Она часто представляла себе монастырь. Видела по телевизору другие монастыри, ездила пару раз с родителями и Артемом на экскурсии в Подмосковье, в Псков. И совершенно растерялась, когда они с отцом подъехали к старой кирпичной стене, похожей на стену заброшенного завода. Часть кладки осыпалась, когда-то красивая башня на резко заворачивающем углу стены неровно потемнела, как будто ее облил, балуясь, бурой краской какой-то великан. Они оставили машину невдалеке и обошли монастырь. Ника смотрела на отца и понимала, что он волнуется. Антон начинал что-то говорить, замолкал, ерошил короткие волосы, беспрестанно поправлял очки, снимал их, надевал снова, то смеялся, то хмурился, взглядывая на часы. Они договорились приехать к трем, а приехали раньше.

– Ника, дочка, я, наверно, не пойду, – неожиданно сказал отец. – Иди одна.

– Пап…

– Сразу не пойду. Ты иди, там… поговори с мамой, а я… потом. – Отец растерянно пожал плечами и отвернулся, пряча глаза. – Ну вот так. Прости меня.

– Пап, я одна боюсь… – Ника держала цветок и в нерешительности смотрела на отца. – Я не знаю…

Антон погладил Нику по спине и протянул ей пакет с пирогом, который Ника пекла накануне вечером.

– Мама рада будет тебя видеть, я знаю. Только… Я никак не скажу тебе… Надо было раньше сказать, но я не знал, как ты отреагируешь…

Ника вопросительно взглянула на отца.

– Обещаешь, что… – Антон замолчал.

– Что, пап? Что такое? – Ника встревожено заглянула ему в глаза.

– Я не говорил тебе… Понимаешь… В монастыре нельзя жить, если у тебя есть семья, муж и ребенок… Поэтому я вроде как брат ее…

– А я кто?

– Племянница.

– Ничего себе… Папа… Ты мог мне дома сказать… А ты давно это узнал?

Антон не сразу ответил, виновато крутя головой.

– Ну прости. Сразу знал, конечно. Я же мог позвонить в монастырь и сказать случайно что-то не то… Поэтому Анна меня предупредила. Я сам не знал о таких правилах.

– А как же она… Ничего себе… Как же она – всех обманула, да?

– Я… Если честно, я не знаю, дочка. Раз ее взяли… Разрешили, наверно. Не знаю. Но когда я звоню узнать о ее здоровье и передать привет, то говорю, что звонил брат.

– А они не удивляются, что брат так часто звонит? – усмехнулась Ника. – Что? Или ты мне привет от нее передаешь, а сам… – Ника ахнула от своей догадки. – Пап, я права? Никаких приветов мне мама не передавала, так?

– Не совсем… Не время сейчас говорить… Это я виноват, все не знал, как сказать.

– Молодец! – Ника похлопала отца по руке ниже плеча. – Офицерский поступок! Мужественный, честный.

– Не мучай меня, Ника, пожалуйста.

Ника прижалась к отцу.

– Да, прости. Все хорошо. Я все поняла. Мамой не называть, да?

– Ну… тихо только если. И не плакать.

– Я не буду плакать, – сказала Ника. – Не волнуйся.

Анна молча взглянула на Нику, когда та, увидев мать на лавочке, узнавая и не узнавая ее в черном облачении, робко подошла к ней.

– Привет… – Ника, не зная, как быть, подсела к Анне. – Мам… – как можно тише сказала девочка и постаралась заглянуть Анне в глаза.

Мать сидела с плотно сжатыми губами, глядя перед собой. Руки ее, обветренные, с коротко обрезанными ногтями на загрубевших загорелых руках, тоже были сжаты.

– Мамочка… – Ника от растерянности не знала, что делать с цветком, так и держала его в руках.

– Здравствуй, Ника. Как ты живешь? – Мать говорила глухо и, как показалось Нике, с упреком. Цветок в горшке она даже как будто не замечала.

– Я – хорошо. Учусь.

Анна кивнула, не глядя. Ника, растерявшись, добавила:

– Занимаюсь спортом… мам… катаюсь на лыжах… у меня…

– Катайся, – ответила Анна, встала и ушла, не оборачиваясь.

Ника тоже встала, но идти за ней не решилась. Она посмотрела, как Анна ровным шагом, с каменной спиной, опущенными плечами, дошла до поворота к небольшой пристройке, всей закрытой строительными лесами, чуть замедлила шаг, как будто хотела все же обернуться, но не стала оборачиваться, ушла.

Отец стоял уже в каменной арке на входе в монастырь, читая историю монастыря на темной выщербленной стене.

– Ника? – Антон глянул в лицо дочери, обнял ее за плечи. – Давай выйдем наружу, поговорим, потом, может быть, вернемся.

Ника покачала головой, стаскивая большой платок, который она накидывала перед входом:

– Нет, пап. Я больше туда не пойду.

– Плохо маме, да, дочка?

– Наверно, плохо. Не знаю. Она не захотела со мной говорить. На, возьми, – Ника протянула отцу пакет с пирогом и цветок.

Антон взял у нее все и с грустью посмотрел на дочь. Откуда ей взять столько сил, чтобы еще и пожалеть мать, которая вот так оставила ее. Да, Анне трудно. Но есть же Ника, ей ведь она нужна. Антон не может заменить ей мать, хотя очень старается, чтобы Ника не чувствовала себя одинокой. Но о каких-то вещах он не может с ней говорить. Да и не в разговорах дело. Самому лучшему отцу матерью не стать, что тут объяснять.

– Пойдем. – Не отпуская плечо дочери, Антон вышел вместе с ней на улицу. – Хороший день какой. Да?

Ника молчала.

– Да? – мягко и настойчиво переспросил Антон.

– Да, пап. Очень хороший день. Божий. – Ника усмехнулась.

– Ника… – Антон крепко прижал дочь к себе. – Бог тут ни при чем.

– Ничего не скажет маме он, как ты считаешь? Не поругает ее? Она же здесь так близко к Богу.

– Не надо, пожалуйста, не говори лишнего.

– Я вообще не верю! Раньше не верила, а теперь тем более.

– Хорошо, хорошо, дочка, пожалуйста… Хочешь, искупаемся?

– Прямо здесь? Ты издеваешься?

Ника вытерла слезы, с силой запихнула салфетку в карман.

– Смотри, Ника, – отец погладил ее по коротким вьющимся волосам, заправил непослушную прядку за ухо, которая тут же выбилась обратно, – на самом деле какая красота, чудесное озеро. Вот, кажется, люди купаются. Собак своих купают… Рыбачат… Там вон выход отличный к воде…

Ника покачала головой:

– Если ты к ней не пойдешь, пап, то поедем, пожалуйста. Мне здесь тяжело.

– Понимаю. Хотя место, конечно, намоленное… Так здесь как-то… легко дышится вроде… Кому как, да, дочь? – Антон постарался взять Нику за руку, но она скрестила руки на груди. – Вообще хорошее место. Надеюсь, Аня тоже видит это. И это ей помогает.

– Не помогает ей ничего, пап. Все то же, что и было.

– Наверно, ей поможет Бог, дочка.

– Не поможет, пап! – в сердцах сказала Ника. Отец не понимает, что ли? Или не хочет видеть правду? Или же с ней не хочет говорить искренне. – Она не к Богу ушла, а от нас с тобой! Ты прекрасно это знаешь. И вообще от мира.

– Мы это уже обсуждали, Ника. – Антон говорил мягко, но твердо. – Ты знаешь мое отношение. Я тоже считаю, что Аня делает только хуже и себе, и нам, но, наверно, она так не считает. Ей невыносимо жить, как прежде. Ей слишком больно. Раз она не уехала ни через неделю, ни через месяц, здесь ей лучше. Тебе ведь жалко ее?

– Мне себя жалко, пап.

– Неправда. – Антон прижал к себе голову дочери. – Тебе жалко ее. Просто тебе обидно.

– Мне кажется, ей с нами было бы лучше.

– И мне так кажется, дочка. Но мы оба неправы. Иначе бы мама вернулась. А здесь она нашла себе какое-то применение. И, возможно, успокоение.

– Нет, – упрямо покачала головой Ника. – Ты ее не видел. Сходи, поговори с ней. Ты же хотел что-то ей сказать.

– А как ты думаешь, она хочет меня видеть?

Ника посмотрела на отца. Так спрашивает, как будто хочет услышать ободряющий ответ. Спрашивает, как будто сам не взрослый. А она точно знает, что мать ушла навсегда. Что она как будто умерла для них. Вот она есть – и ее нет. Ника отвернулась.

– Ясно. Ну… я все-таки попробую. Да? Ты пойдешь со мной или подождешь здесь?

– Здесь подожду, пап, пофотографирую.

Антон вошел на территорию монастыря и огляделся. И где же ему искать жену? Они договорились с настоятельницей, что приедут ровно в три. Ника как раз пришла вовремя, Анна ждала ее, а теперь – где она? Где ему ее искать?

Антон походил по дорожкам, вглядываясь в каждую монахиню. Он, конечно, узнает Анну, но в этих черных одеждах они как-то все похожи одна на другую… Антон поднялся по высокой лестнице в главный храм, двери которого были открыты. Храм реставрировался снаружи, но внутри было чисто, лесов не было, несколько мирян тихо стояли у икон.

Антон огляделся. Нет, Анны здесь нет, всего одна женщина в черном, и та, скорее, не монахиня, а лишь помогает, чистит подсвечники. На руке у женщины Антон заметил обручальное кольцо. Анна оставила свое кольцо дома. Считает ли она его мужем? А ему кем себя считать? Вдовцом? Его жена ушла из мира, но жива. Просто живет в другом мире. Вроде в разводе с ним. Но он-то с ней не разводился. Он как будто женат. Просто жена болеет. И здесь, в этом месте, находится как в духовной лечебнице, на излечении. Конечно, ей же нужно лечить душу… Сколько времени займет это лечение, никто не знает.

Антон купил несколько свечей, поставил у тех икон, где было место в подсвечниках. Отношения с религией у него складывались своеобразно, верить ему было трудно, а не верить совсем невозможно. После гибели Артема он бы, возможно, сам пришел в церковь, если бы Анна не спряталась от него и, главное, от Ники в монастыре. Нику он просит жалеть Анну. Самому ему жалко жену, очень жалко. Но сейчас появилось новое чувство. Он видит, как тяжело Нике, как она зажимается, закрывается, обороняется от внешнего мира, он ей часто кажется враждебным, и происходит это оттого, что Анна навесила на девочку чувство вины и ушла от нее. А Ника ни в чем не виновата, Антон уверен в этом. Кто виноват? Никто. Жизнь. Так вышло. Почему? Знает Бог, в которого, наверно, верит Анна и с большим трудом и оговорками верит Антон.

Он постоял у большой иконы Богоматери, никак не мог отойти. Какие-то новые мысли возникли у него в голове, как будто ему отвечали на те вопросы, которые он не задавал. «Ты должен помочь и Анне, и Нике. Ты должен простить Анну, не корить ее. Ты сильнее, Анне нужна твоя помощь…»

Антон пожал плечами и вышел из храма. Игры подсознания. Его и без того некрепкая вера только еще больше пошатнется от таких мыслей. Это его собственные мысли, которые его же голова предлагает ему. Как так может быть? Моя голова предлагает мне какие-то мысли, которых у меня десять минут назад и в голове не было. Я сам удивляюсь собственным же мыслям. А где тогда я? Не там, где моя голова? Абсурд. Невозможно. Это невозможно постичь. Наверно, именно так и приходят люди к вере. То, что не поддается осмыслению, то, что за гранью разума, – чудесное, а, значит, чудо есть, Бог есть. Ведь кто-то разговаривал с ним у иконы!

Задумавшись, Антон натолкнулся на монахиню, спешащую навстречу, не поднимая глаз.

– Простите, – сказал Антон.

Та мельком посмотрела на него. Вполне милое, румяное лицо, живые глаза, даже лукавые. Надо же. Ободренный ее взглядом, Антон спросил:

– Вы не знаете, где найти Анну? Посл… – Антон замялся. Как-то не выговаривается это. Как странная, жестокая игра. Но все-таки договорил: – Послушницу Анну… Высокая, с темными волосами…

– Анну-то? – почему-то усмехнулась монахиня. – В гости или как?

– В гости… – Антон немного растерялся.

Как с ней разговаривать? В таком же веселом духе? Сказать, что он бывший муж, как Анна теперь считает? Антон потер лоб. Да нет, ну как же… Ведь он настоятельнице звонил, как старший брат Анны…

– Посмотри вон там, – монахиня кивнула, больше ничего не спрашивая, в сторону сада с деревьями. – Поливает она.

Антон пошел, куда указала ему монахиня. Как-то все это не укладывается в голове. Дома не укладывается, а здесь – тем более. Он не может воспринимать это серьезно. Для него и Аня здесь, и все остальные – как некое представление, роли, которые эти женщины себе выбрали, не справившись или не согласившись с другими своими ролями, предложенными им жизнью. Но, наверно, они имеют на это право. Особенно те, у кого нет детей. А у Ани – есть. И именно об этом Антон хотел сказать Анне. Он писал об этом, но не был уверен, что Анна читает его письма, ни одного ответа от нее не было.