К Женскому дню Эля готовила номер с мальчиком Гошей, на год младше, который занимался в детской вокальной студии «Арпеджио», известной на всю страну. Ей хотелось спеть дуэтом про весну, про любовь, она нашла симпатичную песню, учила ее, вспоминая Валерия Игнатенко, хорошенького аспиранта Академии имени Гнесиных, который в прошлом году проходил практику в музыкальной школе и который ей так нравился – издалека, она с ним даже толком вживую и не разговаривала. Ему двадцать семь, ей четырнадцать – о чем говорить… О том, что скоро и ей будет восемнадцать, и тогда они смогут встречаться, а сейчас лишь переглядываться и переписываться Вконтакте, смущая друг друга несбыточными пока желаниями? Несбыточными, а для Эли так просто преждевременными. Но желания рождаются в той части тебя, которая не понимает, что прилично, а что – нет, что еще рано, а что может привести тебя в плен, в полную зависимость, которая определит твою судьбу, изменит ее, а то и сломает… Эля с Валерой встречаться не стала – он пару раз предлагал, во время ночных разговоров Вконтакте. Странные они, эти разговоры, когда не видишь собеседника, хотя бы не слышишь голос. «Да», «Почему?», «Наверно, нет» – можно прочитать совсем по-разному. Как захочешь, как и прочтешь.

После тех переписок Эля для себя решила – ей это не подходит. Те юноши, кто уже вошел во взрослую жизнь, ей пока не товарищи. Решила сама, ничего не рассказывая матери. Лариса обязательно поделилась бы с отцом, ее родители – образцовая пара, друг от друга секретов нет, поэтому ей приходится решать многое самой. Они бы очень удивились, узнав, что Эля часто чувствует себя одинокой в их благополучной и дружной семье. А как не чувствовать? Если они – вместе. А она – одна.

Песня, которую Эля нашла, очень соответствовала ее настроению этой весной. Что-то несбыточное, что прошло мимо, тревожное и радостное ожидание новых, неизведанных, волнующих чувств… Сложная мелодия на два голоса. Нужен второй, хороший, уверенный мальчишеский голос, после мутации, который может спеть и верхние, дискантные ноты и иметь плотные, уже мужские низы.

Хорошенький улыбчивый Гоша учил-учил песню, да так и не выучил. Слов не знал, мелодию перевирал, партию свою не держал.

– Фу ты, Гоша… Только зря я на тебя столько времени потратила!

– Не зря, я выучу…

– Когда, Гоша? Времени – четыре дня до концерта осталось!

– М-м-м… – заныл Гоша. – Ну вот, какая ты…

– Не ной, ты что! Слушайте, ну вы вообще не мальчики, а я не знаю что…

– Эль, сложная мелодия, сразу не выучишь…

– Как же вы выступаете на концертах? – удивилась Эля. – Я видела афишу – у вас этой зимой были концерты в таких роскошных залах… Билеты продавались везде, реклама по телевизору, в сети…

– Так мы же поем под хороший плюс! – искренне ответил Гоша.

– В смысле?

– Да как! Кто же будет рисковать петь живым голосом? – наивно объяснил мальчик.

– Как это? А какой смысл в таком пении?

– Ты не понимаешь, – начал рассказывать Гоша. – Мы записываем в студии, много раз, потом режут, делают хорошую фонограмму, те, кто петь не умеют, не записываются…

– А они потом на сцену выходят, те, кто петь не умеют? – засмеялась Эля.

– Конечно, выходят!

– А делают что?

– Подпевают, танцуют… Микрофон же выключен! Ну что ты привязалась! Все так поют!

– Не думаю, – покачала головой Эля. – Не думаю, что все поют под хорошо сделанную фонограмму, чужую причем… Ладно, Гоша, проехали! Вот почему ты песню выучить не можешь и голос не держишь!

– Все я могу, – обиделся Гоша. – Не хочу только. И времени у меня не было. У нас столько выступлений за этот месяц. И репетиции каждый день.

– Хорошо, свободен! – кивнула Эля.

– Тебе сколько билетов принести на наш концерт? У меня есть штук пятнадцать…

– Нисколько.

– Потом сфотографироваться можно с гостями. Звезды будут… Всего тридцать евро фотография, поставишь Вконтакте…

– Свободен.

Разобиженный Гоша поплелся на урок, а Эля подошла к Елизавете Константиновне, энергичной учительнице, ответственной за концерт, и предупредила ее:

– Мне придется песню поменять. Я другое спою, сольно, дуэта не будет, Гоша песню не выучил.

– Да ничего подобного! – всплеснула руками Елизавета. – Как это поменять? На что? Мы уже ее в сценарий вплели, песня уж больно такая… весенняя… Слушай, а я тебе сейчас Бубенцова приведу… Он ведь тоже поет, ты не слышала его на вечере романса? Иван Селиверстович делал концерт. Миленько так было, душевненько…

– Нет, я не люблю романсы, – пожала плечами Эля.

– Ладно! Не в романсах дело…

– И Ивана Селиверстовича не люблю. От него пахнет мышами.

– Теплакова!..

Элька вздохнула. Если бы только мышами…

– Бубенцов – это математик из десятого класса? – спросила она.

– Математик? – удивилась Елизавета. – Не знаю. Он у меня в группе по английскому, очень хорошо учится, старается в этом году. Я думала, он больше гуманитарий… Не важно. Сейчас я тебе его приведу.

Елизавета сходила куда-то и через пять минут привела в зал взлохмаченного, симпатичного, смущенного мальчика, с немного грустными и одновременно внимательными карими глазами.

– Это – Бубенцов? – крайне удивилась Эля. – Ты – Бубенцов?

– Ну да. А что?

– Я тебя не так себе представляла… Нам столько про тебя Наталья Петровна рассказывала…

– Так, Теплакова, вот тебе партнер, и чтобы дуэт был. Не будет она петь! Да мы весь сценарий концерта на твоей песне завязали. Слова там у тебя такие… «Пойдем в переулках весны…» Чудо! Мы же уже переулки нарисовали даже! Виртуальные! По ним и остальные бегать будут! И матросы у нас есть, танец такой, и посвящение любимому учителю – тоже в переулочке выходит ансамбль, а навстречу – любимая классная… Такое оформление придумали… Закачаешься! Давай, учи. Вот тебе Бубенцов, отпрошен с двух уроков. Он весь твой. – Елизавета подмигнула Эле. – Тебя тоже сейчас отпрошу. А ты, орел, старайся, ясно? А то двойку по английскому поставлю. Чтобы песню мне к завтрашнему дню знал. О’кей?

– О’кей, – растерянно кивнул мальчик.

Елизавета ушла, они с Бубенцовым остались одни в большом актовом зале. Эля с большим сомнением напела песню.

– Попробуешь? – спросила она Бубенцова.

– Давай, попробую, – улыбнулся он.

Так искренне, так светло улыбнулся, Эля внимательнее посмотрела на него.

– Ну, давай, подпевай.

Мальчик пел хорошо, немного неуверенно, но легко подстраивался к Эле.

– Слух у тебя отличный, – похвалила она его. – И тембр красивый.

– У тебя тоже.

– Да у меня – понятно! – засмеялась Эля.

– Певицей хочешь быть?

– Нет, конечно. А ты – кем?

– Я… – Митя замялся.

Рассказать ей? Или не надо… С чего бы ему с ходу откровенничать с этой красивой девочкой, которая поет на всех концертах, отлично учится, всегда выступает в школе, в музыкалке, ее песни крутят на огромном школьном экране на первом этаже, он ее не раз видел на окружных концертах. Префект ее обнимал, представлял, как надежду округа, что она прославит когда-нибудь эти места… Но главное – она такая красивая, что даже не хочется ни о чем больше думать. Язык сам что-то произносит, может быть, то, что говорить не нужно… Митя толком не понимал, что говорит. Она слушает внимательно, так смотрит, как будто залезает ему в душу, и ему никак не закрыться, а закрыться – нужно… Батя ведь предупреждал его о женщинах… Закрутят – сам не заметит. Очнется – будет поздно. Вот и сейчас он, кажется, потерялся в ее светящихся глазах, забыл, о чем начал говорить…

– Мить, Мить… – с мягким смехом прервала его Эля. – Не успеем ничего. О профессиях потом поговорим. Нам нужно понять, споем ли мы дуэтом. Еще раз пробуем.

Вот, значит, ей вовсе не интересно. А для него это самое главное. Он хочет быть скульптором. Но он не должен быть скульптором, потому что он бездарен. И потому что искусство умерло. Никому скульпторы не нужны. Поэтому он будет великим виолончелистом, таким же великим, как Мстислав Ростропович или, на худой конец, Пабло Казальс.

Через час репетиции Митя уже отлично пел свою партию, почти не ошибаясь и тут же поправляясь, слушая все замечания Эли.

– Трудно поверить, что ты никогда не занимался пением.

– Не занимался.

– А на хор в музыкальной школе ты ходил?

– Прогуливал… – признался Митя. – Убегал, играл в футбол за музыкальной школой.

– О! Мой папа тоже прогуливал хор, когда его отдали в музыкальную школу. А потом окончил консерваторию и стал певцом.

– Твой папа – певец? Где он поет?

– Теперь только дома и для друзей. Он же больше не работает в театре.

– А кто он?

Эля внимательно посмотрела на Митю. Вот интересно. Она думала, что вся школа знает, кто ее отец. Все магазины в округе продают их хлеб. У них столько булочек, рогаликов, бубликов, сушек, печенья, всяческой кондитерской продукции, ну и, главное, их последняя фишка – старорусский хлеб, который столько рекламировали по телевизору, и ведь кто именно его ел, сидя на резной лавке в сказочно красивых палатах! Один из самых известных и скандальных политиков России. Ел, причмокивал, всем советовал есть, рекомендовал покупать и любить все только русское, самое русское, самое-самое русское! Никогда бы родители не оплатили такую рекламу – тридцать восемь секунд эфирного времени на центральных каналах, – политик платил за нее сам. Уж больно красивая, выразительная получилась реклама – и самому политику, и модной национальной идее, и их хлебу. Федор очень сомневался: «Убого – рекламировать то, что заложено в самой сути человека! Ну что такое – модно быть русским и любить все русское!» Но Лариса уговорила его, и вышло забавно, привлекательно и вовсе не стыдно.

Так что вся школа знала, что у Теплаковых – знаменитая, процветающая хлебная мануфактура, находящаяся к тому же в их собственном районе, в десяти минутах езды на городском транспорте от их школы. Сколько туда детей возили, сколько отец устраивал бесплатных дегустаций… Как можно об этом не знать, учась в их школе?

– А кто твой отец? – повторил Митя. – Если не певец, то кто? Режиссер?

– Папа? Да нет… Он… – Эля улыбнулась. – Он капиталист.

– А… – немного растерялся Митя. – В смысле – капиталист?

– В смысле – «заводы, дома и пароходы»! – засмеялась Эля.

– Вы – богатые?

– Ну да.

– Очень богатые?

– Очень! – опять засмеялась Эля.

– А почему ты в нашей школе учишься?

– А где мне учиться?

– Ну, я не знаю. В частной закрытой школе какой-нибудь. Или за границей.

– Я в этой школе с первого класса учусь.

– А ты без охраны ходишь?

– Пока – да.

– А у вас есть свой самолет?

– Самолет? Нет.

– А яхта?

– Яхта – есть. Вернее, катер. А что?

– Нет, ничего. – Митя вздохнул. – Ладно. Странно. Я не думал, что у нас в школе дети капиталистов учатся.

– Митя, прекрати! Я ведь пошутила! У меня хорошая обычная семья. Мама была учительницей когда-то…

– А сейчас она – кто? Жена олигарха?

– Мы не олигархи, Митя.

– Так что делает твой отец?

– Мой отец? Печет хлеб.

– В смысле?

– В смысле – печет хлеб. Что тут непонятного? – пожала плечами Эля. – У нас хлебная мануфактура. А мама – ее директор.

– Ничего себе…

– А твой отец?

– Мой? – Митя гордо улыбнулся. – Мой батя – очень талантливый скульптор.

– Да? – теперь уже удивилась Эля. – Здорово… А… где можно посмотреть его работы? У него бывают выставки?

– Я… я тебе потом расскажу. Давай петь, хорошо?

– Хорошо.

Эля включила музыку, и тут в зал заглянул Дуда. Увидев Элю с Митей вдвоем, он пошерудил пальцами губы, издав смешной звук. Ему показалось это недостаточным, он забежал в зал, пронесся мимо Мити, толкнул его, проскакал по стульям, стоящим рядами, и крикнул Эле:

– Я тебе напишу!

– Буду ждать, Дуда! – иронически ответила Эля.

– Ты с ним переписываешься? – спросил Митя.

– Не больше, чем со всеми остальными, – пожала плечами Эля. – С ним не о чем говорить. Просто он… Очень любвеобильный мальчик. И привык, что все по первому зову с ним бегут. А я не побежала. Вот он сам кругами около меня и бегает теперь. Все сужая и сужая круги… При этом у него вроде как есть другая девушка, но это ему не мешает.

– Ты красиво говоришь… Читаешь книги?

– Читаю. А ты?

– Я – тоже.

– Это редкость. У нас в классе человека четыре читают, не больше. Остальные только краткое содержание смотрят и скачивают сочинения.

– Да, у нас тоже. Мы только что пробный допуск по литературе писали, так десять человек вообще пустые листы сдали, не знали, что писать, ни одного слова не написали.

– Смешно…

– И грустно, – кивнул Митя.

Удивительный мальчик – подумала тогда Эля. Не похож ни на кого.