Цитаты из книги «Вид с Монблана»

Вечером старик укладывал детей в свою кровать, а сам ложился на раскладную, походную. «Двоим лучше, чем одному, – говорил старик. И еще добавлял: – Одному как согреться…»

Старик оставил им свои февральские продуктовые карточки. Поверх карточек стояла пол-литровая металлическая банка с гречневой крупой. Под крышкой они нашли записку: как варить, чтобы хватило на подольше. Магазины были пусты. С трудом удавалось выкупать только хлеб. Ездить на барахолку и менять вещи на еду сил у них не было. Когда крупа закончилась, на дне банки они обнаружили записку. Старик велел открыть книжный шкаф и отодвинуть книги на третьей полке. Там дети нашли еще одну банку, с горохом. Но на дне этой второй банки уже ничего не было.

Дети продолжали стоять на месте. Тогда он снял с головы шапку и умоляюще прижал ее к груди. – Родненькие мои, оставьте меня… Пожалуйста…

Дети вернулись к старику и встали против него. Девочка плакала. – Убирайтесь! Слышите? Тут и без вас нахлебников хватает! Дети не уходили. Старик сорвал с руки сначала одну перчатку и бросил ею в детей, потом вторую. – Делайте, что говорю! Вон отсюда!

Но они привыкли верить старику и слушаться его.

Оказывается, у монахов, которые до сих пор живут в Лавре, есть, еще со времен Гражданской, правило: когда становится совсем плохо, они забирают к себе стариков, ухаживают за ними и кормят. Надо всего лишь прийти и сесть у ворот. И вот он решил, что так и поступит. Для этого дети должны помочь ему дойти до Лавры и оставить его там. А когда стемнеет, монахи возьмут его к себе

Старик чувствовал, что с каждым днем слабеет все больше, а он не хотел, чтобы дети остались в комнате одни, с покойником. Теперь хоронили только за хлеб, хлеба же у них не было, и следовало торопиться. Вот только без помощи детей задуманного ему было не исполнить.

Чтобы отвлечь детей от мыслей о еде, старик заставлял их читать или читал им сам, когда они уставали. В полутьме глаза старика начинали слезиться и болеть, и тогда они шли в кухню, где оставалась не забитой часть окна и была радость – дневной свет. Но здесь стояла настоящая стужа, а большую плиту старик топить не разрешал, потому что она пожрала бы последние дрова, и значит, в кухне они долго не задерживались. А еще старик заводил им граммофон, чей медный раструб, который Антонина обозвала когда-то трубой иерехонской, был похож на цветок подсолнуха, такой же распахнутый, с желтыми лепестками и черной серединкой. Вся нижняя полка книжного шкафа старика была заставлена пластинками. Осторожно, так, чтобы не захватать, он высвобождал их из конвертов, и они, черные, налитые, тяжелые, леденцово поблескивали, отражая огонек коптилки. Никогда в мирное время мальчик не слышал, чтобы старик заводил граммофон. По очереди они крутили деревянную ручку. На каждой стороне пластинки

Мальчик и раньше бывал в этой комнате вместе с мамой, когда та брала у старика книги. Сейчас на письменном столе, огромном, занимавшем почти все пространство возле окна, вместо книг и бумаг лежали какие-то проволоки и веревки. Старик велел мальчику сесть и весь остаток дня учил его делать силки на мелкую живность.

В конце августа квартира наполовину опустела. Теперь гонять на велосипеде по их длиннющему коридору было куда приятней и безопасней. Мальчик как раз набрал скорость, когда внезапно дверь в комнату старика открылась, и он едва успел затормозить. Старик несколько секунд молча разглядывал мальчика, а потом жестом велел ему войти.