеряла сознание, увезли на «скорой». Она ведь жена вашего сына?

Матвей пожал плечами.

– Кто теперь кому жена, кто кому сын – не поймешь. Где он, этот сын? Внука вижу – мой внук. А сын… Ну-с, присаживайтесь, вот стул, сейчас освобожу…

Матвей снял со стула стопку старых книг и журналов и придвинул стул к Степе.

Степа сел и огляделся. В комнате стоял небрежно застеленный диван, на котором, очевидно, спит Матвей, другой кровати не было, еще один стул, весь завешенный одеждой – серый растянутый свитер, джинсы, пара рубашек, носки, висящие внизу по перекладине стула, и хороший, слишком хороший для такого места стол – из золотистого благородного дерева, со слегка округлыми ножками. На столе был включен компьютер, на мониторе – открыт текст. Матвей заметил взгляд Степы и любовно погладил стол:

– Мой рабочий станок. – Он провел рукой по книгам, стоящим ровным рядом на полке над столом. – Всё мое.

Степа не понял, кивнул.

– Мои книги, – пояснил Матвей. – Я написал все эти буквы и слова.

– Ваши?.. – Степа прикинул – на полке стояло не меньше тридцати книг.

– Да, мои.

– То есть вы – писатель?

Матвей кивнул:

– Да.

Степа встал и подошел поближе. Как-то неловко. Столько книг у человека. А он и не знает такого писателя… Степа присмотрелся. На корешках книг было написано одно и то же имя «Вера Лялина». Он вопросительно посмотрел на старика. Опять Вера… Что же его преследует это женское имя… При чем тут какая-то Вера, если Матвей говорит, что это его книги?

– Псевдоним, – улыбнулся Матвей. – У меня чересчур резкое имя для такой нежной прозы.

– Можно? – Степа взял одну книгу.

«Васильковые поляны». Он полистал, прочел несколько абзацев. Какая-то личная драма, женский монолог, повествование от первого женского лица…

– Не слышали о такой писательнице? – усмехнулся дед Матвей. – Когда вышла именно эта книга десять лет назад, многие прочили мне общероссийскую славу… Да только где она теперь, общая Россия!.. Там же, где моя слава… Всё порознь, каждый о своем, все пишут, кто умеет и кто не умеет, кто в школе на тройки учился, кто совсем не учился, все пишут. И находят читателя. Премии получают. Сейчас это просто. Заплати – официально, по квитанции, деньги – и ты попадешь со своей книгой в серию – «Лучшая проза», «Золотая проза». Полторы тысячи рублей страница. Что хочешь пиши! Деньги плати – напечатают. Люди этим живут – издательства-однодневки, литературные союзы. Чудеса! Другое время, и я к нему не приспособился, увы. Но пишу. Потому что по-другому не могу. Пробовал не писать. Начинаю сходить с ума – мысли толкутся в голове, толкутся, не замечаю, что разговариваю вслух… Персонажи мои разговаривают.

Степа взял с полки еще одну книгу, на вид совершенно новую.

– Это в магазине продается? Можно купить? Глупый вопрос, то есть…

– Нормальный вопрос. Эту можно, другие уже нельзя. Вышел крохотный тираж, разошелся, как журналы, скоро выходит следующая. Иногда романы переиздаются, иногда нет. У меня в год выходят две-три книги. И я даже получаю за них деньги.

Степа не знал, что еще спросить, сам он книг давно не читал, из вежливости кивнул, листая роман. Положил книжку на стол, заметив, что сзади на обложке – фотография миловидной женщины средних лет.

– А… о чем ваши книги?